— Да что происходит?!

Не отвечая, он схватил ее за руку и буквально сорвал с места. Хадиджа еле успела схватить сумку из ванной комнаты, пока он отпирал дверь. Они бегом спустились с лестницы, потом пробежали через вестибюль под изумленным взглядом портье.

На пороге Марк резко остановился. Осмотрел освещенный двор. Автомобили на стоянке. Шумящие деревья. Позади них темнота, казалось, стала еще гуще. Марк задержался глазами на машине Хадиджи. На какое-то мгновение ему захотелось броситься в нее и вернуться в Париж. Но может быть, Реверди заминировал машину. Или ждет их внутри. Он посмотрел на толстый дуб. Его уверенность куда-то исчезла: а вдруг он там, за серебристым стволом. Потом он увидел двери конюшен, погруженных во мрак. Он был везде. Исходящая от него угроза заполняла все их жизненное пространство.

Остаться в гостинице? Вызвать полицию? Подняться и запереться в номерах до утра? Перед глазами Марка пронеслась картина: глаза, скатывающиеся с кровати, надпись неровными коричневыми буквами: «Прячься быстрее: папа идет». Бежать. Надо бежать. Главное — не оставаться в замке.

Он сжал руку Хадиджи и бросился вперед. Издалека доносились раскаты грома. С каждой секундой мрак все сгущался, давил все больше. Они пробежали вдоль стоянки. Марк всматривался в каждую машину, в каждый сантиметр ночи. Добежав до угла здания, он увидел тропинку, уходившую в темноту.

— Сними туфли, — приказал он.

Они бежали среди деревьев, теней, шорохов. Деревенская ночь. Внешний мир, на который ты смотришь дрожа через окошко натопленного домика. Квинтэссенция мрака, с которой, слава богу, не приходится иметь дело. Но они уже не созерцали ее из окна: они вошли в нее. Они бежали через этот мир, топтали его, нарушали его покой. Нарушали, как священное табу, преступить которое не осмелился бы никто другой.

Под их ногами трещали ветки. Они обдирали кожу о колючие кусты. Они спотыкались о корни. Они бежали вперед, не зная куда, не разбирая направления. Над их головами ветер раскачивал вершины деревьев, шелестели листья, ветки стегали темный свод неба.

— О, черт!..

Они оказались перед волнующимися зарослями ивняка. Он вспомнил про бамбук. Он представил себе, как эти листья гладят кожу убийцы. Как ветки внезапно касаются его лица, искаженного ненавистью. Марк представил себе, как он останавливается, наслаждаясь нежностью этого прикосновения, и чувствует, как постепенно, под влиянием этой ласки растений в нем зреет жажда преступления…

— Не сюда, — прошептал он.

Он еще сильнее сжал руку Хадиджи и повернул влево, через поле. Она следовала за ним без единой жалобы. Он подсознательно гордился ею — ее молчанием, ее отвагой.

Теперь они бежали по открытому пространству, шлепали по грязи, проваливались в борозды, проложенные на поле. Они преодолели вспаханный участок, добежали до кустарника, снова углубились в лес. Марк проклинал эту враждебную местность, разбуженную ветром, ожившую под дождем. Но он не осмеливался ни остановиться, ни оглянуться. Они неслись без оглядки в самом прямом смысле этого слова.

Когда он увидел амбар, то понял, что это то самое место. Или убежище, или тупик. Либо Реверди потерял их, и тогда они могут дождаться утра в этих стенах, либо он шел по их следам и все закончится в глубине хлева. Он снова потянул Хадиджу за руку. Он слышал, как она тяжело дышит, задыхается, но она ни разу не издала ни единого стона.

Он высадил дверь ударом плеча. Несмотря на вонь, от которой сжалось горло, несмотря на леденящий холод, он почувствовал, что успокаивается. Спрятаться под этой крышей, дождаться утра: о том, что будет дальше, он не задумывался. Мрак был почти полным. Они погрузились в застоявшуюся затхлую атмосферу, чувствуя под ногами утоптанную землю, усеянную засохшим навозом, вокруг них вдоль стен поднимались горы сырой соломы.

Марк закрыл дверь — и стало совершенно темно. Он подумал, не осталась ли случайно у него в кармане зажигалка, которой он воспользовался на пустыре в Нантере. Но в этот момент во мраке вспыхнул огонек. Блеснули кудри Хадиджи: у нее была своя зажигалка. Через несколько секунд огонек превратился в настоящий костер. Марк едва не закричал, но Хадиджа опередила его:

— Только не говори, что нас засекут.

Марк застыл с открытым ртом, но потом улыбнулся. Она права. Что он знает о законах охоты? О правилах ведения войны? На улице лило как из ведра. Тучи такие низкие, что дым, выходящий из окна, которое Хадиджа как раз очищает от соломы, сразу смешается с ними. Она вернулась и села у огня. Марк тоже подошел поближе: она подбрасывала в костерок самые сухие лепешки навоза.

Несмотря на зарождающееся тепло, она все еще дрожала. Он снял куртку и накинул ей на плечи — это была та малость, которую он мог для нее сделать. И тут же он встал. В голове гудело от самых разных мыслей. Надо приготовиться к осаде. Организовать сопротивление. Но как? У них ничего нет. Ни оружия, ни средств защиты, ни еды…

— Сядь. От твоей беготни меня мутит.

Марк замер. Его удивил властный тон, но еще больше — спокойствие ее голоса. Невероятно: она не боялась. Он упал на землю напротив нее. Между ними потрескивал костер, на лепешках навоза трепетали короткие, нервные язычки пламени странного зеленоватого оттенка.

— Я слушаю, — сказала она. — Я хочу знать все.

Он рассказал ей обо всем. О краже паспорта. О первых письмах. Об украденной фотографии. О пакте, заключенном с Реверди. О своем путешествии по «Черной линии», между тропиком Рака и линией экватора.

А потом о тайне черной крови.

Он постарался описать каждую деталь, ведь он до сих пор находился под впечатлением от ритуала убийцы. Разрезы. Мед. Герметично закупоренная комната. И заключительный аккорд.

Хадиджа сидела молча, обхватив руками колени, упершись в них подбородком. Она, не отрываясь, смотрела на бегающие огоньки. В ней чувствовалось что-то, поддерживавшее ее мужество и дававшее ей силы вынести все это. Словно бы это была уже не первая ее битва. Марку на ум пришли «женщины с ящиками» с полотен Дали, скрывающие свои тайны в складках собственного тела. Где спрятан секрет силы Хадиджи?

Он продолжил. И перешел к настоящему. Побег Реверди. Убийство Алена Ван Ема, единственного, кто был связан с Элизабет и адресом почты «до востребования». Ярость убийцы, увидевшего лицо Хадиджи на рекламе духов и роман «Черная кровь» в витринах книжных магазинов. Марк попытался объяснить, что он хотел избежать других катастроф, спасти Венсана, защитить ее саму… Поколебавшись несколько секунд, он рассказал о самом страшном: о смерти фотографа.

Хадиджа содрогнулась, но не отвела глаз от огня. Она не задавала вопросов, но он понял, что в ней что-то рухнуло. Марк говорил дальше. Он не хотел ничего скрывать от нее. Он описал муки Венсана. Фонтаны крови. Вырванные глаза — глаза с одеяла. Растоптанные фотографии Хадиджи. И надпись на стене: «Видеть не значит знать».

И теперь Реверди был где-то здесь, недалеко от амбара.

Движимый одним желанием — отомстить.

Хадиджа по-прежнему молчала. Марк посмотрел на часы. Час ночи. И по-прежнему никто на них не нападает, нет никаких тревожных признаков. Может быть, они обманули его? Он расслабился. Теперь его окутывало тепло. К запаху горелого дерьма привыкнуть можно. И к ожиданию смерти тоже.

— Ты не сказал мне самого главного, — вдруг сказала Хадиджа. — Зачем все это? Зачем эти поиски?

Марк пролепетал несколько слов, пытаясь объяснить свое расследование. Он остановила его:

— Почему ты не рассказываешь мне о Софи?

Он подскочил, как будто ему в глаз попала искра:

— Откуда ты знаешь о ней?

— От Венсана.

Он заговорил медленно, усталым голосом. Значит, ей известна главная часть всей истории. Его шепот смешивался с потрескиванием пламени:

— Я два раза сталкивался со смертью. С кровавой смертью. Два раза — это слишком много для нормальной жизни. В первый раз мне было шестнадцать. Мой лучший друг, музыкант, вскрыл себе вены в туалете лицея. Его звали д'Амико. Лучший гитарист, какого я знал. И это я его нашел. Во второй раз это была Софи. Ее… Ну, в общем…

Он задохнулся. Хадиджа пощадила его:

— Венсан мне рассказал. Но зачем так реагировать? Зачем идти по следам зла, вместо того, чтобы постараться забыть?

— Эти два случая вызывали у меня влечение к смерти. Смерть меня гипнотизирует. И главное, я хочу знать, хочу понять. Смерть д'Амико не имеет ничего общего с преступной мотивацией, но она стала как бы преамбулой. Преддверием ада. Тело Софи стало апофеозом. Вопрос открытый, как зияющая рана. Как такое возможно? Как человек мог сделать такое? Я воспринял эти события как перст, указующий на меня. Я был выбран, избран для того, чтобы понять исконную природу насилия. И я думаю, что где-то в глубине души я испытываю какие-то угрызения совести.

— Угрызения совести?

Марк ответил не сразу. Он затронул самые глубокие струны своего естества. То, о чем он никогда еще не говорил вслух,

— Когда я нашел тело моего друга, а потом тело Софи, я потерял сознание. Я убежал от этого мира. Я говорю не о коротком обмороке. Это была настоящая кома. В первый раз — неделя. Во второй — три недели. Вроде бы такое бывает при тяжелых потрясениях. Но эта кома вызвала ретроградную амнезию.

— То есть?

— Из памяти стерся сам момент обнаружения тел и часы, которые предшествовали ему. Как будто мое сознание смазали в двух направлениях, в смысле времени, понимаешь?

— Чего я не понимаю, так это твоих угрызений.

Марк почти кричал:

— Но я не знаю, чем занимался непосредственно перед тем, как они умерли! — Он ударил кулаком по своей ладони. — Может быть, я мог как-то предотвратить эти события… А может быть, я сам их спровоцировал. Сказал что-то резкое д'Амико или мог остаться с Софи, но не остался… Не знаю. Боже мой, я даже не помню последних слов, которые мы сказали друг другу…

Хадиджа молчала: потрескивал огонь, шли секунды.

— В любом случае, — отрезал Марк, а он понимал, что сейчас он несколькими словами должен описать свое предназначение, — я был в долгу перед ними обоими, я был обязан провести это расследование ради них. Их смерть — это черная страница в моей памяти. Я должен был узнать что-то о смерти, о крови, о зле, чтобы как-то восстановить забытое. Я не знаю, кто убил Софи. Его следов так никогда и не нашли. Но по крайней мере, я приблизился к силе зла, убившей ее. Эта сила заключена во всех убийцах, и я смог увидеть ее изнутри.

Хадиджа выпрямилась. Казалось, его последние слова о чем-то напомнили ей.

— А эта надпись на простыне, в гостинице: «Прячься быстрее: папа идет», что она значит?

— Не знаю. Эта та часть сущности Реверди, которая осталась скрытой от меня.

— А почему он написал ее в виде угрозы?

— Понятия не имею. Или нет, тут вот что; я думаю, что перед тем, как убить нас, он хочет открыть нам последнюю истину. Это сумасшедший, ты понимаешь?

Она не ответила. Она пристально смотрела на Марка, опершись на руки сзади, втянув голову в плечи. Ее золотые зрачки плясали под ресницами, словно она фотографировала каждую деталь его лица.

Потом она взглянула в окошко, окаймленное соломой: занималась заря.

— Мы пойдем в полицию. Моли небо, чтобы нас посадили в тюрьму и тем самым защитили. И самое главное, моли небо, чтобы тебя не отправили в психушку.