8
Джексон

Панихида по Виктору вывела минимализм на новый уровень, устремив его к аскетизму. Присутствовали только Джексон, Джулия и Амелия, если не считать самого Виктора, тихо разлагавшегося в дешевом гробу из дубового шпона, на котором вопиюще не хватало цветов. Джексон ожидал, что это все же будет какое-никакое событие, он думал, церемония состоится в часовне колледжа Святого Иоанна, где Виктора будут славословить бывшие коллеги, а после пройдет нудная Высокая англиканская служба — нестройно исполняемые гимны под аккомпанемент надрывающегося органа.

Амелия с Джулией сидели на первой скамье в часовне при крематории. Джексону удалось отклонить их предложение сесть между ними, занять место несуществующего сына Виктора. Джексон наклонился вперед и шепотом спросил у Джулии:

— Почему больше никто не пришел?

Номинально он выполнял там свои профессиональные обязанности — хотел посмотреть, кто объявится на Викторовых похоронах. Надо сказать, тот факт, что не объявился никто, его тоже заинтересовал.

— Никто не пришел, потому что мы никому не сообщили, — сказала Амелия, словно это было самое разумное решение на свете.

Амелия и не подумала одеваться в черное на отцовские похороны — более того, на ней были шерстяные колготки в рубчик, кричащего, ярко-красного цвета. Может, в этом есть символический смысл, подумал Джексон, может, древний кембриджский обычай предписывает синим чулкам по случаю траура становиться красными чулками. Для каждой жизненной ситуации непременно найдется древний кембриджский обычай (ах да, Амелия же из Оксфорда). Ну кто летом носит шерстяные чулки? В часовне при крематории работал кондиционер, но снаружи-то стояла жара. Джулия равно пренебрегла траурным черным, закутавшись в винтажное бархатное пальто до пят, цвета травы (сестрички, похоже, хладнокровные, как рептилии). Ее буйные волосы явно укладывала труппа цирковых собачек. Создавалось впечатление, что скорбит по усопшему один Джексон в своем черном костюме для похорон со строгим черным же галстуком.

Дерзкие ноги Амелии напомнили ему лапки птицы, которую он недавно видел на канале «Нэшнл географик» в приемной дантиста.

Джулия повернулась к Джексону анфас:

— На таких мероприятиях, ну, не таких именно, — она небрежно указала на гроб, — а на всяких семейных торжествах, днях рожденья или на Рождество, мне всегда кажется, что появится Оливия.

— Просто смешно, — заявила Амелия.

— Я знаю.

На обеих напала было грусть, но Джулия тут же оживилась:

— Вам очень идет костюм, мистер Броуди, вы в нем такой красивый.

Амелия бросила на сестру презрительный взгляд. У Джулии слезились глаза, и она давилась словами, но на тот случай, если у детектива «сложилось иное впечатление», она объявила, что это сенная лихорадка, а не горечь утраты. Джулия предложила Джексону свой спрей для носа, но он вежливо отказался. У него в жизни не было аллергии (разве что на людей), и он считал себя этаким северным здоровяком. Недавно он смотрел документальный фильм по «Дискавери», и там рассказывали, что у северян до сих пор крепкая викинговская ДНК, а у южан — какая-то другая, послабее, саксонская или французская.

— Декор здесь мрачноватенький, — громким шепотом сообщила Джулия, но Амелия шикнула на нее, точно на болтливую соседку в театре. — В чем дело? — сердито осведомилась Джулия. — Ты полагаешь, он выскочит из гроба и отчитает нас?

При мысли об этом лицо Амелии на миг исказил ужас, но, по крайней мере, перспектива воскрешения отче заставила обеих ненадолго заткнуться. Самая утомительная англиканская служба лучше, чем вздорные сестрицы Ленд.

По пути на похороны Виктора он заглянул в бывший офис «Холройд, Уайр и Стэнтон», а ныне салон красоты «Нега». Заявленная в услугах «спа-терапия» у Джексона ассоциировалась скорее с психотерапией, а не с массажем и масками для лица. Лечение красотой. Что для этого нужно? Музыка? Поэзия? Живописный вид? Секс? Что ему помогало залечивать свои раны? «Из Болдера в Бирмингем» Эммилу Харрис. Лицо дочери. Сентиментально, зато правда.

В доме Тео была особая комната. Тео как-то пригласил его к себе, чтобы показать ее. Джексон не смог бы жить в доме с такой комнатой. Спальня на втором этаже напоминала штаб расследования в полицейском управлении: фотографии и карты, пришпиленные к стене, блок-схемы и белые доски для фломастеров, хронометраж событий. Два железных картотечных шкафа, забитых папками, и еще папки в коробках на полу. В этой комнате было все, что могло иметь хоть малейшее отношение к смерти его дочери. И много такого, что не должно было попасть Тео в руки, фотографии с места преступления например, — на стене они не висели (и Джексон его за это мысленно поблагодарил), но были извлечены из ящика. Страшные снимки убитой девушки, которые Тео вручил детективу с какой-то профессиональной отрешенностью, словно фотографии из отпуска. Джексон знал, что это впечатление обманчиво: время приучило Тео к любым ужасам, но не притупило его боль. «У меня есть кое-какие связи», — сказал Тео без лишних объяснений. Он был адвокатом, а у адвокатов, по опыту Джексона, всегда имелись связи.

Тео десять лет жизни посвятил расследованию смерти дочери. Нормально это или свидетельствует о безумии? Такую комнату скорее оборудовал бы психопат — Джексон лично подобных психопатов не встречал, но в детективах и сериалах их навалом. Джексон считал, что телевизионщикам нужно больше снимать про угоны машин четырнадцатилетними мальчишками, одуревшими от клея, сидра и скуки. Это куда ближе к действительности, правда не особенно интересно.

Джексон смотрел на гроб Виктора и думал о похоронах Лоры Уайр. По сообщениям в прессе, проститься с Лорой пришли сотни людей. Тео практически не помнил похорон, зато у него были все вырезки из газет. Когда Джексон спросил Тео о том дне, его глаза забегали из стороны в сторону, как будто мозг отмежевался от воспоминаний. Разве, переживая тяжелую утрату, человек не проходит несколько стадий: шок, отрицание, вину, гнев, депрессию, а потом приятие, — то есть надо выйти из другого конца туннеля и жить дальше? Джексон однажды был на консультации у психолога. Его школа вызвала специалиста из Отдела психиатрической помощи подросткам Западного Йоркшира; заведение с длинным названием представлял сутулый, маленький рыжеволосый психолог, дышавший луком. Они беседовали с Джексоном в чулане, который в школе сходил за медпункт. Рыжий бородач сказал Джексону, что нужно двигаться дальше, продолжать жить, но Джексону было двенадцать лет, и ему особо нечего было продолжать и некуда идти.

Джексон думал о том, сколько раз Тео говорили, что нужно взять себя в руки и двигаться дальше. Тео Уайр застрял в начале туннеля, в своем собственном мире, где надо биться до последнего, и тогда дочь вернется. Но этому не суждено было случиться. Джексон знал, что мертвые не возвращаются. Никогда.

Желтый свитер для гольфа. Зацепка. Зацепка, которая должна была вывести на след убийцы. Никто из клиентов Тео не проявлял интереса к гольфу (это гольф королевская игра? или теннис?). Подобное безразличие было напрямую связано с тем фактом, что костяк его клиентуры составляли женщины. Тео занимался в основном семейными разборками. (Так почему же в тот день, когда умерла его дочь, он поехал в Питерборо на разбирательство земельного спора?) Мало что так удручало, как картотека клиентов Тео — бесконечный строй женщин, терпевших побои и надругательства и лишившихся всякой надежды, не говоря уже о тех, которые просто были несчастливы в браке и не могли больше выносить своих мужей-идиотов. Это было весьма поучительно (хотя Джексон свой урок и так уже получил), Тео старательно документировал самые банальные детали, вереницы мельчайших изъянов и трещин, едва заметных, если смотреть со стороны, но изнутри превращавшихся в каньоны: «Он дарит мне гвоздики, а гвоздики — убожество, это знает любая женщина, как же он не понимает?» — «Он вечно забывает провести „Туалетным утенком“ под ободком унитаза, хотя я нарочно поставила бутылку на видное место и просила его это делать, сто раз просила». — «Если он раз в год возьмет в руки утюг, так это целое событие: „Посмотри на меня, я глажу, смотри, как хорошо у меня получается, я глажу намного лучше тебя, я — профи, я умею гладить“». — «Он приносит мне завтрак в постель, когда прошу, но я не хочу, чтобы мне нужно было просить». Знают ли мужчины, как они треплют женщинам нервы? Тео Уайр определенно знал.

Джексон всегда делал все правильно, никогда не оставлял поднятым сиденье унитаза и прочих шаблонных ошибок не допускал, но численное превосходство было не на его стороне: две женщины на одного мужчину. Мальчикам требуется много лет, чтобы стать мужчинами, но девочки — уже с пеленок женщины. Джексон надеялся, что у них будет еще ребенок, он хотел бы еще одну дочку; сказать по правде, может, даже пять или шесть дочек. Про мальчиков он знал все, а вот девочки — они особенные. Джози не изъявляла желания завести второго ребенка, и в тот единственный раз, когда Джексон об этом заговорил, она посмотрела на него тяжелым взглядом и сказала: «Вот сам и рожай».

Стал бы тот, кто не играет в гольф, носить свитер для гольфа? И если на то пошло, что отличало свитер для гольфа от всех других свитеров? Джексон перекопал весь полицейский архив, пока не нашел снимок желтого свитера, который, по показаниям свидетелей, был «очень похож» на тот, что носил убийца Лоры Уайр. Показания свидетелей в целом мало чего стоили. Джексон присмотрелся к логотипу на свитере — маленькой нашивке с гольфистом, замахивающимся клюшкой. Наденет человек такой свитер, если не играет в гольф? Он мог купить его в секонд-хенде — хорошая вещь («60 % овечьей шерсти, 40 % кашемира») за разумные деньги.

Желтый — цвет опасности, недаром эти крошечные ядовитые лягушки желтые. У той бездомной девушки на Сент-Эндрюс-стрит волосы были цвета ядовитых лягушек. Утром он чуть не споткнулся об нее по пути в «Негу». С ней была собака, вроде какая-то борзая.

«Вы не поможете мне?» — обратилась к нему бродяжка, и он присел на корточки, чтобы не нависать над ней, и спросил: «Что нужно сделать?» Она уставилась куда-то в пространство и ответила: «Не знаю». У нее была плохая кожа. Похоже, наркоманка. Заблудшая душа. Он спешил, поэтому оставил девушку с лягушачье-желтыми волосами и подумал, что, когда пойдет обратно, спросит, как ее зовут.

Как насчет супругов всех тех недовольных женщин из картотеки Тео: играл ли кто-нибудь из них в гольф? Полиция проверила всех до единого и нашла пару гольфистов, у обоих были железные алиби. Они прошерстили бывших мужей, затаивших обиду после разводов, интрижек на стороне, споров об опеке, алиментах и пособиях на детей, но никто не попал под подозрение. Они опросили всех, у каждого проверили алиби, взяли образцы ДНК и отпечатки пальцев, хотя на месте преступления не было ни отпечатков, ни ДНК, потому что преступник ни к чему не притронулся, он даже не открывал дверь в контору — входная была на подпорке, а внутреннюю, как сообщила администратор (Мойра Тайлер), он толкнул локтем. Прямиком в переговорную, чик-чик ножом — и восвояси. Ни возни, ни криков, ни брани, ни вспышки гнева. Больше похоже на заказное убийство, чем на преступление по страсти. Crime passioned. Нож он унес с собой, его так и не нашли.

Джексон тщательно проверил бывших, уличенных в домашнем насилии. Nada. Rien. Всех допросили, у каждого было подтвержденное алиби. Если предположить, что убийца имел отношение к личной жизни Тео, гм, у Тео, похоже, не было никакой личной жизни, кроме дочерей, кроме Лоры. О второй, Дженнифер, он почти не упоминал. (Почему?)

Джулия как будто задремала. Амелия присползла со скамьи и хмуро рассматриваю ковер. Осанка у нее была отвратительная. Джексон предполагал что кто-то должен почтить память усопшего, что вот-вот появится викарий и скажет несколько безликих слов, напутствуя Виктора в неизвестность, но, к его изумлению, гроб внезапно и бесшумно соскользнул за шторки и исчез без всяких формальностей, словно чемодан на багажной ленте.

— И это всё? — спросил он Джулию.

— А чего вы хотели? — спросила Амелия.

Она встала и на красных, птичьих ногах направилась к выходу. Джулия взяла Джексона под руку и сжала ее, и они вышли из крематорской часовни вместе, как новобрачные.

— Это не противозаконно, — весело сказала она. — Мы проверили.

Погода была совсем не похоронная — жара. Джулия, которая принялась чихать, едва оказавшись на улице, бодро заявила:

— Ну хоть не так жарко, как там, где сейчас папочка.

Джексон надел свои темные «окли», и Джулия воскликнула:

— О-ля-ля, такой серьезный вид, мистер Би, прямо агент секретной службы.

Амелия, ждавшая их на дорожке, фыркнула, как кабаниха.

— И это всё? — повторил Джексон, высвобождаясь из хватки Джулии.

— Конечно же нет, — ответила Амелия. — Теперь чай с тортом.

— Как по-вашему, если бы вы были собакой, то какой породы? — Джулия запихнула в рот здоровенный кусок торта.

— Не знаю, — пожал плечами Джексон. — Может, Лабрадором?

— Нет! — в унисон воскликнули сестры с таким упреком, как будто с его стороны было полным безумием представить себя Лабрадором.

— Вы никак не Лабрадор, Джексон, — заявила Джулия. — Лабрадоры — это так банально.

— Почему? Шоколадные вполне себе, — заметила Амелия. — Вот желтые да, действительно… скучновато.

— Шоколадные лабрадоры. — Джулия засмеялась. — Так и хочется съесть.

— Мистер Броуди — английский пойнтер, — решительно заявила Амелия.

— Правда? — воодушевилась Джулия. — Ей-богу, никогда бы не подумала.

Джексон и не знал, что выражение «ей-богу» до сих пор в ходу. Они были такие шумные, эти сестры Ленд. Шумные до неприличия. И слишком вызывающе себя вели. С другой стороны, в Кембридже сумасшедшие сплошь и рядом, поэтому они не особенно выделялись. Но он ни за что не появился бы с ними в кафе в своем родном городе, на севере, где никто не говорил «ей-богу» с начала времен. Сегодня они обе пребывали в весьма игривом настроении, — по-видимому, это было связано с тем, что они только что кремировали отца.

Джулия принялась за вторую чашку чаю. Для чая было жарковато, Джексон мечтал о ледяном пиве. На белой чашке Джулии остался отпечаток ее напомаженного рта, и Джексону внезапно вспомнилась сестра. Она предпочитала более спокойный цвет, пастельно-розовый; на всех чашках и стаканах она оставляла призрачный след своих губ. При мысли о Нив у него сдавило сердце, в буквальном смысле, не в переносном.

— Нет, я не согласна, — заявила Джулия, хорошенько обдумав собачий вопрос (они хоть когда-нибудь друг с другом соглашаются?). — Только не пойнтер. И уж точно не английский, может, стародатский пойнтер? Это порода такая, мистер Броуди, я не о вашем возрасте, не подумайте. Или, может быть, большой французский. «Большой» тоже не к вам относится, мистер Броуди. А вообще, знаешь, Милли, думаю, мистер Броуди — немецкая овчарка. По нему сразу видно, что он вытащит тебя из горящего дома или из бурной реки. Спасет тебя из беды! — Она повернулась к Джексону и одарила его сверкающей театральной улыбкой. — Ведь спасете?

— Спасу? — переспросил Джексон.

Амелия вдруг встала и заявила:

— Это все чудесно, но мы не можем весь день прохлаждаться.

И Джулия тоже встала и сказала:

— Да, пойдем, Милли, надо поторапливаться, нам еще делать покупки. Контрольные покупки, — добавила она, и Амелия простонала:

— Терпеть не могу делать контрольные покупки.

Джексон достал бумажник, чтобы расплатиться по счету. В бумажнике лежала фотография Оливии, и всякий раз, когда он открывал его, чтобы пустить кровь одной из своих истощенных кредиток, девочка улыбалась ему. Не ему, конечно, а человеку с фотоаппаратом.

— Снимала мама, — сказала Джулия. — Папа никогда не фотографировал.

Все трое грустно уставились на фотографию.

— Остались только мы с Джулией, — произнесла Амелия. — Только мы две в целом мире помним Оливию. Мы не можем сойти в могилу, не узнав, что с ней случилось.

— Почему именно сейчас, ведь прошло столько времени? — Джексон был озадачен.

— Дело не в том, сколько прошло времени, — ощетинилась Амелия, — мы никогда ее не забывали. Просто мы нашли Голубого Мышонка, или, не знаю, это он нас нашел.

— Нас три, — поправила сестру Джулия, — Сильвия тоже помнит Оливию.

— Сильвия?

— Наша старшая сестра, — отмахнулась Амелия.

Джексон вопросительно молчал. Наконец Джулия произнесла:

— Она монахиня.

— И когда именно вы собирались мне о ней рассказать? — Джексон постарался сдержать раздражение.

— Мы вам сейчас говорим, — сказана Джулия. (Прямо-таки мисс Здравый смысл.) — Не ворчите, мистер Броуди, вы вовсе не такой брюзга, каким притворяетесь.

— А вот и такой.

— Нет, не такой, — настаиваю Джулия. (Во имя всего святого, почему они не могут просто уйти?) И вдруг, к изумлению Джексона, Джулия встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Спасибо, что пришли на похороны и вообще за все.

Джексон начинал бояться, что опоздает. Он возвращался на парковку, продираясь через стадо студентов языковых школ, очевидно не признававших, что на планете существует еще кто-нибудь, кроме подростков. Джексоновым адом был летний Кембридж, наводненный туристами и иностранными тинейджерами, у которых одна миссия — слоняться без дела. Студенты все были одеты в хаки и камуфляж, как будто идет война, а они солдаты (не дай бог, а то считайте, нам крышка). И еще велосипеды. Почему всем так нравятся велосипеды? И почему велосипедисты такие наглые? Почему они ездят по тротуарам, если есть специальные дорожки? И кому взбрело в голову дать велосипеды напрокат итальянским подросткам? Если ад существует, а в этом Джексон был уверен, там заправляют пятнадцатилетние итальянские пацаны на велосипедах.

Что же до туристов… Очарованные колледжами, духом истории, они не хотели видеть того, что за всем этим скрывалось, — деньги и власть. Колледжи владеют колоссальными землями, и не только в самом Кембридже, хотя он им принадлежит почти целиком. До сих пор колледжи имеют влияние на выдачу лицензий, заключение договоров аренды и бог знает на что еще. Джексон слышал, что раньше говорили: можно пройти всю Англию, не покидая земель Тринити. А все эти прекрасные сады, за вход в которые взимается плата? Все это богатство и привилегии в руках единиц, в то время как на улицах тысячи обездоленных, нищих, алкашей, сумасшедших? Такое впечатление, что процент последних в Кембридже особенно высок.

И все же — хотя ему нелегко было себе в этом признаться — Джексон предпочитал летнюю публику мажорам и выпендрежникам, населявшим город во время учебного года. Может, он просто завидует богатому сословию? Или это у него в голове звучит отцовский голос? Джексон боялся, что превращается в старого зануду. Возможно, быть старым занудой не так уж и плохо. В любом случае непроходящая зубная боль радужному мировосприятию не способствовала. («Эндодонтическое лечение», — соблазнительно промурлыкала Шерон ему в ухо в прошлый раз.)

Джексон припарковался перед домом. Деревянные жалюзи в гостиной были подняты, и он разглядел обстановку: книжные шкафы до самого потолка, пальмы в горшках, большие диваны — не шикарно, но со вкусом, наверное, университетская братия. Улица была запружена огромными внедорожниками среднеклассовых мамаш, с неизменными наклейками «Ребенок в машине» и «Младенец в машине» на заднем стекле. Джексон закурил и включил «Старый добрый мир» Люсинды Уильямс в качестве противоядия. К стойке ворот были привязаны воздушные шарики, указывая, что дом en fete. Из сада за домом раздались пронзительные девчачьи вопли, как будто кричала страшная доисторическая птица. Внедорожники пустовали, все гости были в доме, но Джексон решил остаться в машине. Он не испытывал ни малейшего желания очутиться в толпе мамаш и в очередной раз столкнуться с назойливым женским любопытством.

Он полистал пару досье из кипы, что взял у Тео. Та комната — про себя он ее теперь называл «штаб расследования» — не была комнатой Лоры. Спальня дочери Тео располагалась в глубине дома и окнами выходила в сад. Джексон в какой-то мере ожидал, что там все законсервировано с того дня, как Лора вышла из дому в последний раз, — он бывал в подобных мавзолеях, с каждым годом все более унылых и блеклых, — но, к его удивлению, в комнате Лоры ничто о ней не напоминало. Нейтральные цвета, гостиничный интерьер — обычная спальня для гостей. «Вообще-то, гостей у меня не бывает», — сказал Тео со своей грустной, понурой улыбкой. Он напоминал большого меланхоличного пса, ньюфаундленда или сенбернара. О нет, он рассуждает, как Джулия. Какой же он сам пес? Он сказал «Лабрадор» — первое, что пришло в голову. Джексон не разбирался в породах, у него никогда не было собаки, даже в детстве. Отец ненавидел собак.

Джексон помнил, как было в комнате Лоры Уайр десять лет назад. Лоскутное одеяло, аквариум с тропическими рыбками, гора плюшевых мишек на кровати. Везде книги, одежда на полу, косметика, фотографии. Классический беспорядок восемнадцатилетнего подростка. Теперь же, со слов Тео, Лора стала воплощением аккуратности; умерев, она растеряла все недостатки и превратилась в отцовской памяти в святую праведницу. Джексон считал это вполне естественным.

Десять лет назад он видел в ее спальне фотографию: Лора с собакой. Хорошенькое личико, чудесная улыбка. Милая девушка — не святая, а просто милая. Джексон подумал об Оливии, лежавшей в безопасности у него в бумажнике, в кармане, невидимой, улыбающейся в темноте. «В затворе». Так сказала Амелия про Сильвию, когда он спросил, позвали ли они сестру на похороны. («Вы даже Сильвию не пригласили?») «Разумеется, мы сообщили ей, — ответила Амелия, — но она не может прийти, ей нельзя покидать монастырь. Она в затворе».

Быть может, и Оливия затворена где-нибудь — под половицами, в земле? Крохотная кучка тоненьких заячьих косточек, ждущих, когда их найдут.

Джексон оказался в спальне Лоры случайно. Он тогда работал над делом Керри-Энн Брокли, пропавшей в Честертоне. Керри-Энн было шестнадцать лет, безработная и далеко не девственница. Ее убили, когда она возвращалась домой после вечеринки с друзьями. Изнасиловали, задушили и бросили в поле за городом. Она вышла из ночного клуба в два часа ночи, на ней было много косметики и мало одежды, что рождало невысказанные предположения о спровоцированном преступлении. Но только не в команде Джексона. Если бы он заподозрил, что кто-нибудь из его офицеров так думает, он задал бы им по первое число.

Они так и не вышли на подозреваемого. Джексон возвращался домой, чтобы впервые за неделю выспаться, его подвозила коллега, специалист по работе с родственниками (Элисон — на ней Джексону надо было жениться, а вовсе не на Джози). Элисон заехала к Тео вернуть фотографии Лоры. Фотографии всегда фотографии. Все эти разрывающие сердце портреты девочек, которых больше нет: и Керри-Энн, и Оливии, и Лоры, все — любимые, все — потерянные навсегда. Принесенные в жертву неведомому злому божеству. Пожалуйста, Господи, только не Марли.

Дверь открыл Тео Уайр, опустошенный горем, с лицом, как тогда подумал Джексон, цвета уэнслидейлского сыра. Он предложил им чаю, и Джексон подумал — не в первый и не в последний раз, — как странно, что люди продолжают жить, даже когда их мир больше не существует. Тео даже достал откуда-то пирог: «Вишня с миндалем, испек за день до ее смерти. Еще свежий». Он грустно покачал головой, словно не веря, что пирог еще есть, а его дочери — уже нет. Нечего говорить, что никто не притронулся к угощению. «Мистер Уайр, вы не против, если я взгляну на комнату Лоры?» — спросил Джексон, потому что знал, что для Тео Уайра он просто детектив, а не детектив, расследующий другое дело. Со стороны Джексона это было не более чем любопытство, ничто не указывало на то, что убийство Лоры Уайр связано с «его» убийством, с Керри-Энн Брокли. И он увидел обычную, неприбранную комнату, в которую девушка никогда уже не войдет, не швырнет сумку на пол, не сбросит туфли, не уляжется на кровать с книжкой, не включит магнитофон, где никогда больше не уснет беспокойным, невинным сном живых.

Это было за два года до рождения Марли, и Джексон еще не знал того, что знал теперь, — что это такое — любить ребенка, быть готовым в любую секунду отдать за него свою жизнь, понимать, что нет на свете ничего дороже. Он скучал по Джози, но уже не так сильно (думал, будет хуже), но по Марли он скучал всегда. Вот почему он не хотел браться за дело Тео Уайра. Тео вселял в него ужас, его история означала, что любой ребенок может умереть, и Джексон против воли представлял Марли на месте Лоры Уайр. Но что ему оставалось? Он не мог просто выставить за дверь этого беднягу размером с дирижабль, пыхтящего и сопящего в свой ингалятор, — потому что у Тео не осталось ничего, кроме воспоминаний, опустевшего пространства, которое должна была заполнять двадцативосьмилетняя женщина.

У Тео было тело погибшей, Амелия с Джулией тело искали. Оливия тоже оставила после себя пространство, но иное — бесплотную тайну, вопрос без ответа. Неразрешимую загадку, которая может свести с ума. Он никогда не найдет Оливию, никогда не узнает, что с ней случилось, — и он понимал, что нужно будет выбрать подходящий момент и сказать им об этом. Да, и он никогда не сможет выставить им счет, куда там. Извините, ваша сестра мертва и никогда не вернется, и с вас пятьсот фунтов за оказанные услуги. («Ты слишком мягкотел для бизнеса, — каждый месяц говорила ему Дебора Арнольд, подбивая баланс, — слишком мягкотел или слишком глуп».)

Если бы речь шла о Марли и ему надо было бы выбирать между «умерла» и «пропала без вести», что бы он предпочел? Нет, нельзя думать об этом, нельзя даже пытаться вообразить такое, нельзя искушать судьбу. Любой из двух сценариев — худшее, что только может случиться. Что делать, если самое худшее, что могло с тобой случиться, уже случилось? Как жить дальше? Нужно отдать должное Тео Уайру — не у многих нашлось бы мужество просто продолжать жить.

Парадная дверь распахнулась, и на улицу шумной гурьбой высыпали нарядные девчушки со своими мамами. Джексон торопливо засунул фотографии с места убийства Лоры Уайр под переднее пассажирское сиденье. Он уже собирался вылезти из машины и зайти в дом, но тут появилась Марли. Черт, да она одета как проститутка. О чем только Джози думает, позволяет ей расхаживать в наряде мечты педофила! И губы накрасила. Он вспомнил о Джон-Бенет Рэмзи, еще одной пропавшей девочке. Когда он был в «Неге», туда зашла подруга администраторши (Миланда — она сама себе такое имя придумала?) и записалась на «бразильскую», и Миланда спросила: «Да ну?» — и девушка сказала: «Мой парень попросил, хочет представлять, что занимается любовью с девочкой», и Миланда спросила: «Да ну?» — как будто это нормальная причина.

Джексон знал статистику, знал, сколько известных полиции педофилов околачивается в том или ином месте, знал, что они роятся густо, как мухи, вокруг игровых площадок, школ, бассейнов (и домов, украшенных шариками). Бижутерия «Клэрз» — вот куда бы пошел Джексон, будь он педофилом. Что, если реинкарнация существует и можно в следующей жизни стать педофилом? Но что нужно сотворить, чтобы заслужить такое? И как, интересно, возвращаются невинные девочки? Стаей голубок, зеленой рощицей?

— Привет, сердечко. Как вечеринка? — (Ты что, собиралась вот так выбежать на улицу, не зная, ждет ли тебя кто-нибудь?) — Ты что выскочила из дома? Знала, что я здесь?

— Ага.

— Не забыла сказать спасибо?

— Не-а. Я сказала: «Большое спасибо за то, что вы меня пригласили».

— Сочиняешь.

— Нет, не сочиняю.

— Сочиняешь, это основное правило допроса: люди смотрят вверх и влево, когда вспоминают, и вверх и вправо, когда фантазируют. Ты посмотрела вверх и вправо.

Джексон, заткнись. Она тебя даже не слушает.

— Было дело, — безразлично изрекла Марли.

— Было дело?

Что это за выражение? У нее измученный вид, темные круги под глазами. Чем они там занимаются на этих вечеринках? Еще и мокрая вся от пота.

— Мы танцевали. Под Кристину Агилеру, она просто блеск.

Она повела плечами, показывая, как они танцевали, и в этом было столько секса, что у Джексона сердце ёкнуло. Твою ж мать, девчонке восемь лет.

— Очень мило, солнышко.

От нее пахло сахаром и потом. Он вспомнил, как первый раз взял ее на руки, ее головка умещалась у него на ладони, и Джози сказала: «Смотри, только осторожнее» (как будто он сам не знал), и как он поклялся себе, что с ней никогда не случится ничего плохого, что он от всего ее защитит. Торжественное обещание, клятва. Давал ли Тео такой же обет, когда впервые взял на руки Лору? Наверняка. (А как насчет Виктора Ленда?) Но Джексон не мог защитить Марли, он никого не мог защитить. Мы в безопасности, только когда мертвы. Никто в мире так не мучился страхами, как Тео, но о чем ему не нужно было больше беспокоиться, так это о том, в безопасности ли его дочь.

— Ты весь в помаде, — сообщила Марли.

Джексон посмотрелся в зеркало заднего вида и обнаружил на щеке яркий отпечаток малинового рта Джулии. Он яростно принялся его оттирать, но без толку: помада так и осталась на лице жарким пятном.

— Такая была крохотулечка, — говорила Бинки Рейн, но Джексон слушал вполуха.

Он уступил шквалу «Кармины Бураны». «Может, заглянем по дороге в гости к одной бабушке?» — спросил он у Марли, подсластив это не особенно заманчивое предложение обещанием познакомить дочь с кошками, так что сейчас она нарезала круги по сорняковым джунглям в саду Бинки за не слишком жаждущими дружить животными.

— Это ваша девочка? — спросила Бинки, с сомнением оглядывая Марли. — Как-то странно: вы — и вдруг с ребенком.

— Неужели? — рассеянно отозвался Джексон.

Он думам об Оливии Ленд, она тоже была крохотулечкой. Могла она сама уйти и потеряться? Амелия с Джулией сказали, нет, она была очень «послушная». Такая послушная, что посреди ночи выбралась из палатки и ушла с тем, кто ее позвал? Ушла куда? Джексон пробовал подольститься к своей старинной приятельнице Венди из полицейского архива, чтобы она показала ему материалы по делу Оливии, но при всем желании она не могла ему помочь: все материалы исчезли. «Извини, Джексон, они ушли в самоволку, — сказала Венди. — Такое бывает. Тридцать четыре года — долгий срок».

«Не такой уж и долгий», — ответил Джексон. Дело Оливии официально не было закрыто, но почти никого из тех, кто работал над ним, не осталось в живых. Это было до сложных анализов ДНК, расово-возрастных стереотипов, чёрт, даже до компьютеров. Если бы девочку похитили сейчас, шансов найти ее было бы больше. Возможно. Все старшие инспекторы, занимавшиеся делом Оливии, умерли, и единственным человеком, чьи следы Джексону удалось отыскать, была Мэриан Фостер, детектив, которая, похоже, брала показания у сестер Ленд. Она недавно вышла на пенсию в чине суперинтенданта на севере страны, совсем близко к Джексонову родному дому, а перспектива наведаться в те края его не особенно радовала. Теперь, конечно, сразу подумали бы на родителей, на отца в первую очередь. Эффективно ли полиция допросила Виктора Ленда? Если бы Джексон вел то дело, Виктор был бы главным подозреваемым.

Убедившись, что Марли их не слышит, Джексон спросил у Бинки:

— Вы не помните, как исчезла Оливия Ленд? Маленькая девочка, ее похитили тут неподалеку тридцать четыре года назад?

— Шпулька, — произнесла Бинки, все о своем. — Совсем котеночек.

— Семья Ленд, — не отступал Джексон, — вы их не знали? Отец преподавал математику в Святом Иоанне, у них было четыре девочки.

Исчезновение ребенка с соседней улицы обычно не забывается.

— А, так вы о тех девочках. Дикие были дети, страшно распущенные. По-моему, детей не должно быть ни видно, ни слышно. М-да, такие семьи получают по заслугам.

У Джексона было несколько вариантов ответа на это замечание, но он все же предпочел оставить их при себе.

— Более того, — продолжала Бинки, — он же был сын Освальда Ленда, так называемого героя-полярника, и могу вас уверить, папаша его был совершенный шарлатан.

— Вы не помните, не околачивался ли здесь кто нездешний, какой-нибудь незнакомец?

— Нет. От полицейских спасу не было, ходили из дома в дом, задавали вопросы. Вы не поверите, они обыскали даже мой сад. Но я-то их быстро выпроводила взашей, уж не сомневайтесь. Очень она была странная.

— Кто была странная? Миссис Ленд?

— Нет, старшая дочь, длинноногая дылда.

— Почему странная?

— Проныра. Они же лазили ко мне в сад, кричали всякие гадости, обрывали мои чудесные яблони. Такой был чудэсный (чудесный) садик.

Джексон оглядел яблони, шишковатые и древние, как сама Бинки Рейн.

— Сильвия?

— Да, так ее звали.

Джексон вышел от Бинки через заднюю калитку в саду. Он никогда не ходил этим путем и очень удивился, очутившись на тропинке, по другую сторону которой был сад Виктора. Он и не представлял, насколько близко их участки. Джексон стоял всего в паре ярдов от того места, где когда-то была натянута роковая палатка. Может быть, кто-то перелез через стену, прямо здесь, и вырвал Оливию из объятий сна? И сбежал тем же путем? Сложно ли вскарабкаться на стену с трехлетним ребенком на плече? Джексон бы сделал это на раз. Стена была покрыта плющом — есть за что уцепиться и куда поставить ногу. Но так забираться в сад стал бы только посторонний, а тогда почему собака в ту ночь не лаяла? Плут. По словам Амелии и Джулии, Плут обязательно бы залаял, — выходит, пес знал похитителя. Итак, на кого бы пес не стал лаять?

Он потянул за плющ и обнаружил в стене калитку, точь-в-точь как в саду у Бинки. Ему вспомнился «Тайный сад», они с Марли смотрели его на видео, дочка была в восторге. Никому никуда не пришлось бы карабкаться, в сад можно было просто войти. Или не так: не кто-то вошел, а потом вышел с Оливией — а кто-то вышел с ней и вернулся обратно уже без нее. Виктор? Розмари Ленд?

Когда они подъехали к дому Дэвида Ластингема, Марли уже клевала носом. Будет ли он когда-нибудь называть этот дом домом Дэвида и Джози? (Нет.) Возбуждение Марли, подпитанное избытком сахара, давно сменилось раздражительностью. Она вся была в семенах травы и кошачьей шерсти, теперь Джози устроит ему разнос. Джексон предложил Марли переночевать у него, по крайней мере так он бы ее отмыл, но она отказалась, потому что «утром мы идем по ягоды».

— По ягоды? — переспросил Джексон, звоня в дверь Дэвида Ластингема. Ему представились охотники-собиратели и крестьяне.

— Мама будет варить варенье.

— Варенье? Твоя мать?

Рожденная заново жена, мать-крестьянка, варящая варенье, вышла из кухни, облизывая пальцы. Та самая женщина, которой раньше решительно некогда было готовить — как исландской королеве — и которая теперь коротала вечера, делая домашние запеканки и небрежно смешивая салаты для своей новой, воссозданной семьи. Просто не верилось, что это та самая женщина, которая делала ему минет, пока он вел машину, которая наваливалась на него на любой подвернувшейся поверхности со стоном: «Ну же, Джексон, давай скорее», которая прижималась к нему во сне и каждое утро просыпалась со словами: «Я все еще тебя люблю», словно радуясь тому, что ночь не украла ее чувств к нему. Пока однажды утром, три года спустя после рождения Марли, она, проснувшись, не сказала ничего.

— Ты опоздал, — заявила она. — Где вы были?

— Мы ездили в гости к ведьме, — сообщила Марли.

Le chat noir. Les chats noirs. У chats во французском есть род? Можно сказать une chatte?

— Bonsoir, Jackson, — приветствовала его Джоан Доддс, с ударением скорее на soir, нежели на bon. Она презирала людей, которые опаздывали.

— Bonsoir, Jackson, — хором повторил класс, пока Джексон робко пробирался на свое место.

— Vous etes en retard, comme toutes les semaines, — сказала Джоан Доддс.

У миссис Доддс, школьной учительницы на пенсии, характер был такой, что плетку в руки и прямиком в «доминаторин». Было время, когда женщины в жизни Джексона стремились сделать его счастливым. Теперь же они вечно были им недовольны. Джексон чувствовал себя маленьким непослушным мальчиком.

— Je suis desole, — ответил он. Ох уж эти французы, простое «извините», а до чего надрывно и жалко звучит.

В «Неге» Джексон показал Миланде свое удостоверение и попросил разрешения осмотреть место, где была убита Лора Уайр. «Жуть», — лаконично прокомментировала она. В переговорной, как и сказал Тео, теперь была подсобка. Тележку с лаком для ногтей передвинули, она больше не служила Лоре кенотафом и не закрывала кровавое пятно на голом полу — блеклое, но так и не отмытое.

— Фигасе, — произнесла Миланда, выйдя из привычного ступора. — Я думала, это краска или типа того. Какая мерзость.

Когда он уже был в дверях, она добавила:

— Ее призрак здесь не является. Я бы знала. Я — ясновидящая, я бы почувствовала.

— В самом деле? — отозвался Джексон.

В ее одаренности приходилось сомневаться.

— Точно, седьмая дочь седьмой дочери, — заверила Миланда.

И Джексон подумал о том, как в деревнях часты близкородственные браки, а Миланда устремила на него свои младенчески голубые глаза, — такого дивного, небывалого цвета, что он додумался: линзы, — и сказала:

— Вот вы, например.

— А что со мной?

— Черные кошки приносят вам удачу, — изрекла Миланда.

И Джексон почувствовал разочарование, потому что на одно волнующее мгновение поверил, что она действительно сейчас что-нибудь напророчит.