Инспектор Магнус Скарре откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза — сразу возникла стоящая к нему спиной фигура человека в костюме. Он открыл глаза и взглянул на часы. Шесть. Ну все, теперь, весь день потратив на процедуру сбора информации о пропавшей, он заслужил небольшую паузу. Скарре обзвонил все больницы, спрашивая, не поступала ли к ним Бирта Беккер. Позвонил в службу такси — общенорвежскую и столичную — и проверил маршруты, по которым они работали прошлой ночью в районе Хофф. Переговорил с банком пропавшей, где ему подтвердили, что она не снимала крупных сумм со счета перед тем, как исчезнуть, в ночь исчезновения, а также на следующий день. Полицейские, охранявшие столичный аэропорт, просмотрели списки пассажиров за вчерашний вечер, но фамилия Беккер встречалась там единожды: это был муж пропавшей, Филип, который летел бергенским рейсом. Скарре даже побеседовал с представителями фирм, чьи паромы вчера уходили в Англию и Данию, хотя пропавшая вряд ли могла пересечь границу: муж нашел дома ее паспорт и показал его следователям. Дотошный инспектор разослал по отелям Осло и Акерсхуса факс с описанием внешности Бирты Беккер и сообщил данные по ней всем патрульным автомобилям в столице.

Оставалось только одно — пробить мобильный.

Магнус позвонил Харри и доложил о проделанной работе. Тот тяжело дышал, в трубке слышался птичий грай. Харри задал несколько вопросов о мобильном телефоне и отключился. Скарре встал и вышел в коридор. Дверь в кабинет Катрины Братт была открыта, там горел свет, но внутри никого не было. Он поднялся на этаж выше, в столовую.

Кухня уже не работала. На сервировочном столике перед дверью стоял термос с полуостывшим кофе, сухарики и варенье. В столовой сидело всего четыре человека, зато одним из них оказалась Катрина Братт. Она устроилась за стоявшим возле стены столом, углубившись в папку с документами. Перед ней стоял стакан воды, подальше лежал открытый пакет с бутербродами. Читала Катрина в очках. Тонкие линзы, тонкая оправа — на лице их почти не было видно.

Скарре плеснул себе кофе и направился к ней.

— Плановые сверхурочные? — Он уселся рядом.

Послышалось это Магнусу Скарре или он и в самом деле услышал вздох сожаления? Катрина оторвала взгляд от документа и взглянула на него.

— Знаете, как я догадался? — улыбнулся он и кивнул на пакет с едой. — Приготовили еще дома. То есть вы знали, что столовая закроется в пять, а вам придется сидеть тут гораздо дольше. Вы извините, но я же следователь. Мы все такие.

— Да ну? — произнесла она безразлично и вернулась к своим документам.

— Ага, — подтвердил Скарре, отхлебнул кофе и принялся ее разглядывать.

Она сидела, слегка наклонясь вперед, так что он без труда видел вырез блузки и даже белое кружево лифчика.

— Взять сегодняшнее дело о пропавшей женщине. Я знаю только то, что знают все. Но я думаю, что эта женщина все еще в Хоффе. Возможно, лежит где-нибудь там, под слоем снега или старых листьев. Или в озерке каком-нибудь, или, например, в ручье — их там много.

Катрина Братт молчала.

— А знаете, почему я так думаю?

— Нет, — ответила она без всякого выражения, даже не оторвав взгляда от своей папки.

Скарре перегнулся через стол и положил перед ней мобильный. Катрина подняла на инспектора недоумевающий взгляд.

— Это мобильный телефон, — доверительно сообщил он. — Вы, вероятно, считаете, что это недавнее изобретение. А между тем отец мобильной телефонии Мартин Купер еще в апреле тысяча девятьсот семьдесят третьего года осуществил первый разговор по мобильному. Он позвонил домой своей супружнице. Тогда он, конечно, даже и не догадывался, что его изобретение станет одним из важнейших средств, с помощью которых полицейские смогут находить пропавших людей. Если хотите стать хорошим следователем, Братт, нужно прислушиваться к более опытным коллегам и впитывать полученные от них знания.

Катрина сняла очки и посмотрела на Скарре с легкой улыбкой:

— Я вся внимание, инспектор.

— Вот и хорошо, — поощрил ее Скарре. — Потому что это важно, ибо Бирта Беккер была владелицей мобильного телефона. А мобильный телефон посылает сигнал, который принимается базовой станцией того района, в котором этот мобильный находится. И не только тогда, когда мы звоним, но и когда телефон включен. Вот почему американцы сначала называли их cellular phone — «сотовыми». Потому что сигнал покрывает некоторое пространство, район, то есть как бы соту, ячейку. И там его ловит местная станция. Я связался с телефонной компанией. Станция, относящаяся к Хоффу, по-прежнему принимает сигнал телефона Бирты. А ведь мы обыскали весь дом, и телефона там не было. И уж вряд ли она потеряла его возле дома — таких случайностей не бывает… Такие вот дела. — Скарре жестом иллюзиониста, благополучно завершившего фокус, поднял руки вверх. — Допью кофе и звякну оперативникам: пусть высылают поисковую группу.

— Удачи, — произнесла Катрина, протянула ему мобильный и вернулась к своей папке.

— Это ведь одно из старых дел Холе, да? — спросил Скарре.

— Точно.

— Он думал, что это серийный убийца.

— Я знаю.

— Правда? Ну тогда вы наверняка знаете, что он ошибся. И не в первый раз, между прочим. Он просто двинулся на маньяках, наш Холе. Все думает, видать, что у нас тут Америка. А своего серийного убийцу все еще не поймал. В родном-то отечестве!

— В Швеции было поймано множество серийных убийц. Томас Куик, Йон Асуниус, Туре Хедин…

— Я смотрю, вы хорошо уроки учили, — улыбнулся Магнус Скарре. — Но раз уж вы не прочь научиться паре хороших приемов настоящего следователя, то предлагаю рвануть отсюда, взять по пиву…

— Спасибо, я не…

— …и чего-нибудь перекусить. Пакетик-то ваш совсем маленький.

Тут, наконец, Скарре удостоился ее взгляда и с честью выдержал его. Он заметил в этом взгляде удивительный отблеск — будто где-то в глубине глаз заполыхал костер. Ничего подобного видеть ему еще не доводилось. Ага, — обрадовался он, — а ведь это моя работа! Это от моего рассказа в ее глазах вспыхнул огонек интереса. По всему видать, мне удалось попасть на самый верх ее турнирной таблицы.

— Можете смотреть на это как… — начал Скарре и запнулся, подбирая слова, — …как на курс повышения квалификации.

Она улыбнулась.

Скарре стало жарко, у него участился пульс. Вот-вот он обнимет ее, почувствует ее тело, ее затянутое в чулок колено, услышит звук, с которым его ладонь двинется выше.

— Чего ты, Скарре, хочешь? Пощупать новую дамочку, появившуюся в отделе? — Она улыбнулась еще шире, и огонь в глазах стал еще ярче. — Хочешь успеть ее трахнуть, да? Ты как мальчишка на дне рождения: бросаешься на самый большой кусок торта, чтобы другим досталось поменьше?

У Магнуса Скарре челюсть так и отвисла.

— Дам-ка я тебе пару добрых советов, Скарре. Держись подальше от женщин, с которыми работаешь. Не трать время на то, чтобы слоняться по столовой и пить кофе, если — как ты утверждаешь — ты только что напал на след. И даже не пытайся убедить меня в том, что это ты звонил оперативникам. Потому что им звонил старший инспектор Холе. И это он начал поиски. Говорят, что он связался со спасателями, но они никого не прислали, решили, что для спасательной операции уже время вышло.

Катрина смяла пакет из-под бутербродов и бросила в мусорку за спиной Скарре. Не оглядываясь, он понял, что она не промахнулась. Она захлопнула папку и встала, но к тому времени Скарре уже успел собраться:

— Не знаю, что вы там себе нафантазировали, Братт. Вы замужняя женщина, хотя, может, вы чего-то там и недополучаете дома, раз решили, что такой мужчина, как я, станет… — Он не мог подобрать слова. Черт возьми, он не мог подобрать слова! — Да я только хотел кое-что тебе объяснить!

С лицом Катрины что-то произошло: будто распахнулась дверца топки и на него полыхнуло бушующим пламенем. Скарре был уверен: вот сейчас она его ударит. Но нет… не ударила. Впрочем, до него это дошло, только когда она снова заговорила, причем голос у нее был совершенно спокойный.

— Я приношу извинения, если неправильно вас поняла, — произнесла она с выражением лица, никоим образом не свидетельствующим об искреннем раскаянии. — Кстати, Мартин Купер звонил тогда не «супружнице», а своему конкуренту, Джоэлу Энджелу из «Белл Лэбз». Как вы думаете, Скарре, зачем он это сделал? Чтобы кое-что ему объяснить? Или просто похвастаться?

Скарре смотрел ей вслед. Когда Катрина поворачивала к выходу из столовой, костюмчик так обтянул ее задницу, что Скарре потянуло встать и отправиться следом. Черт, сумасшедшая баба!.. Но нет, встречаться с ней пока не стоит. К тому же все равно придется посидеть здесь еще немного: зачем ему привлекать внимание к своей вздыбившейся ширинке?

Харри чувствовал, что легкие вот-вот упрутся в ребра. Но дыхание постепенно успокаивалось. А вот сердце нет, оно все еще загнанным зайцем билось в груди. Он стоял на опушке леса возле ресторанчика «Экеберг». Тренировочный костюм отяжелел от пота. Этот ресторанчик, сохранившийся с межвоенных времен, когда-то был гордостью столицы, над которой он царственно возвышался на крутом восточном склоне. Но путь из центра сюда, в лес, получался неблизкий, и людям постепенно это надоело. Ресторанчик стал нерентабельным, пришел в упадок, сюда забредали теперь только постаревшие любители танцев, пьяницы средних лет да неприкаянные одиночки в поисках других неприкаянных одиночек. В конце концов ресторанчик закрыли. Харри нравилось приезжать на Экеберг, подниматься над городом, окутанным желтыми клубами выхлопных газов, а потом по одной из многочисленных тропинок добегать до ровной площадки, чувствуя, как в мышцах горит молочная кислота. Ему нравилось останавливаться у полуразрушенного ресторанчика, который сохранил особую красоту обломков кораблекрушения. Он садился на волглой от дождя проржавевшей террасе и смотрел на город, который когда-то был ему родным, но теперь обанкротился и развалился. Смотрел с тем чувством, с каким глядят на встреченную случайно бывшую возлюбленную…

Город лежал в чаше гор, ее крутые края высоко вздымались почти по окружности, и только в сторону фьорда оставались какие-то — слабые, впрочем — позиции для отступательного маневра. Геологи утверждают, что Осло построен в кратере потухшего вулкана. И в такие вечера, как сегодня, Харри представлял себе, что огни города — это дырки в земной коре, сквозь которые просвечивает бурлящая лава. Глядя на район Холменколлен, белой точкой светящийся на дальнем склоне напротив города, он пытался угадать, где находится дом Ракель.

Он подумал о письме. И о телефонном разговоре со Скарре, сообщившем о сигнале сотового Бирты Беккер. Сердце стучало уже медленнее, качало себе кровушку и посылало мозгу успокаивающие сигналы: жизнь продолжается. Прямо как мобильный телефон посылает сигналы станции. Мозг, подумал Харри, сигнал, письмо. Глупая мысль. Какого рожна он не выкинет это все из головы? Какого рожна он тут сидит и думает, сколько времени у него уйдет, чтобы добежать до машины, а потом добраться до Хоффа и проверить, кто из них на самом деле глуп?

Ракель стояла в кухне у окна и смотрела во двор, на деревья, которые загораживали соседские окна. Она как-то выступила в местном совете с предложением срубить два-три дерева, чтобы стало хоть чуть-чуть побольше света, но натолкнулась на молчаливое несогласие, впрочем, такое отчетливое, что она больше никогда об этом не заговаривала. Еловые ветви скрывали все и всех, и именно это ценилось жителями района Холменколлен. Снег все падал и падал на город, на холм, по которому осторожно крались друг за другом «вольво» и БМВ, возвращаясь домой, к гаражным воротам с электроприводом, горячему ужину, приготовленному подтянутыми женами (тренажерный зал, годичный академический отпуск, редкие консультации практикантов).

Даже сквозь солидные этажные перекрытия виллы, унаследованной ею от отца, Ракель слышала музыку, которая звучала у Олега в комнате. «Лед Зеппелин» и «Ху». Вот когда ей самой было двенадцать, среди ее сверстников считалось немыслимым слушать такую старую музыку: эту музыку любили еще их родители. Но Олег-то получил пластинки от Харри и сделался преданным поклонником рок-идолов семидесятых.

Ракель вспомнила, до чего же исхудал Харри. Просто усох. Совсем как память о нем. Что-то почти пугающее чудилось ей в том, как память о человеке, с которым она была настолько близка, блекнет и исчезает. А может, это оттого, что, когда роман заканчивается, все его перипетии начинают казаться сном. А сон… Сон — не более чем порождение нашей фантазии, его почти мгновенно забываешь. Вот, наверное, почему встреча с Харри так потрясла Ракель. Обнять, вдохнуть его запах, услышать его голос не из телефонной трубки, а из его губ, таких мягких при всей твердости его лица, на котором проступили новые морщины… Взглянуть в его синие глаза, которые то блестят, то потухают, когда он говорит… Все как раньше.

Но в то же время ей было радостно, что она уже перевернула эту страницу. Что не с этим мужчиной ей суждено разделить свое будущее, что он уже никогда не сможет вторгнуться своей ужасной жизнью в их с Олегом жизнь.

Теперь все у нее идет хорошо. Намного лучше, чем раньше. Она взглянула на часы. В отличие от Харри этот не опаздывал.

Матиас возник однажды летом, совершенно неожиданно. На собрании руководства местного самоуправления. Он ведь даже не жил в их районе — его пригласил приятель. Они с Ракель сидели рядом и мило проболтали целый вечер. В основном о ней, если честно. Он слушал внимательно, с каким-то, как ей показалось, врачебным интересом. А через несколько дней позвонил и спросил, не хочет ли она пойти с ним на выставку в Центре Хени — Унстада, в Хёвикоддене. Сказал: и Олег, мол, тоже пусть приходит, потому что там есть программа и для детей. Погода была плохая, живопись так себе, а Олег — просто невыносим. Но Матиасу удалось поднять всем настроение шутками и особенно язвительными замечаниями о художниках и их способностях. А потом он отвез их домой, попросил прощения за неудачную идею и с улыбкой пообещал, что никогда и никуда их с собой не возьмет. Если, конечно, они сами не попросят. После чего Матиас на две недели улетел в Ботсвану. И позвонил ей, как только вернулся, в тот же вечер. Попросил встретиться с ним снова.

Ракель услышала звук машины, газовавшей, чтобы заехать на крутой подъем, ведущий к дому. У него была старенькая «хонда-аккорд». Ей, непонятно почему, это нравилось. Он всегда парковался возле гаража и никогда внутри. И это ей тоже нравилось. Нравилось, что у него всегда с собой смена белья и несессер — они лежали в рюкзаке, который он обязательно уносил с собой утром; что он спрашивает, когда они смогут увидеться снова, и никогда ничего не принимает как должное. Все это теперь, конечно, может измениться, но Ракель была к этому готова.

Матиас вышел из машины. Высокий — почти как Харри. Приехав, он всегда улыбался ей, подняв к кухонному окну свое по-мальчишески открытое лицо. Даже если был смертельно уставшим после бесчеловечно долгого дежурства. Да, она была готова. Потому что этот мужчина подходил ей, он любил ее и ставил их маленький тройственный союз превыше всего остального. Ракель услышала, как в замке поворачивается ключ. Ключ, который она сама вручила ему на прошлой неделе. Как он тогда удивился! Как ребенок, который получил входной билет на шоколадную фабрику.

Дверь открылась, Матиас стоял на пороге, и она уже была в его объятиях. Ей нравился даже запах его пальто. Щекой она прижалась к вкусно пахнущей, холодной ткани, а по телу побежало привычное тепло.

— Что такое? — улыбнулся он ей в волосы.

— Я так тебя ждала! — прошептала Ракель.

Он закрыл глаза, и так они постояли еще мгновение.

Она выпустила его из объятий и взглянула в улыбающееся лицо. Красавец. Красивее Харри.

Освободившись, Матиас расстегнул пальто, повесил его и пошел мыть руки. Он всегда первым делом мыл руки, когда возвращался из анатомического театра, где во время лекции проводил манипуляции с трупами. Харри тоже всегда мыл руки, если возвращался с расследования убийства.

Матиас открыл нижний шкафчик, высыпал в раковину картошку из ведерка и включил воду.

— Как прошел день у тебя, любовь моя?

Ракель подумала, что многие мужчины не захотели бы знать, как прошел вчерашний вечер, потому что она встречалась с Харри, и Матиасу об этом было известно. И это ей тоже в нем нравилось. Она принялась рассказывать, глядя в окно. Ее взгляд скользнул по елям и устремился туда, где только-только начали загораться огни города. Харри сейчас где-то там. В безнадежной погоне за тем, кого так и не удавалось — и никогда не удастся — схватить. Ей стало его жалко. Осталось только сочувствие. Хотя вчера вечером мелькнуло что-то между ними: тогда они сцепились взглядами и никак не могли отпустить друг друга. Это было как удар тока, но так же быстро и закончилось. Совсем. Волшебство исчезло. И это произошло по ее воле.

Она встала позади Матиаса, обняла, прижалась к его широкой спине.

Она чувствовала, как под рубашкой ходят его мускулы — он чистил картошку и бросал ее в кастрюлю.

— Пожалуй, сюда влезет еще парочка, — предположил он.

Ракель заметила какое-то движение возле кухонной двери и оглянулась. Там стоял Олег и смотрел на них.

— Принеси, пожалуйста, из подвала еще картошки, — попросила она.

Темные глаза Олега потемнели еще больше. Он стоял не шевелясь.

Матиас повернулся к нему:

— Я сам могу сходить. — Он взял опустевшее ведерко для картошки.

— Нет, — произнес Олег и сделал шажок вперед. — Я схожу.

Взял у Матиаса ведерко и вышел за дверь.

— Что с ним? — спросил Матиас.

— Он просто немного боится темноты, — вздохнула Ракель.

— Это я понял, но почему он все-таки пошел туда?

— Потому что Харри говорил, что нужно суметь победить страх. — Она покачала головой. — Когда Харри жил здесь, он всякий раз посылал в подвал Олега.

Матиас наморщил лоб.

— Харри вовсе не детский психолог, — грустно улыбнулась Ракель. — А Олег слушался только Харри, не меня. С другой стороны, в подвале же нет никаких чудовищ.

Матиас повернул рукоятку под конфоркой и тихо сказал:

— А вот в этом мы не можем быть уверены.

— Ты? — улыбнулась Ракель. — Ты тоже боялся темноты?

— Прошедшее время здесь не вполне уместно, — криво усмехнулся Матиас.

Да, он ей нравится. Он лучше Харри. И жить с ним лучше. Он ей нравится, нравится.

Харри остановил автомобиль возле дома Беккеров. Посидел немного в машине, глядя на желтый свет, лившийся из окон во двор. Снеговик уменьшился до размеров карлика. Но его тень все еще лежала меж деревьев, дотягиваясь до самого забора.

Харри вышел из машины. Дверца скрипнула, и от этого лицо его скривилось. Он понимал, что поздно, что надо было бы позвонить, что двор — такая же частная собственность, как и сам дом… Однако твердое желание побеседовать с профессором Беккером — а также необходимые для такой беседы запасы терпения — созрели у него именно сейчас.

Промокшая почва слегка пружинила под ногами. Он присел на корточки. Свет отражался в снеговике, как будто тот был сделан из матового стекла. Днем он подтаял, из снега образовались крошечные кристаллики, а теперь, когда температура упала, влага конденсировалась и застыла кристаллами покрупнее. В результате чистый, белый и легкий снег, из которого вчера скатали снеговика, сегодня сделался сероватым, крупнозернистым, слежавшимся.

Харри поднял правую руку. Сжал кулак. И ударил.

Голова снеговика слетела с плеч и упала на бурый газон.

Харри ударил еще раз, теперь сверху вниз, пальцы напряглись, скрючились, как звериные когти, пронизали снег и наконец ухватили то, что он искал.

Он выдернул руку обратно и триумфальным жестом протянул находку снеговику — так Брюс Ли держит перед поверженным врагом вырванное у него сердце.

Это был красно-черный телефон «Нокия». Его кнопки все еще светились. Но победное чувство в душе Харри уже погасло. Он понимал, что это вовсе не прорыв в следствии, а просто антракт в кукольном спектакле, где действующих лиц дергают за невидимые ниточки. Слишком легко все получилось. Телефон им просто-напросто подбросили.

Харри дошел до входной двери и позвонил. Открыл ему Филип Беккер. Волосы взъерошены, галстук съехал на сторону, глазами хлопает, будто только что проснулся.

Филип вопросительно посмотрел на Харри, заметил в его руке телефон и быстро кивнул:

— У Бирты был именно такой телефон.

— Могу я вас попросить набрать ее номер?

Беккер исчез в глубине дома, а Харри остался ждать. Вдруг в дверном проеме появилось лицо Юнаса. Харри хотел поздороваться, но тут заиграл мобильный. Это была песенка «Мой любимый козлик». В голову Харри немедленно пришли последние слова припева — он знал песенку еще со школы: «Вспомни про своего хозяина».

Харри увидел, как на мгновение осветилось лицо Юнаса. Мозг мальчика подсознательно среагировал на рингтон матери, но радостное выражение почти сразу сменила гримаса неприкрытого ужаса. И этот ужас был Харри хорошо знаком.

Войдя в квартиру, Харри почувствовал запах гипса и опилок. Панели, закрывавшие стену, были сняты и штабелями сложены на полу. На открывшейся стене виднелись какие-то светлые пятна. Харри провел пальцем по белому налету, тот осыпался на паркет. Он лизнул кончик пальца — привкус солоноватый. Грибок? Или это просто проступила соль, пот дома? Харри чиркнул зажигалкой и приблизил лицо к стене. Ничего не видно, да и запаха никакого нет.

Улегшись в постель и уставившись в непроглядную темноту спальни, Харри думал только о Юнасе. И о матери. О запахе лекарств и ее лице, которое медленно растворялось в белизне подушки. Он целыми днями и неделями играл с Сестрёнышем, а отец все молчал, и все делали вид, что ничего не произошло… Харри почудилось, что до него доносится слабый звук. Это невидимые нити росли, натягивались, наматывались на темноту и пожирали ее, оставляя слабый, дрожащий косыми лучами свет.