86
Белая комната.
Нет, это комната и одновременно ее мозг.
Белый свет.
Нет, это свет и одновременно плоть ее век.
Вспышки. Кометы. Фосфоресцирующие полосы, пронизывающие ее сознание. Слепящие взрывы, прорывающие ее сумерки. Она кричит. Каждый крик сопровождается другим криком. Повторяющим первый. Крик в крике. Крик ее натянутой кожи. Крик ее горящих губ. Крик ее готового лопнуть горла.
Сон начинается сначала. Стальные щипцы вскрывают ее череп. Руки в перчатках погружаются в него и обнажают ее мозг. Ее ресницы трепещут. Необъяснимым образом это движение позволяет ей увидеть происходящее в операционной откуда-то сверху. Она видит, как руки несут ее мозг. Он кажется ей коричневым, лиловатым, он весь в складках, покрыт потом.
Врачи кладут орган в стальную чашу. Ей на ум приходит черное пульсирующее яйцо. Но тут же она понимает. В нем таится опасность. Хадиджа хочет закричать, предупредить хирургов: это спрут! Ее мозг — это чудовище, которое вот-вот вцепится им в лицо. Она хочет закричать, но тут осознает, что это невозможно: ее губы по-прежнему скреплены страшными скобами.
— Хадиджа?
Склонившееся над ней лицо.
Маленький серый человечек, словно качающийся на волнах.
Он лыс: она уже где-то видела его. Она понимает, что именно он стал одним из персонажей ее сна — один из оперировавших ее врачей. Теперь она видит вблизи его лоб: сероватый и рябой, Как пемза. Она шепчет:
— Марк?
И сразу ее губы пронзает боль. Человек улыбается. Она понимает почему. Она произнесла: «орк» или «орг». Издала какой-то хриплый звук.
— Это из-за швов. Не разговаривайте.
Она закрывает глаза. Возвращаются воспоминания. Куски железа, вонзившиеся ей в плоть. Стальной плющ, обвивающий ее губы. Реверди и гигантские впадины…
Она снова открывает глаза, пытается еще раз:
— Мрк?
— Он в реанимации. Врачи сотворили чудо.
Она закрывает глаза. «Мрк…» Она жаждет темноты. Покоя. Но ее рот еще жжет. Колючая проволока опутывает каждый слог.
И внезапно до нее доходит, что она изуродована.
Она теряет сознание.
Проходят дни, проходят ночи.
Кошмары и бред не прекращаются. Кто-то крадет ее мозг. «Это спрут!» Реверди в комбинезоне для погружений, с ножом в руке. Температура повышается, накрывает ее горящим покрывалом, пропитывает все ее тело, пожирает его. Она горит, она растекается, она исходит паром под простынями.
И боль.
Боль пронизывает тело, прорастает через него, как живое существо, пробуждаясь всякий раз в новой точке, в зависимости от времени суток. Злое, неукротимое чудовище, заключенное в ее теле, пытается выбраться через едва зажившие раны.
И каждый раз взрывается в ее горле.
Жестокий укус, невидимые челюсти, рвущие ее губы.
Новый «кризис» сознания.
Но она уже лучше контролирует свои ощущения.
Она лежит в белой, почти пустой палате. Все оттенки белого: истертый на стенах, серебристый на арматуре кровати, полосатый на окне с жалюзи.
Перед ней стоит человек из пемзы. Его улыбка стала ближе, менее ироничной. От его присутствия возникает то же ощущение, что и от запаха лекарств. Ощущение успокоенности, смешанной с грустью, с тревогой.
— Через несколько дней вам снимут швы.
Хадиджа не может ответить, не может даже реагировать. Она обезображена, она знает это. Врач мягко берет ее за руку:
— Не переживайте, вы великолепны. Через какое-то время даже шрамов не останется. — Он делает вид, что смотрит назад, через плечо. — Вас оперировал лучший врач. Один из самых блестящих пластических хирургов в «Сальпетриер». Он создал маленький шедевр.
Она пристально смотрит на его. Каждый взмах ресниц — это немой вопрос. Человек продолжает:
— Я занимался вами в реанимации. Вашими ранами. Их было много, но все поверхностные. Ваши вены заживают очень быстро. Были еще ожоги от клея, но и тут ничего глубокого. — Он легонько сжимает ее руку. — Вы поправляетесь. Правда. Я вам не сказки рассказываю.
Хадиджа отваживается произнести:
— Марк?
Это уже лучше. Она услышала: «Маак». Ожог заживает.
— Все еще в коме. Но рано или поздно он проснется. У нас есть его история болезни. С ним такое уже было два раза. Нет оснований думать, что он не придет в себя, как в прошлые разы…
— Его… раны?
— Кровопотеря. Настоящее месиво внутри. Но его выходили. Швы повсюду, на каждой вене. Кропотливейшая работа. Раны уже рубцуются.
Хадиджа закрывает глаза. Она по-прежнему чувствует боль, но теперь боль приносит радость. Она призывает на помощь успокаивающие образы, они вспыхивают перед ее глазами как молнии: дом, дети, гармония с Марком… Образы меркнут: этого не может быть. Они никогда не будут жить вместе, и, главное, они никогда не забудут комнату с нишами.
— Ре… верди?
На лице врача появляется неуверенная гримаса.
— Мертв.
— Как?
Он пожимает плечами, берет в руку график, висящий над кроватью.
— Я не знаю подробностей. — Он изучает температурную кривую. — Полицейские придут поговорить с вами. Они все объяснят.
Хадиджа снова закрывает глаза. Мысли бьются одна о другую. Реверди мертв, Марк жив: она должна бы радоваться этому. Но внутри ее ворочается тревога. Темный червь, которому достаточно лишь найти направление, лишь сделать усилие, и он вырвется наружу.
— Не думайте слишком много и отдыхайте.
Он идет к двери и на пороге оборачивается:
— А короткие волосы вам очень идут.
Хадиджа в недоумении поднимает брови.
— Ваши волосы были полностью приклеены к стулу, там, в этом автоклаве. Пока вы лежали под кислородной маской, еще в отделении «Скорой помощи», пришлось их отрезать. Ну а тут мы довели стрижку до ума. — Он разражается сухим смехом. — Этим мы гордимся больше всего!
Утром — у нее нет часов, но она прекрасно разбирается в оттенках света и тени на стенах — к ней приходит какой-то мужчина.
Гладко причесанные светлые волосы.
Золотистая улыбка, словно его натерли пчелиным воском.
Он представляется. Он полицейский. Хадиджа не запоминает имени — у нее еще случаются короткие провалы в памяти. Он подходит поближе. У него длинное, доброе, загорелое лицо. Он одет в короткое пальто с капюшоном, от него пахнет сладковатым одеколоном. Она снова думает о пчелах, о меде. Горло перехватывает: она снова видит перед собой ниши, блестящий флакон и кисть…
— Там была двойная система безопасности. — Полицейский отчетливо выговаривает каждый слог, словно объясняясь с глухой. — Это предприятие высокого риска, там очень строгие правила.
Он осторожно усаживается в ногах кровати: согнутая спина, переплетенные пальцы, ясная улыбка.
— Реверди нейтрализовал первый уровень — охранников, сирены, запоры. Но он не знал о скрытой системе: о датчиках состава атмосферы. Как только воздух перестает соответствовать установленной норме, автоматически включаются другие схемы защиты. Повторяю, это предприятие по переработке отходов, под самой надежной охраной. Вмешалась специальная бригада.
Хадиджа пытается вспомнить, как их спасали. Она видит только белых людей в масках, их суматошные движения и Марка, лежащего в луже собственной крови.
— Мои коллеги полагают, что Реверди не знал о втором уровне тревожной сигнализации. Я же уверен в обратном. Это на него не похоже — забывать такие вещи. Но он думал, что ему хватит времени, чтобы «сделать то, что он должен сделать». — Он едва заметно улыбается. — Не знаю, что он вам рассказывал, но у него от этих рассказов помутилось в голове. Он не заметил, как уходит время. Это вас и спасло.
Она рассеянно кивает. Она замечает на столике на колесах букет мелких гардений. Невероятно: он купил ей цветы. Смятый букетик похож на стиснутый кулак, на сжавшееся сердце. Она опять смотрит на полицейского: теперь его очередь, он кивает с легкой улыбкой. В этом типе есть обаяние, но он похож на вечного жениха-неудачника, Хадиджа представляет себе его жизнь в виде унылого берега реки — упущенные возможности уплывают в никуда.
Она осторожно приоткрывает рот — швы уже сняли.
— Вы… е-го… уби-ли?
Полицейский встает. Запах одеколона заполняет помещение. Он сам заполняет все своим белокурым присутствием. Медовый завтрак. Он молча ходит по палате, засунув руки в карманы. Хадиджа собирается с духом и выговаривает до конца:
— Вы… его… убили… или… нет?
— Да. Никаких сомнений.
Она вопросительно поднимает брови.
— Но тела мы не нашли.
Она закрывает глаза, охваченная паникой. Полицейский продолжает, как будто читает ужас на ее лице:
— Подождите. Реверди удалось убежать из камеры. Ребятам мешали эти комбинезоны, дыхательные маски. И он проскользнул между ними, легкий, босой, задержав дыхание. В коридорах никто не решался стрелять: слишком опасно.
Хадиджа представляет себе лабиринт идущих по кругу стальных коридоров, разные аппараты. Реверди, в черном комбинезоне, не дыша, исчезает среди хромированных бликов…
— Когда он выбежал на крыльцо, снайперы его достали. Ему вроде бы всадили минимум пять пуль в грудь. Я вам говорю о настоящих снайперах. Супернатасканные ребята. Им доверять можно.
— Почему… нет тела?
— Несмотря на раны, ему удалось выбраться за ограду на западе. Завод находится в Ножан-сюр-Марн, вы это знали? Наверное, он бросился в реку, протекающую возле завода.
Он замолкает, подходит к столику на колесах и рассеянно поглаживает цветы:
— В каком-то смысле это страшно себе представить: парень в подводном комбинезоне, босой, рвется к воде, как животное, стремящееся вернуться в родную стихию.
Сам того не замечая, полицейский обрывает несколько лепестков.
— Он упал в воду. Уже мертвый. Это точно. Десять дней. Мы тралим дно реки.
Она закрывает глаза. Он произносит более настойчиво, словно читая ее мысли:
— Он мертв, Хадиджа. Сомнений быть не может.
Он говорит что-то еще, но Хадиджа слышит голос Реверди, стоящего перед ней в камере:
— «Там, где есть вода, я непобедим».
