8

Кладбище за Третьей Пресвитерианской церковью представляло собой испещренный гранитными обелисками холмистый участок за проволочной оградой, вдоль которой тут и там росли деревья.

Было только четверть седьмого. Заря едва тронула край неба, и при дыхании изо рта вырывался пар. Земляные пауки уже начали свой день, расставив тенета. Почтительно обходя их, я в сопровождении Марино направилась по росистой траве к могиле Эмили Стайнер.

Девочку похоронили в ближнем к лесу углу кладбища, где из травы весело выглядывали васильки вперемешку с клевером и дикой морковью. Найти надгробие в виде мраморного ангелочка не составило труда — мы просто шли туда, откуда слышался скрип заступов, входивших в размокший грунт. В свете фар тарахтевшего рядом с могилой грузовика с лебедкой трава вокруг казалась белесой. Двое пожилых жилистых рабочих в спецовках продолжали свое дело. Поблескивала сталь, от выраставшего в изножье могилы холмика тянуло земляной сыростью.

Марино зажег фонарик, и в рассветном сумраке возник печальный силуэт со сложенными за спиной крыльями и молитвенно преклоненной головкой. Выбитая на пьедестале эпитафия гласила:

— Да уж… А что это значит? — услышала я голос Марино почти у себя над ухом.

— Наверное, лучше спросить у него, — ответила я, следя за приближением исполинских размеров мужчины с гривой седых волос.

Издалека его фигура производила жутковатое впечатление — при ходьбе длинное темное пальто развевалось у щиколоток, и он словно плыл над землей. Он подошел ближе, и я разглядела темно-зеленый клетчатый шарф, черные кожаные перчатки на могучих руках и надетые поверх обуви резиновые галоши. Ростом он был около семи футов, а комплекцией напоминал внушительный бочонок.

— Люциас Рэй, — представился он и с энтузиазмом пожал нам руки, когда мы, в свою очередь, назвали себя.

— Мы как раз гадали, что может означать надпись на памятнике, — сказала я.

— Миссис Стайнер души не чаяла в девчушке. Сил нет как жалко, — проговорил он низким голосом. Его манера растягивать слова выдавала скорее уроженца Джорджии, а не Северной Каролины. — Стихов у нас тут целая книга — есть из чего выбрать, когда решаешь, что вырезать на надгробии.

— То есть мать Эмили выбрала эпитафию из вашей книги? — уточнила я.

— Ну, по правде говоря, нет. Кажется, она сказала, что это Эмили Дикинсон.

Могильщики отложили заступы. Светало, и я хорошо видела их мокрые от пота, пропаханные морщинами лица. Они отмотали с барабана лебедки тяжело позвякивавшую цепь, и один из них, спустившись в могилу, зацепил ее за проушины бетонного саркофага. Рэй тем временем продолжал говорить, рассказывая о похоронах Эмили Стайнер. По его словам, он никогда не слышал, чтобы на этом кладбище собиралось столько народу.

— В церкви все не поместились — стояли снаружи, на траве, и почти два часа люди шли мимо гроба, прощаясь с девочкой.

— Разве гроб был открытым? — с удивлением спросил Марино.

— Нет, сэр, — ответил Рэй, наблюдая за своими людьми. — Вообще-то миссис Стайнер хотела, но я ее и слушать не стал. Я ей так и сказал, что это сейчас она не в себе, а потом сама спасибо скажет. Тело девочки, конечно, для такого никак не годилось. Я-то знал, что тогда многие заявятся просто поглазеть. Зевак и так было хоть отбавляй — в новостях ведь только и говорили что про убийство.

Цепь с громким звуком натянулась, и дизель грузовика забился в конвульсиях. С каждым оборотом лебедки саркофаг поднимался все выше из земли, с бетона комками осыпалась почва. Один из рабочих, встав рядом с могилой, направлял его в нужную сторону, так же как во время похорон.

Практически в тот самый момент, когда саркофаг опустили на траву, откуда ни возьмись налетела толпа журналистов, фотографов и телевизионщиков с камерами на изготовку. Они заполонили все пространство вокруг разверстой раны в лоне земли и саркофага, покрытого красной глиной, будто потеками крови.

— Какова причина эксгумации Эмили Стайнер? — выкрикнул один.

— Правда ли, что у полиции есть подозреваемый? — вмешался следующий.

— Доктор Скарпетта?

— В связи с чем подключено ФБР?

— Доктор Скарпетта? — Журналистка ткнула мне микрофон в лицо. — Вы подвергаете сомнению выводы судмедэксперта округа?

— Почему осквернена могила девочки?

Вдруг над всем этим гвалтом прозвучал рев Марино:

— Убирайтесь отсюда к чертовой матери! Вы мешаете следствию! Слышите меня, мать вашу?! — орал он как резаный, топая ногами. — Пошли все вон!!!

Репортеры застыли в шоке, с полуоткрытыми ртами уставившись на бесновавшегося Марино. Тот весь побагровел, на шее у него вздулись жилы.

— Если кто тут чего и оскверняет, так только такие уроды, как вы! Быстро свалили отсюда, а то сейчас поразбиваю на хрен ваши долбаные камеры и бошки ваши тупые заодно!

— Марино, — произнесла я, дотронувшись до его руки, такой напряженной, что она казалась высеченной из камня.

— Сколько я в полиции, столько вы кровь из меня пьете, сучье племя! Достали вы меня уже до печенок! Понятно вам, пиявки поганые? Достали!!!

— Марино! — Я потянула его за руку. Страх пульсировал в каждой клеточке моего тела. Никогда еще я не видела его в такой ярости. «Господи, — подумала я, — только бы он никого не застрелил!»

Встав перед ним, я попыталась переключить его внимание на себя, но его взгляд невидяще блуждал поверх моей головы.

— Марино, послушай меня! Они уже уходят. Успокойся, тебе нельзя так волноваться. Смотри, все ушли. Видишь? Ты своего добился. Они удирают.

Журналисты пропали так же быстро, как появились. Можно было подумать, нас атаковала шайка привидений, которая внезапно материализовалась посреди кладбища и так же внезапно растаяла в утреннем тумане. Марино тупо уставился на пологий склон, поросший травой. Между стройными рядами серых обелисков с возложенными к ним искусственными цветами не осталось ни души. Пронзительно стучала сталь о сталь — рабочие зубилами и молотками сбивали каменноугольную смолу, которая запечатывала саркофаг. Неожиданно Марино сорвался с места и исчез в кустах. Все сделали вид, что не слышат кошмарных звуков рвоты и стонов, доносившихся из зарослей.

— Скажите, у вас остались реактивы, использовавшиеся при бальзамировании? — обратилась я к Люциасу Рэю. Похоже, ни вторжение журналистов, ни внезапная вспышка Марино не обеспокоили его всерьез, а лишь привели в легкое недоумение.

— По полфлакона с того раза, пожалуй, осталось, — ответил он.

— Мне нужно будет учитывать их состав при токсикологическом исследовании, — пояснила я.

— Там ничего такого особенного — обычный формальдегид и метиловый спирт, чуть-чуть ланолина. Ну разве что концентрация пониже, чем обычно, из-за небольшого веса. Что-то ваш приятель из полиции неважно выглядит, — добавил он, глядя на Марино, появившегося из зарослей. — Тут у нас вообще-то грипп ходит.

— Думаю, дело не в этом, — сказала я. — Кстати, откуда репортеры узнали об эксгумации?

— Сам удивляюсь. Но вы же знаете, как любят некоторые языком почесать. — Он сплюнул. — Обязательно кто-нибудь да раззявит варежку.

Стальной гроб Эмили был белым, словно соцветия дикой моркови, росшей вокруг могилы. Рабочим не понадобилась лебедка, чтобы извлечь его из саркофага и бережно опустить на траву, — весил он немного, как и заключенное внутри тело. Люциас Рэй, вытащив из кармана рацию, проговорил в нее:

— Можете подъезжать.

— Понял, — отозвался чей-то голос.

— Репортеров там этих чертовых нет?

— Нет, все уехали.

Глянцево-черный катафалк проплыл через кладбищенские ворота и направился в нашу сторону. То двигаясь по траве, то сворачивая в заросли, он каким-то чудом огибал могильные камни, кусты и деревья. Вышедший из него толстяк в плаще и черной шляпе открыл задние двери, и рабочие задвинули гроб внутрь. Марино, весь бледный, наблюдал за отъезжающим катафалком издали, вытирая лицо носовым платком.

— Марино, нам нужно поговорить, — подойдя к нему, вполголоса сказала я.

— Прямо сейчас мне точно ничего не нужно.

— Доктор Дженретт будет ждать меня в морге. Ты со мной?

— Нет, — буркнул он. — Я возвращаюсь в «С-Путник». Там я планирую дуть пиво, пока опять не сблюю, потом перейду на бурбон. Потом позвоню этому козлу Уэсли и спрошу, когда уже можно будет на хрен свалить из этого поганого городишки, потому что у меня была с собой единственная приличная рубашка, и ту я только что испоганил. Галстука и того нет.

— Марино, езжай в номер и ложись.

— Нет, серьезно, все, что у меня здесь есть, умещается вот в такой вот сумке. — Он слегка развел руки.

— Прими ибупрофен, выпей воды, сколько сможешь, и сжуй пару тостов. Как закончим в больнице, я к тебе заскочу. Если позвонит Бентон, передай, что телефон будет у меня с собой или пусть сбросит мне на пейджер.

— Номера он знает?

— Да, — ответила я.

Марино, снова утиравший лицо, бросил на меня взгляд поверх платка, и я заметила боль, промелькнувшую в его глазах.