Глава 17

Тактика выжженной земли.

Вот что я про себя называл планом. Я должен отступить, как немцы, а потом исчезнуть. Полностью исчезнуть.

Первое, что мы сделали, – упаковали труп в полиэтиленовый мешок и обвязали веревкой. Потом мы основательно вымыли пол и стены и выковыряли пулю из стены в кухне. Потом Лея выгрузила из тележки шины и привезла ее в гараж, где я стоял с трупом наготове. Мы положили его на тележку, а вниз затолкали винтовку. Спереди к тележке мы привязали веревку, чтобы Лея помогала мне везти. Я нашел в мастерской небольшие плоскогубцы, и мы отправились в путь.

На улице никого не было видно; успокаивало то, что по-прежнему было темно. Я рассчитывал, что до того времени, когда люди начнут вставать, остается еще два-три часа, но мы на всякий случай прикрыли тележку брезентом. Путешествие прошло легче, чем я думал. Когда мои руки уставали, Лея сменяла меня, а я тянул за веревку.

Это Кнут увидел, как они приехали на автобусе.

– Он примчался и сообщил, что прибыли трое мужчин и две собаки, – рассказывала Лея. – Он хотел побежать предупредить тебя, но я сказала, это слишком опасно из-за собак, они могут напасть на след и выследить его. И я побежала к Маттису и сказала, что он должен тебе помочь.

– К Маттису?

– Когда ты поведал, что он просил у тебя денег за определенные услуги, я ведь поняла за какие. Он хотел, чтобы ему заплатили за то, что он не свяжется с Осло и не выдаст тебя.

– Но как ты узнала, что он этого не сделал?

– Потому что это сделала Анита.

– Анита?

– Она приходила не для того, чтобы выразить соболезнования. Она пришла выяснить, есть ли у меня хорошее объяснение тому, что я сидела в машине вместе с тобой. И по ее лицу я поняла, что мое объяснение недостаточно хорошо. Она знает, что я просто так не поеду с посторонним южанином в Альту за покупками. А я знаю, на что способна обманутая женщина…

Анита. «Никто не может дать обещание Аните и не сдержать его, понимаешь?»

Она взяла в залог мою душу, у нее был телефон Йонни и достаточно мозгов, чтобы сложить два и два. Я все-таки подцепил то, что она разносила.

– А Маттису ты доверяла?

– Да.

– Он врун и обманщик.

– И циничный предприниматель, который никогда не даст тебе ни капли больше того, за что ты заплатил. Но он держит слово. Кроме того, он был должен мне пару услуг. Я попросила его отвести этих людей от тебя или хотя бы задержать их, пока я не добегу до церкви и не прозвоню в колокола.

Я рассказал ей, что Маттис завел пластинку о том, будто видел, как я покидаю Косунд на лодке, а когда они все-таки решили осмотреть хижину, он повел их обходной дорогой. Если бы не обход, то они добрались бы до меня до того, как ветер переменился и я услышал колокольный звон.

– Удивительный человек, – сказал я.

– Удивительный человек, – рассмеялась Лея.

Нам потребовался час, чтобы дойти до хижины. Стало значительно холоднее, но тучи висели так же низко. Я помолился, чтобы не пошел дождь. Сейчас еще рано. Я начал задумываться, не привыкаю ли я к молитвам.

Когда мы приближались, мне показалось, я заметил несколько теней, бесшумно и быстро метнувшихся по плоскогорью. Внутренности оленя были вытащены наружу, а брюхо его полностью раскрыто.

Они основательно искали деньги и наркотики: матрас был распорот, шкаф разломан, печь распахнута, пепел выгребен наружу. Последняя бутылка спирта лежала под столом, половицы были отодраны, как и доски от стен. Это навело меня на мысль, что наркотики в квартире Туральфа спрятаны не слишком надежно, если вдруг они начнут там искать. Но мне было все равно, я не собирался забирать их. С этого момента я вообще больше не собирался иметь никаких дел с наркотиками. По нескольким причинам. Возможно, их было не так много, но все они были очень вескими.

Лея ждала снаружи, пока я распаковывал труп из полиэтилена. Я постелил на койку толь в несколько слоев, а сверху водрузил тело. Снял с него обручальное кольцо. Может быть, он похудел в море, а может, оно всегда сидело на нем так свободно. Потом я снял с себя цепочку с жетоном и надел ему на шею. Затем кончиком языка я нащупал свой выбитый передний зуб, взял маленькие плоскогубцы, ухватил ими соответствующий зуб в его пасти и вырвал с мясом. Ему на живот я положил винтовку, а под голову – деформированную пулю. Я взглянул на часы. Время летело быстро.

Я прикрыл труп еще несколькими слоями толя, открыл бутылку спирта и облил койку, просмоленный толь и все остальное внутри хижины. В бутылке осталась одна капля. Я немного помедлил, а потом перевернул бутылку и увидел, как неблагородный напиток Маттиса падает и утекает между разбитыми половицами.

Я вынул из коробка спичку, вздрогнул, услышав скрежет серной головки о бок коробка, и увидел, как вспыхнуло пламя.

Сейчас.

Я бросил спичку на толь.

Я читал, что трупы не очень хорошо горят. Возможно, потому, что мы на шестьдесят процентов состоим из воды. Но когда я увидел, как бодро вспыхнул просмоленный толь, я посчитал, что много мяса на гриле не останется.

Я вышел на улицу, но не закрыл за собой дверь, чтобы у первого огня была пища, чтобы он разросся и возмужал.

Мне не было нужды беспокоиться.

Казалось, языки пламени говорят с нами. Сначала голоса их были сдержанными и неясными, но постепенно становились громкими и яростными, и в конце концов они превратились в один сплошной рев. Даже Кнут был бы удовлетворен этим поджогом. Лея как будто знала, о ком я думаю, потому что сказала:

– Кнут обычно говорил о своем отце, что тот будет гореть.

– А мы, – спросил я, – мы тоже будем гореть?

– Не знаю, – сказала она и взяла меня за руку. – Я пыталась проверить себя, но, как это ни странно, я ничего не чувствую. Хуго Элиассен. Я жила под одной крышей с этим мужчиной больше десяти лет, и все-таки я не огорчена, и мне его не жалко. Но я больше на него не злюсь, так что радости тоже не испытываю. И я не боюсь. Столько времени прошло с тех пор, когда я в последний раз не испытывала страха. Страха за Кнута, страха за себя. Я даже за тебя боялась. Но знаешь, что самое странное?

Она сглотнула, глядя на хижину, над которой теперь возвышалась одна огромная огненная шляпа. Лея была бесконечно красива в отблесках красного пламени.

– Я не раскаиваюсь. Сейчас не раскаиваюсь и потом не буду. Так что если то, что мы делаем, смертный грех, то я буду гореть, потому что о прощении просить не собираюсь. Единственное, в чем я раскаивалась за последние сутки… – она повернулась ко мне, – это в том, что позволила тебе уйти.

Ночью резко похолодало; наверное, наши щеки и лоб горели от жара, исходящего от хижины.

– Спасибо, что не сдался, Ульф. – Лея провела рукой по моей горячей щеке.

– Хм. Не Юн?

Она прижалась ко мне. Ее губы находились совсем рядом с моими.

– Принимая во внимание этот план, мне кажется, будет лучше, если мы продолжим называть тебя Ульфом.

– Кстати, об именах и планах, – сказал я. – Ты выйдешь за меня замуж?

Она бросила на меня резкий взгляд:

– Ты делаешь мне предложение сейчас? В то время, когда мой муж превращается в пепел прямо у нас на глазах?

– Так практичнее всего, – сказал я.

– Практично! – фыркнула она.

– Практично. – Я скрестил руки на груди и посмотрел на небо, потом на часы. – Кроме того, я люблю тебя так, как никогда не любил ни одну женщину, и я слышал, что лестадианцам нельзя даже целоваться, пока они не поженятся.

В воздух поднялся столб искр, когда крыша рухнула внутрь дома, вслед за ней повалились и стены. Лея притянула меня к себе. Наши губы встретились, и в этот раз никаких сомнений не было.

Это она меня поцеловала.

Когда мы торопливо возвращались в деревню, у нас за спиной хижина уже лежала в дымящихся руинах. Мы договорились, что, пока она собирает вещи, забирает Кнута от бабушки с дедушкой и подгоняет «фольксваген», я буду прятаться в церкви.

– Не бери много вещей, – сказал я, похлопывая себя по поясу с деньгами. – Мы купим все необходимое.

Она кивнула:

– Не выходи на улицу, я войду и заберу тебя.

Мы расстались на гравийной дорожке, в том самом месте, где я встретил Маттиса в ночь приезда в Косунд. Казалось, с того времени прошла целая вечность. И сейчас, так же как и тогда, я толкнул тяжелую церковную дверь, подошел к алтарю, остановился и посмотрел на распятого.

Правду ли говорил дед, утверждая, что нельзя отказаться от бесплатного, что именно поэтому он поддался суевериям? Или же мои молитвы на самом деле были услышаны и парень на кресте меня спас? В долгу ли я у него?

Я вздохнул.

У него? Это ведь долбаная деревянная кукла. В долине Транстейна есть камни, которым поклоняются, и они наверняка работают так же хорошо.

И все же…

Черт.

Я уселся в первый ряд и задумался. И не будет слишком пафосным сказать, что я размышлял о жизни и смерти.

Спустя двадцать минут громко хлопнула дверь. Я повернулся. В церкви было слишком темно, и я не мог разглядеть вошедшего. Но это не Лея, слишком уж тяжелая поступь.

Йонни? Уве?

Сердце зашлось бешеным стуком, пока я пытался понять, зачем выбросил свой пистолет в море.

– Ну? – Гласная прозвучала протяжно. Я хорошо знал этот низкий голос. – Разговариваешь с Господом? О том, правильно ли то, что ты делаешь, насколько я понимаю?

По какой-то причине сейчас, когда отец Леи только что вылез из кровати, я находил в нем больше ее черт. То немногое, что у него оставалось из волос, было причесано не так хорошо, как при наших предыдущих встречах, а рубашка была застегнута криво. Из-за этого он казался не таким грозным, но в его тоне и выражении лица было что-то, говорившее мне, что он пришел с миром.

– Я еще не по-настоящему верующий, – сказал я. – Но больше не исключаю, что я в сомнениях.

– Все сомневаются. А больше других – верующие.

– Вот как. И вы?

– Конечно, я сомневаюсь. – Якоб Сара со стоном уселся рядом со мной. Он не был крупным, и все-таки казалось, что скамья прогнулась. – Вот почему говорят «верить», а не «знать».

– Даже проповедник?

– Особенно проповедник. – Он вздохнул. – Проповеднику каждый раз приходится встречаться с собственной убежденностью, когда он собирается проповедовать Слово. Он должен чувствовать его, потому что знает, что сомнение и вера вызовут дрожь его голосовых связок. Верую ли я сегодня? Достаточно ли я верую сегодня?

– Хм. А если подняться на кафедру проповедника, недостаточно веруя?

Он провел рукой по подбородку:

– Тогда ты должен думать, что жизнь христианина хороша сама по себе. Что самоотречение, отречение от греха имеют значение для человека даже в его земной жизни. Так же, я читал, спортсмены считают, что боль и усталость после тренировок ценны сами по себе, даже если спортсмены никогда ничего не выиграют. Если Царствия Небесного не существует, то существует, во всяком случае, хорошая, безопасная жизнь христианина. Мы работаем, довольствуемся малым, принимаем возможности, предоставленные нам Богом и природой, заботимся друг о друге. Знаешь, что мой отец, тоже проповедник, говорил о лестадианстве? Что если сосчитать тех людей, кого это движение спасло от алкоголизма и распада семей, то одно это сможет оправдать проповедование лжи.

Он глубоко вздохнул.

– Но так бывает не всегда. Иногда за жизнь в соответствии с Писанием приходится платить больше, чем надо. Так было с Леей… Такой я в своем заблуждении сделал жизнь для Леи. – Голос его слегка задрожал. – Мне потребовалось много лет, чтобы понять это, но отец не должен никого заставлять жить в браке с мужчиной, которого ненавидишь, с мужчиной, который поднимает на тебя руку.

Он поднял голову и посмотрел на распятие.

– Да, я утверждаю, что так было правильно в соответствии с Писанием, но даже Спаситель может требовать слишком большую плату.

– Аминь.

– А вы двое, ты и Лея… – Он повернулся ко мне. – Я видел это в молельном доме, видел двух молодых людей, смотрящих друг на друга так, как это делали вы с Леей. Вы сидели на заднем ряду и думали, что вас никто не видит.

Он покачал головой и грустно улыбнулся.

– Сейчас, конечно, можно поспорить о том, что Писание на самом деле говорит о повторном браке, и больше того, о браке с неверующим. Но я никогда не видел Лею такой. И я никогда не слышал, чтобы она говорила так, как сейчас, когда пришла забрать у нас Кнута. Ты вернул моей дочери красоту, Ульф. Да, я говорю то, что есть: кажется, ты начал восстанавливать разрушенное мной.

Он опустил большую морщинистую ладонь мне на колено.

– И вы все делаете правильно, вам надо уехать из Косунда. Семья Элиассен влиятельная, намного влиятельнее меня, и они бы никогда не позволили вам с Леей нормально жить здесь.

Теперь я понял. После собрания в молельном доме, когда он спросил меня, собираюсь ли я увезти ее отсюда… Это была не угроза. Это была мольба.

– Кроме того, – он похлопал меня по колену, – ты же умер, Ульф. Я получил инструкции от Леи. Ты был одинокой, мятущейся душой и поджег хижину, перед тем как лечь в постель и пустить себе пулю в лоб из винтовки. У застреленного трупа на шее медальон с твоим именем, и мы с Уве Элиассеном сможем подтвердить ленсманну, что у тебя выбит зуб. Я проинформирую твоих родственников, если они у тебя есть, и объясню им, что ты выразил желание быть похороненным здесь, и твои останки быстро будут преданы земле. Хочешь, чтобы мы спели какие-нибудь определенные псалмы?

Я повернулся к нему и увидел отблеск золотого зуба в полутемном помещении.

– Я буду единственным, кому известна правда, – сказал старик. – И даже я не буду знать, куда вы уехали. Я и не хочу этого знать. Но я надеюсь, что когда-нибудь еще увижу Лею и Кнута.

Он встал, скрипя коленями. Я тоже поднялся и протянул ему руку:

– Спасибо.

– Это я должен благодарить, – сказал он. – За то, что ты дал мне шанс исправить хоть что-то из того зла, которое я причинил своей дочери. Господь вас храни, прощайте, и пусть все ангелы небесные хранят вас в пути.

Я провожал его глазами, пока он шел к выходу. Я почувствовал дуновение холодного ветра, когда он открыл и закрыл за собой дверь.

Я ждал, поглядывая на часы. Лее потребовалось больше времени, чем я думал. Я надеялся, что она не попала в беду. И не раскаялась. И не…

С улицы донесся кашляющий звук двигателя в сорок лошадиных сил. «Фольксваген». Я уже хотел подойти к входной двери, когда она распахнулась, и в помещение вошли трое.

– Оставайтесь на месте! – прозвучала команда. – Это не займет много времени.

Мужчина быстро вразвалку шел между скамьями. За ним следовал Кнут, но мой взгляд остановился на Лее. Она была одета в белое. Это что, ее свадебное платье?

Маттис остановился возле алтаря, нацепил смешные маленькие очки и порылся в бумагах, которые вынул из кармана куртки. Кнут запрыгнул мне на спину.

– Комар прочь, мне невмочь! – сказал я и стал трястись, крутиться и вертеться.

– Неа, это рикиши Кнут-сан из Финнмарка кен! – завизжал Кнут и напрочь приклеился ко мне.

Лея подошла, встала рядом и просунула руку мне под локоть.

– Я подумала, что лучше сразу все уладить, – прошептала она. – Так практично.

– Практично, – повторил я.

– Перейдем прямо к делу, – сказал Маттис, кашлянул и поднес бумаги к лицу. – Перед лицом Господа Бога, создателя нашего, и в соответствии с занимаемой мною должностью в норвежском суде, прости, что я спрашиваю, но хочешь ли ты, Ульф Хансен, взять Лею Сара, стоящую рядом с тобой, в жены?

– Да, – громко и четко произнес я.

Лея сжала мою руку.

– Будешь ли ты любить и уважать ее и хранить ей верность… – он порылся в бумагах, – в горе и радости?

– Да.

– Теперь я спрашиваю тебя, Лея Сара, хочешь ли ты…

– Да!

Маттис посмотрел на нее поверх очков:

– Что?

– Да, я хочу взять Ульфа Хансена в мужья, и я обещаю любить и уважать его и хранить ему верность, пока смерть не разлучит нас. А это случится довольно скоро, если мы не поторопимся.

– Точно, точно, – сказал Маттис и полистал бумаги. – Так-так… здесь! Возьмите друг друга за руки. Ага, вижу, вы уже это сделали. Теперь… да! Перед лицом Господа – и моим тоже, то есть перед лицом представителя норвежского государства, – вы только что дали обещание любить друг друга… сильно. И дали друг другу руки. И я настоящим объявляю вас законными мужем и женой.

Лея повернулась ко мне.

– Отпусти его, Кнут.

Кнут отпустил меня, соскользнул вниз и плюхнулся на пол у меня за спиной. Лея быстро поцеловала меня и снова повернулась к Маттису:

– Спасибо. Ты подпишешь?

– Конечно, – ответил Маттис, стукнул кнопкой шариковой ручки по груди, написал свое имя на одной из бумаг и протянул ее Лее. – Это официальный документ, и им можно пользоваться, куда бы вы ни поехали.

– А его можно использовать для получения новых удостоверений личности? – спросил я.

– Здесь указана твоя дата рождения, здесь есть твоя подпись и моя, а твоя жена сможет удостоверить твою личность, так что да, этого должно быть достаточно, по крайней мере для того, чтобы получить временный паспорт в норвежском посольстве.

– Это все, что нам нужно.

– Куда вы поедете?

Мы молча посмотрели на него.

– Конечно, – хихикнул он, качая головой. – Счастливого пути.

И так получилось, что мы вышли из церкви в ночь мужем и женой. Я был женат. И если дед говорил правду, то первый раз – самый трудный. Теперь нам оставалось только прыгнуть в машину и уехать из Косунда, пока никто не проснулся и не увидел нас. Но мы остановились посреди лестницы и удивленно посмотрели наверх.

– Рис на голову, – сказал я. – Единственное, чего не хватало.

– Снег! – закричал Кнут.

Большие пушинки снега тихо падали с небес и ложились на черные волосы Леи. Она громко рассмеялась. А потом мы сбежали по ступенькам к машине и уселись в нее.

Лея включила зажигание, заработал двигатель, она отпустила сцепление, и вот мы в пути.

– Куда мы едем? – спросил Кнут с заднего сиденья.

– Это большая тайна, – сказал я. – Все, что я могу сказать: мы едем в столицу одной страны, для пересечения границы с которой нам не нужен паспорт.

– А что мы там будем делать?

– Мы там будем жить. Постараемся найти работу. Будем играть.

– А во что мы будем играть?

– Много во что. В тайные прятки, например. Кстати, я вспомнил анекдот. Как поместить пять слонов в «фольксваген»?

– Пять… – Он бормотал что-то про себя, а потом склонился вперед между сиденьями. – Скажи!

– Посадить двух спереди и трех сзади.

Секундная пауза. А потом он откинулся на спинку заднего сиденья и громко расхохотался.

– Ну?

– Ты делаешь успехи, Ульф. Но это был не анекдот.

– Да?

– Это была загадка.

Он уснул до того, как мы выехали из губернии Финнмарк.

Мы пересекли границу со Швецией днем. Монотонный пейзаж стал приобретать форму и цвет, появились горы, покрытые свежим снегом, похожим на манную крупу. Лея напевала недавно выученную песенку.

– Недалеко от Эстерсунда есть пансион, – сказал я, листая карту дорог, которую нашел в бардачке. – Довольно симпатичный, можем снять там пару комнат.

– Брачная ночь, – сказала Лея.

– А что с ней?

– Она ведь сегодня.

Я тихо засмеялся:

– Да, сегодня. Но слушай, у нас масса времени, нам не надо торопиться.

– Я не знаю, что надо тебе, дорогой супруг, – сказала она тихо, глянув в зеркало заднего вида и удостоверившись, что Кнут все еще спит. – Но ты ведь знаешь, что говорят о лестадианцах и брачной ночи.

– И что же?

Она не ответила. Она просто вела нашу машину, следуя дороге, с непостижимой улыбкой на красных губах. Потому что я думаю, она знала, что мне надо. Я думаю, она знала это, еще когда той ночью в хижине задала мне вопрос, на который я не ответил: что первым пришло мне в голову, когда она сказала, что я – огонь, а она – воздух. Потому что, как сказал бы Кнут, все знают ответ на эту загадку.

Для существования огня необходим воздух.

Черт, до чего же она красива!

Так как же нам завершить эту историю?

Я не знаю. Но в любом случае я прерываю свой рассказ на этом месте.

Потому что в этом месте все хорошо. Конечно, вполне может случиться, что потом не все будет так же хорошо. Но я этого пока не знаю. Я знаю только, что здесь и сейчас все отлично, что именно сейчас я нахожусь в том месте, в котором всегда хотел оказаться. В пути – и одновременно у цели.

Что я готов.

Готов еще раз снести поражение.