— Правда, круто?

Восхищенный голос Олега перекрыл шипение масла в «Кебабном дворе», который был еще полон народу: после концерта в «Спектруме» часть зрителей подалась именно сюда. Харри кивнул Олегу, а тот, все еще мокрый от пота в своей куртке с капюшоном, не переставал мелко подпрыгивать и все говорил, говорил, упоминая настоящие имена ребят из «Слипнот». Харри никогда о них раньше не слышал: на сцене они выступают в масках, информации на обложках альбомов мало, а нормальные музыкальные журналы про такие коллективы никогда не пишут. Харри заказал по гамбургеру и посмотрел на часы. Ракель обещала, что подъедет сюда ровно в десять. Олег продолжал болтать. Когда это произошло? Как двенадцатилетний мальчишка мог полюбить песни, в которых говорится о разных стадиях умирания, отчуждении, холоде и всеобщем отчаянии? Возможно, Харри следовало бы озаботиться этим, но он не стал. Это была такая начальная ступень, одежда, которую парень должен примерить, чтобы посмотреть: подходит она ему или не походит. Любопытство когда-то утихнет, и в его жизни появятся другие увлечения. Лучшие. И худшие.

— А тебе тоже понравилось, да, Харри?

Харри кивнул. У него не хватило смелости сказать, что ему концерт впрок не пошел: как только они смешались с толпой, наводнившей «Спектрум», у Харри началась паранойя, которая регулярно посещает выпивающих людей. А его она в последние годы не забывала и по трезвости. Так что, вместо того чтобы прийти в приподнятое расположение духа, он озирался, вглядываясь в сплошную массу лиц, четко чувствуя, что за ним наблюдают.

— «Слипнот» рулят! — захлебывался Олег. — А маски ваще обалденные! Особенно тот, с длинным тонким носом. Похож на… на этого…

Харри слушал вполуха, надеясь, что Ракель вот-вот появится. Воздух в забегаловке был густой и липкий, он ложился на лицо и губы тонкой пленкой жира. Харри попытался отбросить следующую мысль, но она уже была тут как тут, за углом: а хорошо бы сейчас выпить…

— Это индейская маска смерти, — раздался женский голос позади них. — И вообще, «Слейер» был лучше «Слипнот».

Харри изумленно повернулся.

— Ребята из «Слипнот» уж больно выпендриваются, разве нет? — продолжала она. — Идеи у них вторичны, а сами они пустышки.

На ней было черное облегающее блестящее пальто до пят, застегнутое до самого горла. Из-под пальто виднелись лишь черные ботинки. Бледное лицо, подведенные глаза.

— Никогда бы не поверил, — пробормотал потрясенный Харри, — что ты любишь такую музыку!

Катрина Братт улыбнулась:

— Зато я зрю прямо в корень противоречий.

В дальнейшие разъяснения она вдаваться не стала, а только жестом заказала минералку.

— «Слейер» — отстой, — еле слышно промямлил Олег.

Катрина обернулась к нему:

— А ты, должно быть, Олег.

— Да, — тихо ответил парень, подтягивая свои камуфляжные штаны. Внимание со стороны взрослой женщины ему и нравилось, и не нравилось. — А откуда вы знаити?

— «Знаити»? — не переставая улыбаться, переспросила Катрина. — Ты же из Холменколлена, ты должен произносить «знаете». Это Харри научил тебя говорить как на восточном побережье?

У Олега кровь прилила к щекам.

Катрина громко засмеялась и легко дотронулась до его плеча:

— Извини, я просто любопытная.

Мальчик покраснел так густо, что белки глаз засверкали на лице, как у негра.

— Я тоже любопытный, — сказал Харри, протягивая Олегу кебаб. — И вот мне интересно, неужели ты уже отыскала общий рисунок, как я тебя просил, Братт? Если уж у тебя достало времени сходить на концерт. А?

Харри посмотрел на нее так, что она тотчас поняла: задирать паренька не следовало.

— Кое-что нашла, — сказала Катрина, открывая бутылку «Фарриса», — но ты сейчас занят, так что давай перенесем разговор на завтра.

— Я не настолько занят, — нахмурился Харри и тут же позабыл о пленке жира и духоте.

— Вообще-то это конфиденциальная информация, а тут народ повсюду, — оглянулась Катрина. — Но, пожалуй, я могу прошептать тебе на ухо пару ключевых слов.

Она наклонилась ближе, и сквозь запах кипящего масла он уловил аромат духов, почти мужских, и ее жаркое дыхание:

— Прямо у входа стоит черный «фольксваген-пассат». За рулем сидит женщина, которая давно пытается привлечь твое внимание. Я так понимаю, это мать Олега…

Харри резко выпрямился и посмотрел в окно. Ракель вывернула руль и подняла на него глаза.

— Не испачкай тут ничего, — проворчала Ракель, когда Олег с кебабом в руке прыгнул на заднее сиденье.

Харри стоял у открытого окна. На ней были простые светло-голубые джинсы. Он их хорошо знал. Знал, как они пахнут и как по ним скользит ладонь или щека.

— Как концерт? — обратилась она к Харри.

— Спроси Олега.

— А что это за группа-то? — Ракель посмотрела на Олега в зеркало заднего вида. — Мне показалось, народ немножко странновато одет.

— Красивые песни про любовь и все такое, — ответил Олег и быстро подмигнул Харри, как только мать отвернулась от зеркала.

— Спасибо, Харри, — поблагодарила Ракель.

— Не за что. Езжай аккуратнее.

— А кто та женщина?

— Коллега. Новенькая у нас.

— Да? А такое впечатление, что вы уже хорошо знакомы.

— Почему?

— Вы… — Она осеклась. Потом медленно покачала головой и засмеялась. Это был низкий грудной смех, идущий, казалось, прямо от сердца. Уверенный и растерянный одновременно. Смех, в который Харри однажды и влюбился. — Прости, Харри. Спокойной ночи.

Стекло поползло вверх, черный автомобиль соскользнул с тротуара и уехал.

Харри неспешно двинулся по Бругата. На каждом шагу здесь были забегаловки, кафе и бары, сквозь открытые двери которых лилась музыка. Он решил было выпить кофе в «Теддис софтбаре», но потом счел идею неважной и прошел мимо.

— Кофе? — удивленно переспросил парень за стойкой.

Из музыкального автомата лилась песня Джонни Кэша, и Харри поднес палец к губам.

— А что, есть предложение получше? — услышал Харри собственный голос, знакомый и незнакомый одновременно.

— А то! — ответил парень и откинул сальные волосы назад. — Свежесваренного кофе нет, так что как насчет свеженалитого пивка?

Джонни Кэш пел о Боге, крещении и новых высотах.

— Отличная мысль, — согласился Харри.

Парень просиял.

Тут Харри почувствовал, что в кармане завибрировал мобильный. Он схватил его так резко и жадно, будто этого звонка как раз и ждал.

Это был Скарре.

— Мы только что получили заявление о пропаже человека. Вроде подходит: женщина, замужняя, двое детей. Несколько часов назад муж и дети вернулись домой, а ее уже не было. Живут в лесах, в Соллихёгде. Никто из соседей ее не видел, а на машине она уехать оттуда не могла, потому что машина была у мужа. Да и на дороге никаких следов не обнаружено.

— И следов пешехода?

— Нет. Там в горах до сих пор лежит снег.

На стол перед Харри с характерным звуком встал полулитровый бокал.

— Харри? Ты слушаешь?

— Да, да. Я просто думаю.

— О чем?

— Есть там снеговик?

— Что?

— Снеговик!

— Мне-то откуда знать?

— Так поедем сейчас и выясним. Садись в машину, подберешь меня на Стургата.

— А завтра мы этим не сможем заняться, Харри? Я тут на вечер раздобыл себе телку и собираюсь потрахаться, а ту бабу только заявили в поиск, так что пока не горит.

Харри взглянул на каплю пивной пены, которая змеей поползла по стенке бокала.

— Вообще-то, — пробормотал Харри, — горит, причем дьявольски.

Бармен изумленно смотрел на нетронутые поллитра пива, пятидесятикроновую купюру, лежащую на стойке, и на широкую спину, которая уже исчезала в дверях, откуда лился голос Джонни Кэша.

— Сильвия не собиралась никуда уходить, — твердо сказал Ролф.

Ролф Оттерсен был худ до костлявости. Фланелевая рубашка застегнута на все пуговицы, а из воротника торчит голова на тощей шее. Похож на какую-то болотную птицу, решил Харри. Из рукавов рубашки высовывались небольшие руки с длинными тонкими пальцами, находившимися в беспрестанном движении. Ногти на правой руке были длинные и острые, как когти. Глаза казались большими за толстыми стеклами круглых очков в простой стальной оправе — такие были популярны у радикально настроенной молодежи в шестидесятые годы. Плакат на горчичного цвета стене изображал индейцев, несущих анаконду. Харри узнал обложку альбома Джони Митчелла, который вышел еще в каменный век хиппи. Рядом с плакатом висела репродукция известного автопортрета Фриды Кало. Женщина-лидер, подумал Харри. Картину-то наверняка выбрала жена. Пол был из неструганых сосновых досок, а освещалась комната целым собранием древних парафиновых ламп и светильников из коричневой глины, сделанных, похоже, руками обитателей этого дома. В углу у стены стояла гитара с нейлоновыми струнами. Вот, оказывается, почему у Ролфа Оттерсена такие ногти.

— Вы уверены, что она не собиралась никуда уходить? — переспросил Харри.

На журнальном столике перед ним лежала фотография жены Ролфа, снятой с детьми, десятилетними близнецами Эммой и Ольгой. Сильвия Оттерсен смотрела на мир большими сонными глазами, какие бывают у людей, которые всю жизнь носили очки, а потом перешли на линзы или сделали лазерную коррекцию зрения. У девочек глаза были точь-в-точь как у матери.

— Да. Она бы предупредила, — ответил Ролф Оттерсен. — Оставила бы записку. С ней что-то случилось.

Несмотря на отчаяние, голос его был тих и мягок. Ролф Оттерсен вынул из кармана брюк носовой платок и поднес к лицу. На бледном худом лице нос казался невероятно огромным. Он по-простому, трубно высморкался.

В дверь просунул голову Скарре:

— Приехали кинологи, привезли пса-трупонюха.

— Начинайте, — приказал Харри. — Со всеми соседями поговорили?

— Угу. По-прежнему ничего.

Скарре закрыл дверь, и тут Харри заметил, что глаза Ролфа Оттерсена за стеклами очков стали еще больше.

— Трупонюха? — прошептал он.

— Это просто выражение такое, — ответил Харри и отметил про себя, что надо бы сделать выволочку Скарре, пусть поработает над формулировками.

— То есть вы эту собаку используете и когда ищете живых людей? — умоляющим голосом спросил несчастный муж.

— Ну конечно, — подтвердил Харри, вместо того чтобы признаться, что пес-трупонюх специально натренирован находить тела убитых; он вряд ли справится с поиском наркотиков, утерянных вещей и людей, которые еще живы. Что он работает только с мертвыми. И точка.

— Итак, последний раз вы видели жену вчера в четыре часа? Так? — спросил Харри, уткнувшись в свои записи. — Перед тем как с дочерьми отправились в город. Что вы там делали?

— Я занимался лавкой, а у девочек был скрипичный урок.

— Лавкой?

— У нас маленькая лавка в районе Майорстюа. Продаем изделия ручной работы: африканские сувениры, предметы искусства, мебель, одежду — все такое. Закупаем непосредственно у изготовителей за хорошую плату. Чаще там работает Сильвия, но в четверг мы открыты допоздна, так что она приезжает сюда на машине, и мы меняемся: я с девочками еду в город, торгую в лавке, а они играют на скрипке с пяти до семи. Потом я их забираю, и мы возвращаемся домой. Обычно к половине восьмого, может быть, немного позже.

— Хм. А кто еще работает в лавке?

— Никто.

— Значит, по четвергам вы закрываете лавку посреди рабочего дня? Примерно на час, так?

Ролф Оттерсен криво усмехнулся:

— Это же крошечный магазинчик. Покупателей у нас совсем немного. Честно говоря, до рождественской распродажи их вообще не бывает.

— А как же тогда…

— Нам помогает НОРАД — норвежская организация по поддержке стран третьего мира. Выплачивает пособие нам и нашим поставщикам. Тут ведь важны не кроны, эре и прочая прибыль. А принцип. Согласны?

Харри кивнул, хотя сам-то он думал не об экономической поддержке африканской торговли сувенирами, а о том, как долго они будут добираться обратно в Осло.

Из кухни, где близнецы сидели за поздней трапезой, доносились звуки радио. Телевизора в доме, кажется, не было.

— Ну что ж, спасибо. — Харри встал и вышел на улицу.

Во дворе приткнулись три автомобиля, среди них «вольво-амазон» Бьёрна Холма, перекрашенный в черный цвет и отлакированный, с раллийными полосками, идущими через всю крышу и багажник. Харри взглянул на чистое звездное небо, бархатным пологом нависшее над двором, потянул носом воздух. Пахло ельником и печным дымом. С лесной опушки до него доносилось поскуливание пса и голоса полицейских. К сараю Харри пошел в обход — так они договорились, чтобы не затоптать следы, которые могут, если повезет, обнаружить. Сквозь открытую дверь доносились голоса. Он присел на корточки и при свете лампы, падавшем из дверного проема, принялся изучать отпечатки ног, оставленные на снегу. Потом встал, прислонился к косяку и достал пачку сигарет.

— Похоже на место убийства, — произнес он. — Кровь, трупы и перевернутая мебель.

Бьёрн Холм и Магнус Скарре притихли, обернулись и уставились туда, куда смотрел Харри. Большое открытое помещение освещалось двумя самодельными лампами, свисавшими с толстой балки. В одном углу сарая стоял токарный станок, а над ним висела доска, на которой расположились различные инструменты: молотки, пассатижи, клещи, сверла. Ни одной электрической штуковины. В другом углу — вольер из сетки, где на насестах сидели куры. Раздавалось стаккато кудахтанья. Посреди сарая на голом сером полу, залитом кровью, лежали три обезглавленные тушки. На специальном верстаке, где забивали кур, валялись три головы. Харри зажал в губах сигарету, но зажигать не стал. Он обошел лужу крови, сел на корточки перед верстаком и, прищурившись, стал разглядывать куриные головы. Матовый свет его карманного фонарика отражался в почерневших глазах. Он поднял перышко — белое с черным кантом, как будто оно обгорело, — затем внимательно рассмотрел ровный срез на куриных шеях. Кровь уже свернулась и почернела.

— Нашел что-нибудь интересное? — поинтересовался Бьёрн Холм.

— Мой мозг, Холм, повредился в результате профессиональной деятельности. В настоящий момент он анализирует куриную тушку.

Скарре громко хохотнул и произнес, размахивая рукой, будто писал в воздухе газетный заголовок:

— Жестокое тройное убийство. Погибли три курицы. Под подозрением — члены секты вуду. Харри Холе начал расследование.

— Но самое интересное — это то, чего я тут не нашел, — задумчиво сказал Харри.

Бьёрн Холм поднял бровь, скользнул взглядом по сторонам и медленно кивнул. Скарре непонимающе посмотрел на них:

— Чего?

— Орудия убийства, — ответил Харри.

— Топора, — подхватил Холм. — Единственный разумный способ забить курицу — рубануть топором.

— Ну, поскольку кур забивала дама, — сказал Скарре, фыркнув, — она наверняка положила топор на место. Крестьяне же любят порядок.

— С последним утверждением согласен. — Харри прислушался к куриному кудахтанью, которое, казалось, доносится со всех четырех сторон. — Тем более интересно, почему доска, на которой хозяева рубят кур, слетела с верстака, а тушки валяются на полу. К тому же на месте топора нет.

— Нет на месте? — Скарре посмотрел на Холма и закатил глаза.

— Скарре, пожалуйста, дай себе труд осмотреться по сторонам, — посоветовал Харри, не поднимая глаз.

Скарре продолжал смотреть на Холма, который тайком кивнул в сторону токарного станка и доски с висящими на ней инструментами.

— О, черт! — выругался Скарре.

На пустом месте между молотком и ржавой пилой был виден четкий контур недостающего топорика.

Харри потер подбородок:

— Что ж, сарай мы осмотрели, и пока все выглядит так: по всей вероятности, Сильвия Оттерсен покинула помещение, так и не закончив с курами, причем инструмент прихватила с собой. Холм, сможешь по температуре тушек определить, когда это произошло?

— Угу.

— О чем это вы? — встрял Скарре.

— Мне надо узнать, в котором часу она сорвалась отсюда, — объяснил Харри. — Холм, есть у тебя что-нибудь по следам вокруг дома и сарая?

— Затоптали уж все, — покачал головой криминалист. — Да и темновато мне. Я нашел много следов Ролфа Оттерсена и два-три чьих-то других следа, которые ведут в сарай, но тут и пропадают. Следов, ведущих из сарая, нет. Может, отсюда ее вынесли?

— Хм. Тогда следы того, кто ее нес, были бы глубже. Жаль, конечно, что никто не наступил в кровь. — Харри, прищурившись, посмотрел на темные стены сарая, на которые не падал свет ламп. Со двора донеслось поскуливание пса и яростная ругань полицейского.

— Скарре, сходи узнай, что там у них, — попросил Харри.

Скарре испарился, а Харри снова включил фонарик и направился к стене, протянув руку к некрашеным доскам.

— Это что же… — начал Холм, но осекся, услышав глухой звук, с которым ботинок Харри ударил в стену.

Показался кусок звездного неба.

— Задняя дверь, — ответил Харри на незаконченный вопрос и посмотрел на чернеющий лес и силуэты елей, виднеющиеся на фоне грязно-желтого пятна, в которое слились вдали городские огни.

Он направил луч фонарика вниз и тотчас увидел следы.

— Двое, — сказал Харри.

— Псина чертова, — послышался голос вернувшегося в сарай Скарре. — Не хочет работать.

— Не хочет? — Харри провел лучом фонарика по цепочке следов, но они исчезли там, где лесные деревья сторожили ночную тьму.

— Кинолог сам ничего не понимает. Говорит, пес словно страшно чем-то напуган. В лес заходить отказывается наотрез.

— Может, лису учуял, — предположил Холм. — В здешних лесах их полно.

— Лису? — фыркнул Скарре. — Ты на пса-то погляди. Такая здоровенная псина лисы не испугается.

— Ну, может, он и лисы-то никогда в жизни не видел, — заступился Харри. — Просто учуял дикого зверя. Ведь это нормально — бояться чего-то неизвестного. А кто не боится — склеивает ласты раньше, чем положено. — Харри почувствовал, что сердце забилось сильнее. И он знал отчего. Лес. Тьма. Типичный иррациональный страх. И его нужно преодолевать. — Так, дальше работайте как по обычному месту преступления. А я проверю, куда ведут следы.

— О'кей.

Харри сглотнул слюну и вышел из задней двери сарая. Все это уже было с ним — двадцать пять лет назад. Тогда тело точно так же сопротивлялось его воле.

Во время осенних каникул он приехал к деду в гости, в Ондалснес. Хутор лежал на склоне горы, а над ним возвышалась величественная вершина кряжа Ромсдалсфьеллен. Харри было десять лет. Он пошел в лес поискать дедову корову, которая не вернулась домой. Хотел найти ее первым — до деда, до всех остальных. Так что он торопился: бежал как ненормальный по кочкам и скалам, покрытым мягким черничником, из которого торчали смешные кривенькие карликовые березки. Скалы появлялись и исчезали, он несся мимо них на коровье «му!», раздававшееся где-то за деревьями. Мычание послышалось снова — теперь немного дальше и правее. Харри перепрыгнул через ручей, пролез под деревом, и его резиновые сапоги зачавкали по болоту. Он заметил, что на него движется ливень, и даже увидел стену воды, низвергавшуюся с неба на отвесную стену соседней скалы.

И все это было так здорово, что он даже не заметил, как наступила темнота, как выросла она из болотной воды, прокралась меж деревьев, растеклась черной тушью по тенистым сторонам скал и собралась по оврагам. Харри было не до того: он смотрел вверх, где кругами летала большая птица, так высоко, что, задрав голову, он краем глаза поймал вершины гор, оставшихся позади. И тут он споткнулся, сапог слетел с ноги, и Харри упал. Упал лицом вниз, не успев сгруппироваться. И тут же сделалось темно, а во рту появился привкус болота, смерти, тлена и тьмы. В те короткие секунды, пока он лежал, он будто попробовал тьму на вкус. А когда встал, вдруг увидел, что свет уже погас. Исчез за горами, которые теперь тяжело нависали над ним в молчаливом величии и шептали: «Где ты? Ты не знаешь, где ты теперь». Даже не заметив потерю сапога, Харри вскочил и побежал. Скоро появятся знакомые места… Должны появиться. Но все вокруг было как заколдованное. Скалы превратились в головы великанов, которые поднимались из земли, чиркая пальцами ему по ногам. А карликовые березки стали скрюченными горбунами, указывающими дорогу: «Туда! Нет, сюда». Куда они показывали? Туда, где дом? Или туда, где заблудишься и пропадешь? Дорогу к дедушкиному хутору? Или в Дыру? О Дыре он слышал от взрослых. Это место, где болото было бездонным, где коровы, люди и целые повозки исчезали на веки вечные…

Спустилась ночь, когда Харри наконец вполз в кухню. Бабушка обняла его и сказала, что отец, дед и все взрослые с соседних хуторов вышли на его поиски.

— Где же ты был?

— В лесу.

— Так ты что же, не слышал, как мы тебя звали? Все это время мы кричали: «Харри! Харри!»

Сам он этого не помнил, но ему много раз рассказывали, как он ответил, сидя на дровяном ящике возле печи, дрожа от холода и уставив невидящий взгляд куда-то вбок:

— Я думал, это не наши меня зовут.

— Не наши? А кто же тогда?

— Те, другие. Бабушка, а ты знаешь, что у тьмы есть вкус?

Харри успел лишь на несколько метров углубиться в лес, как глубокая, почти неестественная тишина окружила его. Он опустил фонарик вниз, на склон, по которому шел, потому что луч света, скользнув по деревьям, всякий раз превращал их тени в неведомые существа, испуганно скачущие в густой темноте. Правда, отрезав себя от тьмы кругом света, Харри не чувствовал себя в безопасности. Наоборот, он чувствовал себя выставленным напоказ в витрине манекеном: нет сейчас в лесу никого, кто был бы так же на виду. И это делало его совершенно беззащитным, голым. Ветки царапали ему лицо, как будто деревья были слепыми и хотели на ощупь познакомиться с пришедшим чужаком.

Следы вели к ручью, журчание которого заглушало его тяжелое дыхание. Там-то первые следы и пропали, а вот вторые двинулись вдоль ручья к плоской низинке.

Он пошел дальше. Ручей петлял, но Харри не боялся сбиться с пути: если что, он вернется по следам.

Где-то невдалеке раздалось угрожающее уханье совы. На руке загорелся зеленым дисплей часов — он шел около четверти часа. Самое время вернуться и послать в лес людей в более подходящей одежде и обуви, с собакой, которая не боится темноты.

Сердце Харри остановилось.

Что-то мелькнуло прямо перед ним. Беззвучно и так быстро, что он не успел ничего разглядеть. Но воздух пришел в движение и коснулся его лица. Харри услышал далеко в снегу тоненькое попискивание какого-то мелкого грызуна.

Он медленно выпустил воздух из легких. В последний раз провел по лесу лучом фонарика и повернулся: пора возвращаться. Сделал шаг — и остановился. Собирался сделать второй и третий… но сделал то, что должен был, — опять направил луч света в глубь леса. И вот оно, снова. Отражение, отблеск, которому тут неоткуда взяться. Он подошел ближе. Посмотрел назад, пытаясь запомнить место: метрах в пятнадцати от ручья.

Харри присел на корточки и увидел лезвие. Еще не успев смести с него снег, он догадался, что это: топор. Маленький топорик. Кровь от забитой курицы, если и была раньше на лезвии, теперь исчезла. Следов вокруг топора не было. Харри пригляделся и увидел в нескольких метрах срубленную ветку. Видимо, кто-то с большой силой швырнул топор в эту сторону.

В это мгновение Харри вновь посетило пережитое в концертном зале «Спектрум» чувство: показалось, что за ним кто-то наблюдает. Он инстинктивно зажмурился, и тьма черным ковром набросилась на него. Он затаил дыхание и прислушался. Не надо, подумал он. Не трусь. Зло не материально, его нельзя потрогать. Зло — это не сущность. Наоборот, это отсутствие сущности. Отсутствие добра. Если уж здесь кого и можно бояться, так это тебя самого.

Но неприятное чувство не проходило. Кто-то смотрел на него. Что-то. Иное. Тут в низину у ручья заглянул лунный свет, и Харри увидел нечто. Какое-то существо.

И он зажег фонарик и направил луч в низину.

Это была она. Она стояла между деревьев во весь рост и смотрела на него своими большими сонными — точно, как на фотографии, — глазами. Сначала Харри показалось, что она одета в белое подвенечное платье и стоит посреди леса как перед алтарем. И сияет в луче фонаря.

Харри, дрожа, вздохнул и нащупал в кармане пальто свой мобильный. На другом конце ответил Бьёрн Холм.

— Бросайте все, — еле выговорил Харри. В горле у него пересохло и першило. — Давайте сюда.

— А что?

— Тут снеговик.

— И что?

Харри пояснил.

— Не понял я, что ты последнее сказал, — раздался голос Холма в трубке. — Плохо слыхать…

— Голова, — повторил Харри. — Вместо головы у снеговика — голова Сильвии Оттерсен.

На другом конце воцарилась тишина.

Харри велел Холму идти по его следам.

Сел на корточки, прислонившись спиной к дереву, застегнул пальто до самого горла, выключил фонарик, чтобы не села батарейка, и принялся ждать. И подумал, что он уже почти забыл, какова тьма на вкус.