Глава 11
Мы приблизились к островку, и киль мягко скользнул по мелкому песку. Между дружелюбным округлым островком и темным материком, круто обрывающимся от зарослей вереска в море, было всего метров двести. Кнут снял ботинки, дошел по воде до берега и привязал лодку к камню. Я предложил донести Лею до суши, но она только улыбнулась и предложила донести до суши меня.
Мы с Кнутом собрали дрова и разожгли костер, пока Лея чистила и разделывала рыбу.
– Однажды мы наловили столько рыбы, что пришлось взять тележку, чтобы разгрузить лодку, – сказал Кнут.
Он уже облизывался в предвкушении.
Я же не могу припомнить, чтобы в детстве особенно любил рыбу. Может быть, потому, что в те времена рыбу обычно подавали в виде зажаренных во фритюре котлет и палочек или в виде фрикаделек в белом, похожем на семя, соусе.
– Здесь тоже еды немало, – сказала Лея, упаковала всю тушку в фольгу и положила ее прямо в огонь. – Десять минут.
Кнут взгромоздился мне на спину, возбужденный одним видом пищи.
– Давай бороться! – закричал он, не слезая с моей спины, хотя я поднялся. – Южанин должен умереть!
– Комар прочь, мне невмочь! – прокричал я, крутясь и вертясь.
Кнут болтался из стороны в сторону, как участник родео, и в конце концов, радостно взвизгнув, плюхнулся в песок.
– Если уж бороться, то по-настоящему! – сказал я.
– Да! А как по-настоящему?
– Как борцы сумо, – ответил я, взял палку и нарисовал круг на мелком песке. – Тот, кто вытолкнет соперника из круга, победил.
Я показал ему церемонию перед поединком, как надо сесть на корточки друг перед другом за пределами круга и хлопнуть один раз в ладоши.
– Это молитва богам, чтобы они были с нами во время поединка, чтобы мы были не одни.
Лея нахмурилась, но ничего не сказала.
Мальчишка повторил мои движения, когда я медленно развел руки в стороны ладонями вверх, посмотрел вниз и потом опустил руки на колени.
– А теперь мы растопчем злых духов, – сказал я, топая ногами.
Кнут сделал то же самое.
– На старт… внимание… – прошептал я.
Выражение лица Кнута стало воинственным.
– Марш!
Он ворвался в круг и толкнул меня плечом.
– Ты за кругом! – с ликованием закричал он.
Отпечаток моей ноги за пределами круга не оставлял сомнений в его победе. Лея хлопала и смеялась.
– Это еще не все, рикиши Кнут-сан из Финнмарк кен, – прорычал я, снова садясь на корточки. – Первый, кто пять раз победит, – Футабаяма.
– Фута?.. – Кнут быстро сел на корточки с противоположной стороны круга.
– Футабаяма. Легенда сумо. Огромный жирный дьявол. На старт… внимание….
Я схватил его за пояс, и он оказался за кругом.
При счете 4:4 Кнут был уже таким потным и возбужденным, что, забыв про приветствие, просто набросился на меня. Я отступил в сторону, ему не удалось затормозить, и он вылетел из круга.
Лея рассмеялась. Кнут остался неподвижно лежать лицом в песок.
Я сел рядом с ним.
– В сумо есть вещи важнее победы, – сказал я. – Например, демонстрация достоинства как при победе, так и при поражении.
– Я проиграл, – прошептал Кнут в песок. – Мне кажется, когда выигрываешь, легче вести себя с достоинством.
– Я знаю.
– Тогда поздравляю. Ты – Фута… Фута…
– …баяма. И Футабаяма приветствует тебя, храбрый Хагурояма.
Он поднял голову. На потное лицо налип песок.
– А кто это?
– Ученик Футабаямы. Хагурояма тоже стал чемпионом.
– Да? Он победил Футабаяму?
– О да. Он боролся с ним. Только для начала ему пришлось научиться некоторым вещам. Например, проигрывать.
Кнут сел и прищурил один глаз:
– Люди становятся лучше, когда проигрывают, Ульф?
Я медленно кивнул. Я заметил, что внимание Леи тоже приковано ко мне.
– Люди учатся лучше… – я прихлопнул комара, севшего мне на руку, – лучше проигрывать.
– Лучше проигрывать? А что, есть какой-нибудь смысл в том, чтобы это уметь?
– Жизнь в основном состоит из того, что ты пытаешься делать вещи, которые тебе не под силу, – сказал я. – Ты будешь проигрывать чаще, чем выигрывать. Даже Футабаяма много раз проигрывал, прежде чем стал побеждать. А ведь неплохо уметь справляться с тем, что тебе приходится делать чаще всего, правда ведь?
– Да-а-а-а, – протянул Кнут. – А что тогда значит уметь проигрывать?
Я поймал взгляд Леи за плечом мальчика.
– Не бояться проиграть снова, – сказал я.
– Еда готова, – произнесла она.
Кожа трески прилипла к фольге, так что, когда Лея открыла ее, оставалось только выбирать кусочки белого мяса и отправлять их в рот.
– Божественно, – сказал я.
Я не совсем точно представляю себе, как это – «божественно», но лучшего слова я не нашел.
– Мм, – мурчал Кнут.
– Не хватает только белого вина, – добавил я.
– Сгоришь, – предупредил он, оскалившись.
– Иисус пил вино, – сказала Лея. – А с треской пьют красное вино.
Она рассмеялась, когда мы с Кнутом одновременно перестали есть и уставились на нее.
– Так я слышала!
– Папа пил, – сказал Кнут.
Лея перестала смеяться.
– Давай еще поборемся! – воскликнул Кнут.
Я похлопал себя по животу, чтобы показать, что я слишком много съел.
– Жалко… – У него отвисла нижняя губа.
– Посмотри, может, найдешь яйца чаек? – предложила Лея.
– Яйца? Сейчас? – спросил Кнут.
– Летняя кладка, – сказала она. – Редко бывает, но случается.
Он прищурил один глаз, потом поднялся, побежал и исчез за возвышенностью.
– Летняя кладка? – спросил я, откидываясь спиной на песок. – Это правда?
– Думаю, почти все бывает, – ответила Лея. – И я сказала, что это редкость.
– Как вы?
– Мы?
– Лестадианцы.
– Значит, вот как ты нас воспринимаешь?
Она прикрыла глаза рукой от солнца, и я понял, от кого у Кнута манера прищуривать один глаз.
– Нет, – в конце концов ответил я, закрывая глаза.
– Расскажи что-нибудь, Ульф. – Она положила прихваченную мною куртку под голову.
– Что?
– Что угодно.
– Дай-ка подумать.
Мы молча лежали. Я прислушивался к потрескиванию костра и шепоту воды, осторожно и радостно ласкавшей прибрежные камни.
– Летняя ночь в Стокгольме, – начал я. – Все в зелени. Все спят. Я медленно иду домой вместе с Моникой. Мы останавливаемся и целуемся. И идем дальше. Мы слышим смех, льющийся из открытого окна. Со стороны залива налетает ветерок, несущий с собой запах травы и водорослей. – Я стал напевать про себя. – Ветерок гладит нас по щекам, и я плотнее прижимаю ее к себе, и ночи нет, есть только тишина, тень, ветер.
– Как красиво, – прошептала Лея. – Продолжай.
– Ночь коротка и светла, она ускользает, как только просыпаются дрозды. Мужчина в лодке замирает, чтобы полюбоваться лебедем. А когда мы переходим мост Вестербру, мимо нас проезжает одинокий пустой трамвай. И там, посреди ночи, в Стокгольме тайно цветут деревья, а окна домов раскрашивают город в светлые тона. А город наигрывает мелодию для всех спящих, для всех, кто уедет отсюда и отправится в дальние странствия, но все равно вернется в Стокгольм. Улицы благоухают цветами, а мы только что поцеловались и медленно-медленно идем по городу домой.
Я прислушался. Волны. Костер. Крик чайки вдали.
– Моника – это твоя девушка?
– Да, – сказал я. – Она моя девушка.
– Вот как. И как долго вы встречаетесь?
– Надо подумать. Лет десять, наверное.
– Долго.
– Да, но мы встречаемся только по три минуты за один раз.
– Три минуты?
– Три минуты и девятнадцать секунд, если быть точным. Столько времени ей требуется, чтобы спеть песню.
Я услышал, как Лея поднимается и садится.
– То, что ты рассказал, – это песня?
– «Мы медленно идем по городу», – сказал я. – Моника Зеттерлунд.
– И ты с ней никогда не встречался?
– Нет. У меня был билет на ее концерт в Стокгольме со Стивом Каном, но Анна заболела, и мне надо было работать.
Лея молча кивнула.
– Наверное, хорошо так любить кого-то, – сказала она. – Я хочу сказать, как те двое в песне.
– Это длится недолго.
– Этого ты не знаешь.
– Правда. Никто не знает. Но по твоему опыту, разве это долго длится?
Внезапно налетел холодный порыв ветра, и я открыл глаза. Я заметил что-то на краю обрыва на другой стороне залива. Наверное, всего лишь очертания большого камня. Я повернулся к Лее. Она сжалась в комок.
– Я говорю, что все бывает, – произнесла она. – Даже вечная любовь.
Ветер задувал ей на лицо пряди волос, и мне внезапно показалось, что от нее исходит такое же синее сияние. А может, все дело в здешнем свете.
– Прости, это не мое дело, я только…
Я замолчал. Мои глаза искали очертания камня, но не находили.
– Ты только?..
Я сделал вдох. Я знал, что буду сожалеть.
– Я стоял под окнами мастерской после похорон. Слышал твой разговор с братом твоего мужа.
Лея скрестила руки и посмотрела на меня. Она не удивилась, просто оценивала ситуацию. Взглянув туда, куда удалился Кнут, она снова перевела взгляд на меня:
– У меня нет опыта, и я не знаю, сколько может длиться любовь к мужчине, потому что никогда не любила того мужчину, который мне достался.
– Достался? Ты хочешь сказать, у тебя был договорной брак?
Она отрицательно покачала головой:
– Договорной брак – это то, о чем раньше семьи договаривались между собой. Выгодные связи. Пастбища и стада. Одно вероисповедание. Мы с Хуго не состояли в таком браке.
– И?..
– Мы были в вынужденном браке.
– Кто же вас принудил?
– Ситуация. – Она снова взглянула в сторону Кнута.
– Ты была…
– Да, я была беременна.
– Насколько я понимаю, твоя религия не слишком терпимо относится к внебрачным детям, но Хуго ведь не из семьи лестадианцев?
Она снова покачала головой:
– Ситуация и отец. Вот кто нас принудил. Он пригрозил, что изгонит меня из паствы, если я не выполню его требование. А быть изгнанной из паствы означает оказаться в изоляции, остаться в полном одиночестве, понимаешь? – Она поднесла руку к губам. Сначала я подумал, для того чтобы прикрыть шрам от заячьей губы. – Я видела, что происходит с такими людьми…
– Я понимаю…
– Нет, ты не понимаешь, Ульф. И я не знаю, почему рассказываю об этом постороннему.
Только сейчас я заметил слезы в ее голосе.
– Может быть, как раз потому, что я посторонний.
– Да, может быть, – всхлипнула она. – Ты уедешь отсюда.
– Как твой отец смог принудить Хуго, если Хуго не принадлежал к пастве, из которой его могли изгнать?
– Отец сказал ему, что, если он на мне не женится, отец напишет на него заявление в полицию и обвинит в изнасиловании.
Я молча посмотрел на нее.
Она сидела, выпрямив спину и вскинув голову, и смотрела на море.
– Да, я вышла замуж за мужчину, который изнасиловал меня, когда мне было восемнадцать. И родила ему ребенка.
Крик ужаса со стороны материка. Я обернулся. Черный баклан скользил по водной поверхности под обрывом.
– Потому что так вы толкуете библейские слова?
– У нас дома только один человек толкует Писание.
– Твой отец.
Она пожала плечами:
– В тот вечер, когда это случилось, я пришла домой и рассказала матери, что Хуго меня изнасиловал. Она принялась меня утешать, но сказала, что лучше ничего не предпринимать. Какой нам прок в том, чтобы сына Элиассена осудили за изнасилование? Но когда она со временем поняла, что я беременна, она сообщила отцу. Его первой реакцией был вопрос: молились ли мы Богу о том, чтобы я не забеременела. А второй: мы с Хуго должны пожениться.
Лея проглотила слезы и замолчала, а я понял, что эту историю она рассказывала очень немногим. А может даже, никому. И со мной ей представился первый и наилучший случай после похорон произнести вслух все эти вещи.
– И он отправился к старику Элиассену, – продолжила она. – Отец Хуго и мой отец – важные люди в деревне, каждый по-своему. Старик Элиассен дает людям работу в море, а мой отец несет им Слово Божие и душевное спокойствие. Отец сказал, что если Элиассен не согласится, то он без проблем убедит кое-кого из паствы, что тем вечером они кое-что видели и слышали. Старик Элиассен ответил, что отцу нет нужды ему угрожать, что я в любом случае хорошая партия и, возможно, сумею немного утихомирить Хуго. И когда эти двое решили, что должно быть так, стало так.
– Как… – начал я, но меня прервал еще один крик.
На этот раз кричала не птица.
Кнут.
Мы оба подскочили.
«Рыбак всегда находит то, что ищет».
Еще один крик. Мы помчались на голос. Я первым добежал до вершины холма и увидел Кнута. Я повернулся к Лее, которая бежала следом за мной, подхватив подол юбки:
– С ним все в порядке.
Мальчик стоял метрах в ста от нас и рассматривал что-то на прибрежных камнях.
– Что там? – прокричал я ему.
Он указал на черный предмет, через который перекатывались волны. И теперь я почувствовал запах. Трупный запах.
– Что это? – спросила Лея, которая взобралась наверх и встала рядом со мной.
Я повторил жест Кнута.
– Смерть и разложение, – произнесла она.
Я удержал ее, когда она собралась спуститься к мальчику:
– Лучше останься здесь, а я спущусь и посмотрю, что это.
– Ни к чему, – возразила Лея. – Я вижу, что это.
– И… что это?
– Тюлень.
– Тюлень?
– Тюлень, – повторила она. – Мертвый.
Когда мы возвращались на лодке домой, еще стояла ночь.
Нас окружала полная тишина, все, что мы слышали, – это мягкие всплески весел, выходящих из воды, и звук падения капель, бриллиантами сверкающих в косых лучах солнца.
Я сидел на корме и разглядывал гребцов, мать и сына. Про себя я напевал «Мы медленно идем по городу». Гребцы были подобны единому организму. Кнут с выражением глубокой сосредоточенности на лице пытался сохранить устойчивость тела при помощи спины и бедер и поддерживал взрослый, спокойный, ровный ритм гребли тяжелыми веслами. Мать сидела у него за спиной и повторяла его движения, заботясь о синхронности. Все молчали. Вены и жилы проступали на руках Леи, черные волосы она отбрасывала со лба в сторону, изредка бросая взгляд через плечо, чтобы проверить верность курса. Кнут, конечно, делал вид, что не хочет впечатлить меня своими способностями гребца, но выдавал себя косыми взглядами в мою сторону. Я выпятил нижнюю губу и одобрительно кивнул. Он сделал вид, что не заметил этого, но я почувствовал, что гребки его стали еще более мощными.
Для того чтобы заволочь лодку в сарай по деревянным направляющим, мы воспользовались веревкой, прикрепленной к лебедке. Затащить тяжелую лодку оказалось на удивление легко. Я подумал о неисчерпаемой изобретательности людей и об их способности к выживанию. И об их готовности при необходимости быть жестокими.
Мы пошли по гравийной дорожке к домам и остановились у телефонного столба, где начиналась моя тропа. Плакат с рекламой танцев покрылся еще одним слоем пыли.
– Пока, Ульф, – сказала Лея. – Спасибо тебе за время, проведенное с нами. Счастливого пути и спокойной ночи.
– Пока, – ответил я улыбаясь.
Да уж, здесь, на севере, к прощаниям относятся серьезно. Может быть, все оттого, что расстояния велики, а природа сурова и совершенно не обязательно люди вскоре встретятся вновь или вообще встретятся.
– И мы будем очень рады видеть тебя на собрании паствы в молельном доме в субботу утром. – Она сказала это твердо, без всякого выражения, но лицо ее дернулось. – Правда, Кнут?
Кнут молча кивнул. Он уже наполовину пребывал в царстве сна.
– Спасибо, но, боюсь, спасать меня уже слишком поздно.
Не знаю, намеренно ли я вложил двойной смысл в эту фразу.
– Услышать Слово Божие не повредит. – Она устремила на меня свой странный напряженный взгляд, как будто что-то искала во мне.
– С одним условием, – сказал я. – Ты одолжишь мне свою машину съездить в Альту. Надо кое-что купить.
– Ты умеешь водить?
Я пожал плечами.
– Наверное, мне придется поехать с тобой, – сказала она.
– Тебе не обязательно это делать.
– Она не так проста, как кажется.
Не знаю, намеренно ли Лея вложила двойной смысл в эту фразу.
Я вернулся в хижину, лег и моментально заснул, не притрагиваясь к бутылке самогона. Насколько я знаю, мне ничего не снилось. Я проснулся с ощущением, что что-то произошло. Что-то хорошее. А в последний раз подобное случалось со мной чертовски давно.
