21
Джексон
Они остановились у католической церкви, и Джексон поставил две свечи, одну брату, одну сестре. Марли попросила поставить и Фидельме тоже. Passio Christi, confotta me Обе сестры Фидельмы тоже умерли от рака, и Джексон молился, чтобы Марли не достался этот ген. У отца Джексона не было ни братьев, ни сестер, так что теперь, когда отец умер, Марли — его единственный кровный родственник в целом свете. Вряд ли у него будут еще дети. Что есть, то есть — одна девочка в розовых джинсах и футболке с надписью «Мальчиков много, времени мало». Интересно, людям, которые придумывают эти футболки, и людям, которые их шьют для девочек размера «восьми-десяти лет», когда-нибудь приходило в голову, что их деятельность, вообще говоря, аморальна? Хотя тем, кто их шьет где-нибудь в филиппинском подвале, скорее всего, самим «восемь-десять лет».
— Пап?
— Да?
— Мы можем поставить свечку для моего хомячка?
— Тебе нужна новая футболка, — ответил Джексон. — «Хомячков много, времени мало».
— Не смешно. Теперь уже домой?
— Нет. Сделаем небольшой крюк. Мне нужно повидать женщину по имени Мэриан Фостер.
— Зачем?
— Просто нужно, и все.
Они свернули на объездную, и тут Джексон почувствовал: что-то не так. Стремительность ощущения застала его врасплох. Только что он был в норме — все болит, ломит и ноет, но все же в норме, — и вдруг резко скакнула вверх температура, и уже через пару секунд он увидел мир таким, каким его, наверное, видят мухи, и начал отключаться. Каждая частица остававшейся в нем энергии была направлена на то, чтобы остановить машину на обочине. Потом — пустота.
Он проснулся в больнице, над ним склонялся Хауэлл.
— Ты что здесь делаешь? — Джексон заметил, что говорит не своим голосом.
— Очевидно, я твой ближайший родственник.
— Ах да, — слабо подтвердил Джексон, — Джози сняла с себя полномочия.
Хауэлл ухмыльнулся:
— Я всегда знал, что в тебе есть черная кровь, Джексон. Кстати, раньше ты не таскал с собой карточку донора органов.
— А теперь вот таскаю. — Джексон с усилием приподнялся и сел. — Хауэлл, меня хотят убить.
Хауэлл счел это шикарной шуткой.
— Не будь параноиком, Джексон, — сказал он, отсмеявшись. — У тебя заражение крови. С зубом нелады случились.
Джексона вдруг охватила паника: о чем он думал?
— Где она, где Марли? С ней все в порядке?
— С ней все хорошо, расслабься.
— Хауэлл, где она?
— На овечьей ферме, — ответил тот.
Почему Марли дала полиции номер Ким Строн? Может, пролистала записную книжку в его мобильнике и подумала, что Ким — свой человек. Может, потому, что та дала ей пять фунтов (Марли та еще штучка). Это Марли позвонила в полицию и вызвала «скорую»? Первый звонок с ее розового, как у Барби, телефона был в службу спасения? Что, если бы ему не удалось остановить машину? Или если бы на обочине в них врезался грузовик? Пожалуй, на овечьей ферме у черта на куличках, в окружении русских гангстеров, его дочь в полной безопасности.
— Сколько я уже здесь? — спросил он у Хауэлла.
— Три дня.
— Три дня. Черт, Джози завтра возвращается, мне нужно отвезти Марли обратно в Кембридж.
— Вот уж не думал, что ты такой подкаблучник, Джексон.
Джексон оставил эту реплику без внимания:
— Джози забирает Марли в Новую Зеландию.
— Ну, это же всего на год, — сказал Хауэлл. — Он пройдет, не успеешь оглянуться.
— Нет, навсегда.
— Ничего подобного, — возразил Хауэлл, — только на год. Спроси у Марли.
— Ах ты, дрянь, — орал Джексон, — твой дружок-кретин едет в Новую Зеландию всего на год по обмену, а ты сказала, что вы уезжаете навсегда!
Джози на другом конце провода произнесла с ленивой хрипотцой что-то неразборчивое — такой голос у нее бывал сразу после оргазма. Если бы она не была в Ардеше, а он — в больнице где-то к югу от Донкастера, он бы точно ее убил. Он сидел на лавочке в больничном дворе, по-прежнему привязанный к капельнице. Люди вокруг начали на него коситься, и он понизил голос:
— Зачем, Джози? Зачем ты соврала мне?
— Потому что ты перегнул палку, Джексон. Забудь все. Забудь меня.
Джексону нестерпимо хотелось курить. Он нащупал языком пустую лунку в десне. Зуб вместе с корнем удалил дантист скорой помощи, пока Джексон пребывал в блаженной отключке. Шерон будет очень недовольна, когда обнаружит, что ее лишили возможности в очередной раз всласть его помучить. Он поймал свое отражение в зеркальной стене и решил, что похож на ходячего раненого из военной хроники.
Он набрал еще один номер:
— Тео?
— Джексон! — Тео был почти счастлив. — Ты где?
— В больнице.
— Опять?
— Да, опять.
Джексон выписался вопреки советам врачей. Они согласились отпустить его, только когда Хауэлл пообещал, что сам отвезет друга сперва в Нортумберленд забрать Марли, а потом домой в Кембридж.
— Вот дела, — сказал Хауэлл, не без труда втиснувшись на водительское сиденье «пунто». — Джексон, ты что, в бабу превратился?
— Случаются вещи и похуже, — ответил тот. — Я сам поведу.
— Нет, не поведешь. — Хауэлл перебрал Джексоновы компакт-диски. — Все еще слушаешь это дерьмо?
— Да.
Хауэлл зашвырнул Тришу, Люсинду, Эммилу и остальных страдалиц на заднее сиденье и поставил диск Марли с Кристиной Агилерой. К тому времени, как альбом Агилеры заиграл по четвертому разу, они уже ехали по А1, приближаясь к чертовым куличкам.
— Ты не обязан этого делать, — сказал Джексон.
— Обязан, обязан, я же твой друг. Кроме того, мне не помешает культурный отпуск — город дремлющих шпилей и все такое.
— По-моему, это про Оксфорд.
— Один хрен, — отмахнулся Хауэлл. — Кто пытается тебя убить?
— Парень в золотистом «лексусе».
— Не в том ли, что за нами едет, а? — Хауэлл глянул в зеркало заднего вида.
Джексон хотел было обернуться, но шея не поворачивалась. Хауэлл вслух прочитал номер машины.
— Да, он самый. — Джексон потянулся за мобильником и сказал: — Не сворачивай с магистрали, — в тот самый момент, когда Хауэлл круто завернул влево на съезд.
— А почему нет? — спросил он. — Заведем этот «лексус» куда-нибудь, где тихо-мирно, и разберемся с ним.
— Разберемся? Ты хочешь сказать, уделаем его?
— Ну, я не имел в виду ничего радикального, но если хочешь, то запросто можем, — сказал Хауэлл.
— Нет, не хочу. Я хочу, чтобы все было по закону. Я звоню в полицию. У них есть ордер на арест этого парня.
— Надо ж быть таким легавым.
— Да, знаю. Я легавый, я превратился в бабу, я подкаблучник, и у меня с собой донорская карточка. Это называется средний возраст.
«Лексус» сидел у них на хвосте. Джексон повернул зеркало и поймал в него Квинтуса. На его надменном лунообразном лице читалась готовность к драке. Джексон не мог даже придумать, чем так раздосадовал этого парня.
Послышался вой полицейских сирен. Джексон оставался на связи с диспетчером, но никак не мог объяснить ей, где они находятся. Они ехали но узкой дороге между разросшихся кустов. Хауэлл так вел машину, будто играл в «Большой угон — GTA». «Пунто» въехал в крутой поворот и оказался капот к капоту с «Мерседесом-SL500», шедшим с такой же скоростью. Джексон закрыл глаза и сгруппировался, но каким-то чудом водитель «мерседеса» подала влево и Хауэлл тоже подал влево — Джексон так себе представлял «стену смерти», — и они разминулись в дюйме друг от друга.
— Чтоб я так жил, — восхищенно протянул Хауэлл, — какая красотка, как водит, какая машина!
— Ох, — сказал Джексон. Он посмотрел на свои руки: они дрожали.
«Лексус» исчез с радаров. Хауэлл остановился и осторожно выехал задним ходом обратно за поворот. Звук сирен настойчиво приближался. «Лексус» успешно разошелся с «мерседесом», но не вписался в поворот и, особо не пострадав, врезался в кусты вдоль обочины. Он попался, как муха в паутину. Квинтус сидел внутри и беспомощно толкал дверь.
Появились две патрульные машины и за ними еще полицейские без опознавательных знаков. Они затормозили всей толпой, сделав эффектный вираж. Последним штрихом драматической погони стал полицейский вертолет в небе. Уж Джексон-то знал, какой парни ловят кайф, вырываясь из рутины ДТП и штрафов за превышение скорости.
Хауэлл с Джексоном вышли из машины и направились к «лексусу».
— А с чего он хочет тебя убить? — спросил Хауэлл.
— Понятия не имею, — ответил Джексон. — Давай спросим у него.
— Когда вернешься к маме, — сказал Джексон Марли, — не стоит хвастаться ей, что знаешь русский.
— А почему?
— Потому что… — Джексон нахмурился, думая обо всем том, чего Джози лучше не знать. — Просто не нужно, и все. Ладно, милая?
Она явно колебалась. Джексон дал ей десятку.
— Спаси-и-ба, — протянула Марли по-русски.
Когда Джексон позвонил Тео из больницы, тот сказал, что у него гостит Лили-Роуз, девушка с желтыми волосами. Джексон не знал, как это понимать, но это его и не касалось, и он решил просто об этом не думать. Он вообще сейчас старался не думать без лишней необходимости, потому что от этого голова болела. Он сказал Тео: «Это хорошо» — с надеждой, что так оно и есть.
Джексон сообщил Тео по телефону, что пришлет ему имя, имя человека, которого тот искал десять лет, имя, которое назвала ему Ким Строн. Конечно, был шанс, что это не то имя, не имя убийцы Лоры (презумпция невиновности? к черту!), и Джексон знал, что должен сообщить о своих подозрениях в полицию, но, в конце концов, это миссия Тео, и что делать дальше — решать ему.
Он написал имя и адрес на обороте открытки, которую купил на заправке неподалеку от Ангела Севера. На открытке были изображены те самые искусственного вида розовые ромашки, которые он видел, когда выбирал цветы для могилы Нив. Похоже, это новый сорт. Он наклеил марку, и Марли побежала к почтовому ящику: она была еще в том возрасте, когда бросать письма в ящик — развлечение. Когда через год она вернется, то наверняка уже потеряет к этому интерес. Через двенадцать месяцев она уже не будет прежней Марли: у нее будет другая кожа и другие волосы, она вырастет из обуви и одежды, которую носит сейчас, будет сыпать новыми словечками (новозеландскими) и, может быть, ей разонравится Гарри Поттер. Но она все равно будет Марли. Просто изменится.
Джексон высадил Марли у дома Дэвида Ластингема. Джози окинула его бесстрастным взглядом:
— Выглядишь ужасно.
— Спасибо.
У калитки Марли догнала его, обвила руками и крепко обняла.
— Дасвиданья, папочка, — прошептала она.
Джексон вернулся к тому, что осталось от его дома. Там пахло копотью и чем-то кислым, словно от взрыва пробудились споры древних болезней. Он разворошил ногой спекшийся шлак, покрывавший пол в гостиной. Интересно, что случилось с прахом Виктора. Урны нигде не было видно. Прах к праху. Он нашел осколок сувенира, большой кусок наилучших пожеланий, на котором еще можно было разобрать буквы «ми из Скар». Он бросил его обратно на руины. Джексон уже собрался уходить, но тут кое-что привлекло его внимание. Он присел на корточки, чтобы рассмотреть получше. Из завалов торчала перепачканная золой голубая лапка, точно жертва землетрясения звала на помощь.
Джексон потянул за лапку и освободил Голубого Мышонка.
Суперинтендант Мэриан Фостер, выйдя на пенсию, переехала в Файли. Когда Джексон с Марли постучали в дверь, она распаковывала коробки с вещами на кухне. Джексон позвонил ей из машины, чтобы предупредить о своем визите, и она, судя по голосу, обрадовалась, будто уже поняла, что похоронить себя в маленьком приморском городке — не лучший способ провести заслуженный отдых.
— Может, найду комитетик-другой, которым нужна твердая рука, — смеясь сказала она, — наконец-то получу степень в Открытом университете, буду ходить на вечерние занятия. — Она вздохнула. — Паршиво будет, да, инспектор?
— Не знаю, мэм, — ответил Джексон. — Уверен, что вы привыкнете.
Как он ни пытался, ему не удалось выдавить из себя ничего более ободряющего. Он вдруг увидел отражение собственного будущего.
Безошибочно угадав в Марли сладкоголика, Мэриан Фостер усадила ее перед телевизором с банкой колы и тарелкой шоколадного печенья. Для себя с Джексоном она заварила крепкий, до горечи, чай.
— Перешли на водичку? — спросила она, заметив, что Джексон поморщился. — Теперь вы в Йоркшире, друг мой.
— О да.
— Итак, — в голосе Мэриан Фостер зазвучали деловые нотки, — Оливия Ленд? Что мне вам сказать? Я была простым детективом, больше того — женщиной-детективом. Я брала показания у сестер Ленд, но сомневаюсь, что смогу сообщить вам что-то новое.
— Я так не думаю, — сказал Джексон. — Ощущения, впечатления, инстинкты, что угодно. Скажите мне, что бы вы сделали по-другому, если бы вели расследование.
— Зная все, что я знаю о мире теперь? — Она тяжко вздохнула. — Я бы плотнее занялась отцом. Заподозрила бы насилие.
— Правда? Почему?
— С Сильвией, старшей, было что-то не так. Она что-то скрывала, что-то недоговаривала. Начинаешь расспрашивать, и она сразу закрывается. Какая-то она была… Не знаю, странная.
Странная — так же о ней отозвалась Бинки Рейн.
— Отец был угрюмый тип, — продолжала Мэриан Фостер, — держал в кулаке и себя, и других. От остальных не было никакого толку, ни от матери, ни от двух других дочерей. Забыла, как их звали.
— Амелия и Джулия.
— Точно. Амелия и Джулия. Хотите мое мнение?
— Больше всего на свете.
— Я думаю, это отец. Думаю, Оливию убил Виктор Ленд.
Джексон достал из кармана решающую улику и положил на кухонный стол. На глаза Мэриан Фостер навернулись слезы, и на мгновение она потеряла дар речи.
— Голубой Мышонок, — наконец произнесла она. — После стольких лет. Где вы его нашли?
Сильвия не удивилась, увидев Голубого Мышонка, вот что странно. Словно знала, что он в конце концов объявится. Ее не интересовало, где Джексон его нашел; он сам сказал, да, но она-то не спрашивала. А ведь первым делом должна была бы спросить, как Мэриан Фостер: «Где вы его нашли?»
Джокер, узнав Джексона, завилял хвостом, Сильвия же была не столь рада снова увидеть детектива по другую сторону решетки в комнате для свиданий.
— Чего вы хотите? — спросила она, нахмурившись, и Джексону показалось, что перед ним промелькнула мирская Сильвия.
Действие обезболивающего заканчивалось. Ему хотелось снять голову с плеч и дать ей передохнуть. Как же к ней подступиться? Он сделал глубокий вдох и посмотрел в грязно-серые глаза Сильвии.
— Сестра Мария Лука, — начал он, — Сильвия.
Когда он произнес ее настоящее имя, ее глаза сузились, но она не отвела взгляда.
— Сильвия, считайте меня священником в исповедальне. Что бы вы мне ни рассказали, это останется между нами. Расскажите мне правду, я прошу вас. — (Ведь в конечном счете к этому все и сводится — к поискам правды.) — Расскажите мне правду о том, что случилось с Оливией.
Пришлось с силой приналечь на калитку. Он чувствовал себя незваным гостем. Он и был незваным гостем. На ветке яблони повис обрывок желтой полицейской ленты. Сад больше не был местом преступления. Бинки умерла естественной смертью, «от старости», как сказал Джексону патологоанатом. Джексон полагал, что так уйти из жизни сродни триумфу. Он надеялся, что Марли умрет от старости где-нибудь под яблоней, когда его самого уже давным-давно не будет на свете.
Настоящий заповедник. Под свесом крыши сновали летучие мыши, из-под ног Джексона лениво ускакала лягушка, и, несмотря на то что он освещал тропинку большим полицейским фонариком, продираясь через колючки и заросли сорняков в угол сада, он чуть не наступил на маленького ежика. Преодолевая почти непроходимые заросли ежевики, Джексон думал, как легко, в самом деле, здесь что-нибудь не заметить. Что-нибудь драгоценное. Недостаточно будет просто разгрести траву и залежи листьев. Хотя Джексон и не рассчитывал ничего найти. Не только потому, что вокруг было столько живности — в этих местах лису можно встретить в любом саду, — а просто потому, что драгоценная пропажа, как ты ни ищи, находится крайне редко.
Сильвия сказала, что надо искать в углу, за яблонями, за большим буком. Джексон не отличил бы бук от березы, он вообще не разбирался в деревьях, поэтому он пошел вдоль стены, пока та не уперлась в другую стену, и постановил, что это и есть угол.
Он копал руками — способ малоэффективный и грязный, но лопата показалась ему слишком грубым орудием. Он не копал — он вел раскопки. Очень осторожно. Земля была твердая и сухая, приходилось скрести ногтями. К тому времени, когда он обнаружил первый след, в саду повисла кромешная тьма. Лицо и руки щипало от грязи и пота. Он думал о Нив, о том, как два дня они с Фрэнсисом искали ее, обшаривая вонючие мусорные баки и свалки, каждый закоулок, каждый пустырь, пока Джексон не почувствовал себя одичавшим животным, существом, утратившим всякую связь с человеческим обществом. Он смотрел, как полиция драгой прочесывает канал, и видел, как со дна подняли тело его сестры, облепленное грязью и илом. Он помнил, что первым чувством — прежде чем пришли сложные эмоции — было облегчение оттого, что ее нашли, что она не останется потерянной навсегда.
Сильвия сказала, что Оливию просто оставили примерно на том месте, где она умерла, прикрыв ветками и травой. Полиции нужно было каждый квадратный дюйм этого сада прочесать на карачках, Джексон первым делом бы это сделал, обыскал бы ближайшие окрестности. Он вспомнил, как Бинки говорила что-то о том, как выпроводила «взашей» полицейских со своего участка. Непостижимо, какая-то наглая старая тори велела им убраться — и они убрались. И все это время Оливия Ленд лежала здесь, терпеливо дожидаясь, когда кто-нибудь придет и найдет ее. Джексон подумал о Викторе, как тот прикрыл свою маленькую дочку сорняками и садовым мусором, как будто она ничего для него не значила, оставил ее одну в незнакомом месте, когда тело ее еще не остыло. Не забрал ее домой. О Викторе, который вернулся в постель, заперев заднюю дверь, оставив Амелию, еще не хватившуюся сестренки, одну снаружи. О Викторе, который тридцать четыре года держал Голубого Мышонка под замком вместе с правдой. Сестры Ленд часто играли в саду у Бинки, а потом Сильвия запретила им сюда заходить. Потому что знала, что здесь Оливия.
Сперва он нашел ключицу, а потом вроде бы локтевую кость. Он прекратил раскопки и посветил вокруг фонариком, пока не увидел маленький лунно-белый череп. Джексон вытащил из кармана телефон и позвонил в парксайдский участок.
Он сел на корточки и стал рассматривать ключицу, смахивая с нее землю со всей нежностью археолога, обнаружившего нечто редкое и неповторимое, впрочем, так, конечно, оно и было. Ключица была крошечная и хрупкая, словно принадлежала мелкому зверьку, кролику или зайцу, как половинка птичьей грудной вилки. Джексон благоговейно поцеловал ее, самую священную реликвию, которую ему суждено было отыскать. Пошел дождь. Джексон не мог вспомнить, когда в последний раз шел дождь. Aqua lateris Christi, lava me Джексон заплакал. Он оплакивал не свою сестру, не Лору Уайр, не Керри-Энн Брокли, не всех пропавших девочек на свете, он плакал по маленькой девочке с клетчатыми ленточками в волосах, которая держала в руках Голубого Мышонка и велела ему улыбаться в камеру.
Джексон устроился на своем месте в экономклассе, двадцатый ряд, у окна. Он мог бы позволить себе полететь бизнес-классом, но зачем без нужды швырять деньгами. Похоже, он остался сыном своего отца.
Он был богат. Неожиданно, абсурдно богат. Бинки сделала его единственным наследником своего состояния — двух миллионов фунтов стерлингов в облигациях и акциях, которые пролежали в депозитной ячейке все эти годы, за которые она не потратила ни пенни на что-либо, кроме своих кошек. «Моему другу, мистеру Джексону Броуди, за его доброту». Он заплакал, когда поверенный зачитал эту строчку. Заплакал, потому что не проявлял к ней особенной доброты, заплакал, потому что у нее не было друга получше, потому что она умерла в одиночестве и никто не держал ее за руку. Заплакал, потому что превращался в бабу.
Два миллиона, при условии, что кошкам будет обеспечен должный уход. Это относится и к потомству? Ему придется заботиться о кошках Бинки год за годом, до самой смерти, а потом Марли и ее потомкам тоже придется за ними присматривать? Первым делом он их всех стерилизует и кастрирует. Он знал, что не заслужил этого, тут и говорить не о чем, это как выиграть в лотерею, не купив билета. Но если так, то кто заслужил? Уж точно не ее единственный кровный родственник Квинтус. Который нашел теткино завещание в пользу Джексона и попытался убить его, чтобы ему не досталось состояние. И наверняка убил бы свою тетку, если бы она не опередила его, тихо умерев от старости.
Сначала Джексон переживал, что деньги грязные, что они вышли из алмазных копей, добыты кровью, потом и рабским трудом черных землекопов, «нэгров». Грязная нажива. Он даже подумывал отдать все Хауэллу. «Потому что я черный? — спросил Хауэлл, вытаращившись на Джексона, будто у того выросла вторая голова. — Вот ты шизанутый». И Джексон решил, что, пожалуй, считать Хауэлла символом всех жертв в презренной истории имперской эксплуатации — это немного чересчур. Хауэлл с Джулией играли в криббидж за столом в Викторовой гостиной, попивая джин. Джулия грохнула пустым стаканом по столу и сказала: «Плесни-ка мне еще». Этих двоих он бы ни за что не взялся перепить.
Хауэлл с Джексоном остановились в отеле «Гарден-хаус», дома-то у Джексона больше не было. Джулия предложила им приют, но Джексон и подумать не мог о том, чтобы жить в старом, холодном доме Виктора и спать в комнате, последней обитательницей которой была кто-нибудь из потерянных сестер Ленд.
Он сам рассказал Джулии. Отвел ее в полицейский морг посмотреть на хрупкие заячьи косточки. («Это против правил, Джексон», — мягко упрекнул его судмедэксперт.) Джулия сильная, он знал, что она сможет без истерики посмотреть на то, что осталось от крошечного скелета Оливии. Она протянула руку к сестре, но патологоанатом сказал: «Не трогайте, милая. Позже, позже вы сможете до нее дотронуться», и Джулия убрала руку и прижала ее к сердцу, как будто сердце у нее вдруг заболело, и охнула, очень тихо. Джексон и не знал раньше, что одно маленькое «ох» может быть таким невыносимо печальным.
Джексон сочинил такую историю: он выгуливал собаку, и собака потянула его в сад Бинки, где принялась рыть землю в зарослях, и лаяла, лаяла, пока Джексон не подошел посмотреть, в чем дело, и тут-то он и обнаружил тело Оливии. «И где сейчас ваша собака, инспектор?» — спросил первый же детектив, прибывший на место преступления. «Убежала», — пожал плечами Джексон, не потрудившись добавить: «Теперь просто мистер Броуди». Про визит в монастырь он не сказал ни полиции, ни Джулии. Он считал, верно или нет, что если Сильвия хотела открыть правду, то ее дело решать кому и когда. Он пообещал сохранить тайну исповеди, он дал слово. «Похоже на трагический несчастный случай, — сказал он следователю. — Промашка полиции. Тридцать четыре года прошло, что уж теперь».
Хауэлл налил джина себе и Джулии.
— Почему вы не идете к нам, мистер Би? — спросила она. — Мы могли бы втроем во что-нибудь сыграть.
— Мы можем попытать счастья и отыграть половину твоих непомерных и незаслуженных деньжищ, — добавил Хауэлл.
Джексон отказался.
— Жалкое бздыкло, — прокомментировал Хауэлл.
Можно помочь Хауэллу открыть свое дело. Часть денег положить в трастовый фонд для Марли. И сколько-нибудь дать Лили-Роуз. Он заходил к Тео, видел открытку с розовым цветком на каминной полке. Ни один из них о ней не обмолвился. Лили-Роуз заварила чай, и они сидели в саду и ели бисквитный торт с джемом и взбитыми сливками, который испек Тео. «Вкуснятина, правда?» — со знанием дела сказала Лили-Роуз.
И на благотворительность надо что-нибудь отдать, хотя бы для успокоения совести. Выяснилось, что деньги заработаны не на алмазах. Давным-давно предок Бинки Рейн вложился в строительство американских железных дорог, так что деньги были добыты кровью и потом тех, кто строил «Юнион» и «Центральную тихоокеанскую» (китайцев? ирландцев?), что, по мнению Джексона, тоже было не особенно этично, но что уж тут поделаешь?
Какой благотворительный фонд выбрать? Их так много. Нужно посоветоваться с Амелией, ей полезно будет погрузиться с головой в новое дело. Она «немного переутомилась», как объяснила ему Джулия, и приняла слишком много таблеток и теперь «отдыхает» в больнице.
— Хочешь сказать, что она пыталась покончить с собой? — перевел Джексон.
Джулия нахмурилась:
— Вроде того.
— Вроде того?
Он вызвался привезти Амелию домой из больницы. Она была накачана успокоительным и неразговорчива, но, когда они подъехали к дому на Оулстон-роуд, Джулия ждала на пороге с черным котом, ранее известным как Нэгр, которого она вложила Амелии в руки как приветственный дар.
— Его зовут Счастливчик, — сказала Джулия.
Тем временем Шпулька — потерянная и найденная — развлекалась, пытаясь взобраться по Джексоновой ноге.
Наблюдая, как Амелия зарылась лицом в черную шерстку Счастливчика, Джексон понял, что, возможно, нашел идеального попечителя для Биикиного наследства.
— Как думаешь? — спросил он Джулию позже. — Дом, понятное дело, нужно будет отремонтировать, но потом Амелия могла бы жить там и присматривать за кошками.
— Здорово, она бы и сад могла спасти. — Джулия была в восторге. — Амелия будет счастлива. Какая отличная идея, мистер Броуди!
Джексон позабыл про сад.
— Ты считаешь, это ничего? То есть Оливия же была там все это время, Амелия не распсихуется из-за этого?
Амелия еще не знала про Оливию, Джулия все выбирала «подходящий момент», а Джексон сказал: «Подходящего момента не будет», и Джулия ответила: «Я знаю».
— Думаю, — сказала Джулия, — что это будет очень хорошо. Это будет как раз то, что нужно.
Она повернула голову на подушке и посмотрела на него — они вели разговор о будущем Амелии в постели — и улыбнулась своей широкой ленивой улыбкой. Потом от души потянулась, и ее теплая ножка потерлась о его голень.
— О мистер Броуди, кто бы мог представить, что это будет так восхитительно?
Кто бы, в самом деле, подумалось Джексону.
— Можешь называть меня Джексон, — сказал он.
— Ну нет. Мне больше нравится «мистер Броуди».
Пока самолет готовился к взлету, Джексон изучал информацию, полученную от агентов по недвижимости. Симпатичное шато, не слишком вычурное, в Минервуа (во Франции этих шато как грязи), дом священника постройки тринадцатого века в деревушке к югу от Тулузы и особняк в деревне неподалеку от Нарбонны. Он пока не решил, где поселиться, но нужно же с чего-то начинать. Он решил, что проедет по Франции на машине и сам осмотрит дома, без спешки. Свой бизнес он продал Деборе Арнольд. Будь она чуток поприятнее, получила бы скидку. Он закрыл глаза и стал думать о Франции.
— Что будете пить, сэр?
Он открыл глаза и увидел вежливое, безразличное лицо Николы Спенсер. Она холодно ему улыбнулась и повторила вопрос. Чтобы немного растянуть встречу, он попросил апельсиновый сок. В каком-то смысле он знал о Николе Спенсер все, а в каком-то — совершенно ничего о ней не знал. Она дала ему пакетик соленых крендельков к апельсиновому соку и перешла к следующему пассажиру. Она толкала мимо него тележку, а он смотрел на ее поджарые ягодицы, обтянутые форменной юбкой. Когда они приземлились, он подумав не проследить ли за ней — из любопытства и потому что ее дело так и осталось незаконченным, — но к тому времени, когда он покончил с формальностями и взял напрокат машину в тулузском аэропорту, он потерял к ней интерес.
