10
Тео

В руке у девочки был зажат кулек с конфетами едкого цвета — скорее всего, одни химикаты да Е-добавки. Она угостила Тео, и тот из вежливости взял. У конфеты был легкий привкус то ли бензина, то ли горючего для зажигалок. Растущим костям и мозгам такая еда не на пользу. Тео никогда не покупал конфет, несмотря на свою любовь к шоколаду: ему не нравилось, что в магазине на него смотрят с осуждением, как бы намекая, что толстякам вообще не положено есть, не говоря уж о сладостях. Поэтому Тео вступил в интернете в «дегустационный клуб»: каждый месяц шоколадная фабрика присылала ему на пробу новые конфеты, а он взамен писал отзыв («ореховое пралине подчеркивает восхитительно нежный вкус»). Правда, эта странная домашняя работа несколько тяготила его. Но таким способом он ограничивал себя в шоколаде — только одна коробка восхитительно нежного вкуса в месяц.

На самом деле ему было плевать на холестерин и давление, он был бы счастлив умереть от инсульта или сердечного приступа. «От инсульта не всегда умирают, папа, — раздраженно писала Дженнифер из Торонто но электронной почте. — Чаще всего он приводит к параличу. Ты этого хочешь?» Возможно, она боялась, что ей придется ухаживать за отцом, но он никогда не стал бы ее об этом просить, для Тео отношения между детьми и родителями были как игра в одни ворота: ты отдаешь им всю свою любовь, но они не обязаны возвращать ни пенса. Зато если дети тебя любят, это как глазурь на торте, да еще и вишенка в придачу. И шоколадная стружка, и серебристые бусинки, от которых пломбы вылетают. Лоре они очень нравились. Тео всегда украшал торты. Торты, пирожные, булочки — после смерти Валери он научился делать все, стал готовить куда лучше, чем жена.

Он нанял женщину, которая дважды в неделю приходила убираться, и девушку-студентку, чтобы она забирала дочерей из школы и присматривала за ними, пока он на работе. Все остальное он делал сам: занимался домом и детьми, ходил на родительские собрания, возил дочерей на дни рожденья к друзьям, устраивал их дни рожденья дома. Матери других детей относились к нему как к почетной женщине и говорили, что он мог бы стать отличной женой. Тео считал это комплиментом.

Девочка сказала, что ей восемь лет, но одета она была скорее как подросток. Обычное дело. Раньше детей тоже одевали как маленьких взрослых, так что ничего нового в этом нет. Когда Лоре было восемь, она носила комбинезоны и джинсы, а на выход — красивые платья. Валери назвала бы их «платьицами». Белые носочки по щиколотку, сандалии, футболки и шорты. Он покупал Лоре новую одежду, никогда не заставлял донашивать вещи за Дженнифер. Многие считали, что Тео балует дочек, но добротой ребенка не испортишь. Пренебрежением — да, но не любовью. Нужно отдавать им всю свою любовь, без остатка, даже если это может причинить тебе боль, страдание и ужас. В конце концов любовь уничтожит вас. Потому что дети уходят, покидают родителей ради университетов и мужей, уезжают в Канаду и умирают.

От второй конфеты Тео отказался.

— Вежливые люди угощают всех, — сказала девочке Дебора Арнольд.

Та довольно неохотно, как показалось Тео, сползла со стула, подошла к Деборе и, не говоря ни слова, протянула ей кулек с конфетами. Дебора взяла три. Почему-то эта женщина вызывала у него восхищение. Пусть и пополам с ужасом.

— Кем вы работаете? — спросила у него девочка.

— Я на пенсии, — ответил Тео. Интересно, она знает, что такое пенсия?

— Потому что вы старый. — Она с умным видом кивнула.

— Да, потому что я старый, — согласился Тео.

— Мой папа тоже скоро уйдет на пенсию, — сообщила девочка. — Он будет жить во Франции.

Дебора Арнольд презрительно хохотнула.

— Во Франции? — переспросил Тео. Он почему-то не мог представить Джексона во Франции, — А ты там была?

— Да, на каникулах. Там едят дроздов.

— О боже! — вздохнула Дебора Арнольд. И добавила: — Вам обоим нечего здесь делать.

Как будто они несли ответственность за французскую привычку поедать невинных пташек.

— Я просто хотел переговорить с мистером Броуди, узнать, как продвигается расследование, — сконфуженно произнес Тео.

У Деборы Арнольд дел, казалось, невпроворот: она печатала, раскладывала бумаги по панкам и снимала копии как одержимая. Неужели у Джексона Броуди правда столько клиентов? Слишком у него расслабленный вид, чтобы помощница так зашивалась. Она называла себя помощницей, он называл ее секретаршей.

— Значит, мистер Броуди отлучился но другому делу? — поинтересовался Тео, чтобы поддержать разговор.

Дебора с жалостью посмотрела на него поверх очков, словно не могла поверить, что нашелся простофиля, который считает, что Джексон действительно работает. Через пять минут она сообщила:

— Он у дантиста. Снова.

— Папе нравится докторша, — заявила девочка, забрасывая очередную конфету в рот и без того набитый.

Как грустно, что такие маленькие девочки знают о том, что значит «нравиться», вообще знают о сексе. А может, это вовсе не так, и они всего лишь знают слова. Хотя эта Марли кажется развитой не по годам, точно ей не восемь, а восемнадцать. Не то что его восемнадцатилетняя дочь (а Лоре всегда будет восемнадцать): от нее веяло свежестью, невинностью, она вся лучилась внутренним светом. Джексон никогда не говорил, что у него есть дочь, ну так ведь об этом не трубят всем и каждому, верно? Банковские служащие и водители автобусов не сообщают ни с того ни с сего: «Кстати, у меня есть дочь».

— У вас есть дети? — спросила Марли.

— Да, — ответил Тео. — У меня есть дочь, ее зовут Дженни, она живет в Канаде. Она уже взрослая.

Конечно, он считал, что предает Лору, и всякий раз, отвечая на вопрос о детях, ждал петушиного крика, но кто бы захотел услышать «Да, у меня две дочери, одна в полном порядке и живет в Торонто, а вторая — мертва и лежит в могиле»?

— А внуки?

— Нет.

Дженнифер с мужем Аланом, добродушным ньюйоркским евреем, кардиохирургом, решили не заводить детей, и Тео считал бестактным расспрашивать ее о причинах. Разумеется, у Дженнифер хорошая работа — она консультирующий врач-ортопед, — налаженная жизнь, красивый дом в пригороде, на озере Онтарио, — «коттедж», как торонтцы изящно именуют свои огромные дома на побережье. Однажды Тео провел у них лето. С трех сторон окруженный деревьями, дом по ночам был самым тихим и темным местом на свете, лишь светлячки в кромешной тьме всю ночь танцевали за окном. Прекрасное место: можно кататься на каноэ по озеру, ходить в походы по древним лесам, каждый день устраивать барбекю на террасе с видом на воду — настоящий рай для детей. Конечно, нельзя скучать по тому, чего никогда не имел. Но, раз познав счастье, будешь скучать по нему всегда. Может, Дженнифер просто благоразумна. Не имея ребенка, нельзя его потерять.

— Вам грустно?

— Нет. Да. Иногда, немного. (Очень грустно, всегда.)

— Возьмите еще конфету.

— Спасибо.

Прошло десять лет, и Тео вдруг потерял терпение. Десять лет он копил улики, по крупицам собирал информацию — теперь он хотел знать. Джексон увез с собой все досье его клиентов, загрузив багажник и все заднее сиденье бесконечными коробками с историями чужих жизней: разводами, покупками недвижимости, завещаниями. Разглядел ли Джексон что-нибудь новое в этом скопище данных, подобно ясновидцу вроде тех, к которым обращался Тео? Даже полиция тогда прибегла к услугам ясновидца, но его толком не ввели в курс дела, и он подумал, что ищут тело, а тело у них уже было. Ясновидец сказал, что тело девочки «в саду, неподалеку от реки», что сужало район поисков до половины Кембриджа, если бы кто-то собирался ее искать, а никто не собирался. Сколько девочек, не тронутых плугом, не замеченных прохожими, можно было бы так найти? Если бы только девочек можно было где-нибудь запереть: в башнях, подземельях, монастырях, в их собственных комнатах — где угодно, лишь бы им ничто не угрожало.

Он постоянно проходил мимо одной девушки. Иногда на Риджент-стрит, чаще на Сидней-стрит, а еще он видел ее в Графтон-центре: она сидела на старой простыне, завернувшись в одеяло. «Нищенка» — какой-то анахроничный персонаж, из восемнадцатого века. Сегодня утром она была на Сент-Эндрюс-стрит, и Тео дал ей пять фунтов — выскреб мелочь из всех карманов.

У девушки вид был нездоровый, а вот собака ее всегда была выхоленной — красивая борзая с блестящей черной шерстью, молодой еще пес. У нищенки были желтые волосы цвета яичного крема, коротко и клочковато остриженные, и, похоже, ей никто не подавал; может быть, потому, что она никогда не просила, никогда не заглядывала в глаза и не выкрикивала приветствий, чтобы поднять прохожим настроение и обратить на себя внимание. А может, просто она выглядела так, что все думали: «Уж эта точно все спустит на наркотики». Тео не сомневался, что прежде она купит еду своему псу. Тео всегда давал ей денег, но чувствовал, что этого недостаточно: надо бы накормить ее, найти ей комнату, спросить, как зовут, сделать хоть что-нибудь, прежде чем она ускользнет бесследно, — но никак не мог решиться, боялся, что любой интерес с его стороны будет неправильно понят и она огрызнется: «Отвали, дедуля, извращенец старый».

— Твой отец знает, что ты здесь? — спросила у Марли Дебора Арнольд.

— Мама оставила ему сообщение на мобильнике.

— Мне нужно уйти ненадолго. Почту отправить. — Последняя реплика предназначалась Тео, и он удивился, с чего бы это его касалось. — Можете за ней присмотреть? — спросила Дебора, кивая на Марли, и Тео захотелось возразить: «Но я для вас совершенно незнакомый человек, откуда вы знаете, что я не сделаю с ней ничего ужасного?» Неправильно истолковав его молчание, Дебора добавила: — Всего минут пятнадцать или пока босс не вернется.

Марли залезла к нему на колени и обняла за шею:

— Пожалуйста, пожалуйста, вы же такой добрый, ну, скажите «да».

И Тео подумал: как же так, неужели никто не говорил ей, что надо быть осторожнее с незнакомцами?

Пусть он и выглядит как Санта-Клаус, но это не значит, что он — добрый. Хотя он и правда добрый. Но Дебора Арнольд уже выскочила за дверь и зацокала каблуками по лестнице.

— Папочка скоро вернется, — уверила его Марли.

«Папочка». От этого слова у него комок подкатил к горлу. Вторым любимым фильмом Лоры, после «Грязных танцев», были «Дети дороги», он купил кассету за пару лет до ее смерти. Они смотрели фильм вместе несколько раз и всегда оба плакали в конце, когда поезд останавливается, медленно рассеиваются пар с дымом и появляется фигура отца Бобби, а Дженни Эгаттер (так похожа на Лору в детстве) кричит: «Папочка, папочка!» — странно, ведь для Бобби это счастливый момент, но вместе с тем и невыносимо грустный. Конечно же, он не смотрел этот фильм после гибели Лоры, его бы это убило. Тео не сомневался, что, когда умрет, воссоединится с Лорой, и он представлял себе сцену из «Детей дороги»: он выйдет из тумана, и она увидит его и скажет: «Папочка, папочка». Не то чтобы Тео верил в религию, или в Бога, или в загробную жизнь, он просто знал, что такая большая любовь не имеет конца.

Марли расправилась с конфетами и заскучала. Они сыграли в крестики-нолики, она уже знала эту игру, и в виселицу, которую она не знала, поэтому Тео ее научил, но теперь она проголодалась и начала хныкать. Из окон Джексонова офиса на втором этаже открывался дразнящий вид на закусочную.

— Умираю от голода, — мелодраматично заявила она, скрючиваясь пополам и намекая на спазмы в пустом желудке.

Может быть, Дебора Арнольд вовсе не собиралась возвращаться. Может быть, Джексон тоже не собирался возвращаться, может, он не получил сообщения насчет дочери. Может быть, у него непереносимость зубного наркоза и он от этого умер или он возвращался от дантиста и его сбила машина.

Тео решил, что вполне может оставить Марли одну и сходить через улицу купить им обоим перекусить. Это займет самое большее сколько, минут десять? Что может с ней случиться за десять минут? Глупый вопрос. Тео отлично знал, что может случиться за десять минут: самолет над городом может взорваться или врезаться в здание, поезд может сойти с рельсов, в офис может вбежать маньяк в желтом свитере для гольфа, размахивая ножом. Оставить ее одну — да как ему такое взбрело в голову! В его списке опасных мест офисы обгоняли самолеты, горы и школы.

— Тогда пошли, — сказал он, — сбегаем через дорогу и купим по сэндвичу.

— А если папа вернется, а нас нет?

Тео был тронут этим «нас».

— Ну, мы оставим ему записку на двери.

— Буду через десять минут, — сказала Марли. — Папочка всегда так пишет.

Естественно, все оказалось не так просто. Было три часа дня, забегаловка уже закрывалась, и из сэндвичей остались только яйца с майонезом и ростбиф с хреном — Марли живописно изобразила рвотный позыв. На улице она сунула свою маленькую сухую ручку в его ладонь, и он ободряюще ее сжал. Внезапно девочка оживилась, заметив бургерную на другой стороне улицы, и потащила Тео за собой. Он тут же вспомнил о «коровьем бешенстве», но отогнал от себя эти мысли, — в конце концов, Марли хотела нечто под названием «цыпадрип», то есть из курицы, а не из бешеной коровы, но опять же, какую часть курицы они туда кладут и не умерла ли эта курица от старости? И чем эту курицу кормили? Скорее всего, бешеной коровой.

Он купил ей «цыпадрип» («с картошкой, пожалуйста») и кока-колу. Для фастфуда все было довольно медленно. Интересно, проверяют ли в таких местах качество обслуживания, подумал Тео. За кассой стояли совсем дети. Австралийские дети, если быть точным.

Прошло куда больше десяти минут. Если Джексон вернулся, то уже, наверное, отправил за ними поисковый отряд. Будто материализовавшаяся мысль, из толпы пихающихся иностранных студентов возник Джексон Броуди. Вид у него был диковатый, и он так резко схватил Марли за локоть, что та возмущенно запищала:

— Папа, осторожнее, у меня кока-кола!

— Где ты была? — заорал на нее Джексон.

Тео достался свирепый взгляд. Что за наглость, он всего лишь присматривал за девочкой — в отличие от ее родителей.

— Я работаю няней, — объяснил Тео Джексону, — а не похитителем детей.

— Верно, — сказал тот, — конечно. Извините, я волновался.

— Тео со мной посидел, — сказала Марли, откусив одним махом полбургера: — И картошку мне купил. Он мне нравится.

Когда Тео шел обратно по Сент-Эндрюс-стрит, девушки с волосами цвета яичного крема уже не было, и он испугался, что она никогда больше там не появится. Потому что это всегда так: сейчас ты здесь, смеешься, разговариваешь, дышишь, а в следующее мгновение тебя уже нет. И никогда больше не будет. И не останется ни следа, ни улыбки, ни шепота. Ничего.