Я беременна! Благодаря дурехе Ноэль Хоторн об этом знает весь мир. Всего день прошел с тех пор, как она сыграла отведенную роль на ночном бдении в мою честь (плохо, что она почти затмила меня на мероприятии, — выступления уродов иногда производят фурор), а ненависть общества к Нику взмыла в небеса, точно на воздушном шаре. У него, поди, аж дух захватывает от льющейся со всех сторон неприязни.

Я заранее знала, что ключиком к моей великой известности, к круглосуточному неистовому, кровожадному обсуждению моей персоны на «Шоу Эллен Эббот» станет беременность. Удивительная Эми сама по себе интереснейшая личность, а уж Залетевшая Эми и вовсе неотразима. Американцы любят что попроще, а что может быть проще симпатии к беременным женщинам? Они как кролики, утята или щенки. Хотя мне досадно, что американцы столь неоригинальны в своей массе и совершенно предсказуемы. Можно подумать, такой труд — раздвинуть ноги и позволить мужчине кончить внутри тебя.

А знаете, что трудно? Сфальсифицировать беременность.

Будьте внимательны, это стоит того. Началось все с Ноэль. На Среднем Западе полно таких пустышек. Ни рыба ни мясо — лепи из нее что хочешь.

Ее музыкальные пристрастия полностью исчерпывались купленными в «Поттери барн» сборниками. Ее книжная полка — всякая дребедень с журнальных столиков: «Ирландцы в Америке», «Футбольная команда университета Миссури: История в картинках», «Мы помним 9/11» и какая-то муть про котят. Для реализации своего плана я нуждалась в податливой подруге, чтобы грузить ее ужасными историями о Нике. Она должна быть легковнушаемой и не слишком рассудительной; она должна крепко привязаться ко мне. Достаточно, если простофиля почувствует себя привилегированной особой, став моей подругой. Лучшего претендента на эту роль, чем Ноэль, трудно было пожелать. Когда она поделилась секретом, что снова беременна — как будто тройни им мало! — я поняла, что тоже смогу «забеременеть».

Порыться в Интернете и найти способ осушить унитаз как бы для ремонта.

Пригласить Ноэль на лимонад. На неимоверное количество лимонада.

Ноэль просится в туалет. Бачок не работает… Мы обе так смущены!

Взять баночку, и вот уже моча Ноэль хранится в моем туалетном столике.

Не зря я распускала слухи о том, что до одури боюсь вида крови.

Осталось прийти в больницу с бутылочкой мочи в сумке и получить назначение врача. «О нет, я не могу согласиться на анализ крови. Такая фобия к уколам… А вот тест с мочой, пожалуй, мне подходит. Я так благодарна вам, доктор…»

И вот уже в моей медицинской карточке запись о беременности.

Я мчусь с благой вестью к Ноэль!

Сработало великолепно. У Ника новый мотив для убийства; я милая беременная женщина, которая исчезла; родители мои страдают еще больше. И Эллен Эббот никак не может устоять. Если честно, то я даже горжусь, что мои труды оценила Эллен, выбрав меня из сотен горемык. Напоминает талант-шоу. Вы для начала выкладываетесь по максимуму, а дальше от вас уже ничего не зависит — все в руках строгих судей.

И вот она ненавидит Ника и любит меня. Жаль, конечно, родителей — столько неприятностей обрушилось на них. Я видела их в выпуске новостей — мама ужасно исхудала, вены на шее вьются, как ветви деревьев. Отец раскраснелся от волнения, глаза круглые, а широкая улыбка приклеена к лицу. Мужчина он представительный, но в похожих ситуациях становится карикатурным, смахивая на безумного клоуна. Но вряд ли они заслуживают сочувствия: я всегда была для них не более чем персонаж, ходячий идеал. Удивительная Эми во плоти. Не ударь в грязь лицом, ты же Удивительная Эми! Наша единственная. В существовании единственного ребенка есть своя суровая несправедливость. Вы растете, сознавая, что не имеете права разочаровать родителей. Вам даже умереть нельзя. И нет никакой альтернативы. Вы изо всех сил пытаетесь стать безупречной, а еще вас опьяняет власть. Вот так и воспитывают тиранов.

Нынче утром я отправилась в офис Дороти, чтобы попросить лимонада. Она обитала в комнатушке, облицованной деревянными панелями. По-моему, у письменного стола одно-единственное предназначение — служить витриной для коллекции сувениров. Дороти собирает стеклянные шары с падающим снегом и картинкой внутри. Всяческие курорты — Галф-Шорс в штате Алабама, Хайлоу в Арканзасе… Когда я вижу сувениры, то представляю себе не райские уголки, а обожженную солнцем деревенщину, которая тянет одной рукой безвкусно наряженное орущее чадо, а в другой сжимает огромный, не разлагающийся в земле полистироловый стакан с теплым напитком из кукурузного сиропа.

А еще у нее есть постер из семидесятых с котенком на дереве — «Держись!». Постеры эти она развешивает со всей истовостью. Может, нарвется на какую-нибудь самовлюбленную лахудру из Уильямсбурга, с челкой а-ля Бетти Пейдж и очками «кошачий глаз», которая повесила у себя такой же точно плакат ради стеба. Хотелось бы послушать их беседу. Сарказм обычно куда-то девается, напоровшись на идиотскую серьезность, — это его ахиллесова пята.

Еще один плакат Дороти пристроила на боку автомата для газировки — дитя, едва начавшее ходить, заснуло на горшке: «До того устал, что и пописать не могу». Не стянуть ли эту картинку? Всего-то трудов — подцепить ногтем желтый скотч, отвлекая Дороти болтовней. Готова спорить, на «eBay» я бы получила за такой винтаж приличную сумму. Но как бы ни хотелось пополнить денежный запас, приходится быть острожной. Продажа оставит электронный след, если верить прочитанным мною бесчисленным детективам. Электронные следы — это очень плохо. Нельзя использовать зарегистрированный на ваше имя мобильный телефон, поскольку он выдает местонахождение владельца. Не снимайте деньги в банкомате, не пользуйтесь кредитной карточкой. Входите в Интернет только через общественные компьютеры, предоставляющие услуги за деньги. Остерегайтесь камер видеонаблюдения, которые обычно ставятся возле банковских учреждений, оживленных перекрестков и питейных заведений. Ну, у нас тут нет никаких питейных заведений, да и ни одной видеокамеры во всем коттеджном комплексе. Это я выяснила совершенно точно, расспрашивая Дороти о мерах безопасности.

— Наши клиенты уж точно не нуждаются в присмотре Большого Брата, — ответила она. — Не то чтобы они преступники. Просто не все хотят мелькать на виду.

Конечно, им не понравилось бы наблюдение. Например, моему приятелю Джеффу, который исчезает в темное время суток и появляется с уймой рыбы, явно приобретенной незаконным путем. Добычу он хранит в больших ящиках со льдом. Джефф весьма подозрительная личность. В самой дальней хижине живет пара. Им лет по сорок, но метамфетамин состарил их до шестидесяти. Они почти не кажут носа наружу, лишь изредка посещают прачечную — с дико выпученными глазами пробегают по гравийной дорожке к парковке, неся грязное белье в мешках для мусора. Как зверюшки, убирающие весной свою норку. Они дважды кивают на бегу — привет, привет! — и мчатся дальше. Всегда два кивка, всегда два «привета». Мужчина иногда берет с собой, намотав на шею, боа-констриктора, хотя ни я, ни бегун насчет змеи до сих пор не обмолвились ни словом.

В довесок к постоянным обитателям время от времени появляются одинокие хорошенькие женщины, как правило со следами побоев. Некоторые выглядят растерянными, а другие ужасно печальными.

Одна прибыла только вчера. Довольно молодая кареглазая блондинка с разбитой губой сидела на веранде перед своей хижиной — прямо напротив моей — и курила сигарету. Когда мы встретились глазами, девушка гордо расправила плечи, выпрямилась и задрала подбородок. Никаких оправданий. Тогда я подумала, что нужно ее изучить, стать ею на время. Вот кто я — обиженная, но сильная духом, пережидающая неурядицы.

Несколько часов с пультом от телевизора в руке прождав любых известий о судьбе Эми Эллиот-Данн, я натягиваю влажное бикини и отправляюсь к бассейну. Поплаваю, дам передышку хищному мозгу. Новость о беременности просто чудесна, но о многом я еще не знаю. Я так тщательно все распланировала, и все же кое-что выходит из-под контроля, искажая мои расчеты. Например, до сих пор не появилась на сцене Энди. Возможно, стоит слегка подтолкнуть полицию к поиску моего дневника. Копы пока не арестовали Ника. Не уверена, что они все нашли, и мне это не нравится. Так и подмывает позвонить на «телефон доверия» и слегка намекнуть… Нужно подождать еще несколько дней. Сегодня на стенном календаре я отсчитала три дня и обвела дату красным, приписав сбоку: «Позвонить». Ровно столько я согласна ждать. Как только копы найдут дневник, события закрутятся с неимоверной скоростью.

Снаружи жарко, как в джунглях; стрекочут цикады. Мой надувной матрас, розовый, с русалками, маловат для моего роста: ноги по колено в воде. Зато он позволяет проводить на воде целый час — оказывается, «я» это люблю.

Вначале я замечаю белокурую голову, пересекающую парковку, а потом девушка с разбитой губой перешагивает через оградительную цепь у входа. В руках у нее купальное полотенце, не больше кухонного, пачка сигарет «Мерит» и солнцезащитный крем «СПФ-120». Похоже, рака кожи она боится больше, чем рака легких. Она усаживается и тщательно натирается, разительно отличаясь от других женщин, которые скрывались здесь. Те по большей части пользовались маслом для младенцев, оставляя жирные пятна на шезлонгах.

Девушка кивнула мне — так люди приветствуют друг друга, оказываясь в баре за одним столиком. Она читает «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Блондинка любит фантастику. Конечно, побитым женщинам свойственно бежать от действительности.

— Неплохая книга, — бросаю я, начиная ни к чему не обязывающий пляжный разговор.

— Кто-то забыл ее в моей комнате. Так что у меня был выбор — Брэдбери или «Черный Красавец». — Она надевает массивные темные очки.

— Тоже неплохо. Но «Черный скакун» лучше.

Она смотрит на меня через очки — огромные черные глаза пчелы. Хмыкает и резко утыкается в книгу — «вы что, не видите — я читаю?». Такое движение мне частенько случалось замечать в самолетах, когда из соседнего кресла задают глупый вопрос: «По делам или развлечься?»

— Меня зовут Нэнси, — называюсь новым именем.

Джеффу я представлялась Лидией.

Не слишком разумно в этой тесноте, но так уж получилось. Подчас мое подсознание вдруг действует само по себе. Вначале я подумала о разбитой губе и печальных глазах девушки, потом о преступлениях и проституции, а после о мюзикле «Оливер!» Любимый спектакль моего детства. Несчастная проститутка Нэнси обожала своего жестокого мужчину, пока не приняла смерть от его руки. Много раз я задумывалась, с чего бы это моей феминистически настроенной маме слушать со мной арию Нэнси «Что я ему нужна, пока еще нужна…», которая, без преувеличения, воспевает семейное насилие. А в итоге поняла, что Эми из Дневника также убита ее мужчиной и у нее немало общего с…

— Меня зовут Нэнси, — повторила я.

— Грета.

Не слишком правдоподобно.

— Рада познакомиться, Грета.

Я отплываю подальше и слышу щелчок ее зажигалки. Вскоре дым плывет над водой.

Минуты через четыре Грета садится на край бассейна и болтает ногами в воде.

— А ведь горячая. — У нее сильный голос, напоминающий о выкуренных сигаретах и ветрах прерий. — Вода.

— Как в ванне.

— Не лучший способ освежиться.

— В озере не намного холоднее.

— Ну, да я все равно плавать не умею.

Я никогда не встречала людей, которые совсем не могут плавать.

— Да я и сама едва-едва умею, — вру не задумываясь. — По-собачьи.

Она двигает ногами. Волны колеблют мой матрас. Спрашивает:

— Ну и как тут, вообще?

— Ничего так. Тихо.

— Хорошо. Это мне как раз и нужно.

Обернувшись, я смотрю на нее. Две золотые цепочки на шее, кровоподтек размером со сливу у левой груди и татуировка в виде трилистника чуть выше линии бикини. Купальник новехонький, дешевый, вишнево-красный. Из мини-маркета рядом с причалом для яхт, где я покупала матрас.

— Вы здесь одна? — интересуюсь я.

— Абсолютно.

Ну и о чем говорить дальше? Может, есть условные фразы, которыми обмениваются подвергшиеся насилию женщины, а я их не знаю?

— Проблемы с парнем? — Она зыркает на меня исподлобья. Кажется, я угадала. — У меня тоже.

— Как будто нас не предупреждали, — говорит Грета, зачерпывая воду и выплескивая себе на грудь. — Мама, отправляя меня первый раз в первый класс, сказала: «Детка, держись подальше от мальчиков, они или камнями бросаются, или норовят забраться тебе под юбку».

— Надо сделать футболку с такой надписью.

— Это точно, — смеется она. — Хотя… Нет, это прописная истина. Моя мамочка живет в лесбийской деревне где-то в техасской глуши. И если подумать, для меня было бы неплохо к ней присоединиться. Там все жители кажутся счастливыми.

— Лесбийская деревня?

— Ну, эта, как ее… коммуна. Несколько лесбиянок выкупили участок земли, организовали общину. Мужчинам вход запрещен. Здорово, как по мне. Мир без кобелей? — Грета снова зачерпывает воду, но уже одной рукой и, приподняв очки, умывается. — Жалко, что мне не нравятся киски. — У нее хриплый смех всякого навидавшейся женщины. — А есть тут вообще парни, с которыми можно общаться? Это у меня судьба такая. Убежать от одного, чтобы напороться на другого.

— Здесь почти все время ни души. Есть Джефф, бородатый такой, он вроде нормальный. Раньше меня поселился.

— А сколько еще ты собираешься тут пробыть?

Не знаю, что ответить. Удивительно, но я сама не представляю, до каких пор нужно здесь задержаться. Изначально я планировала пожить в уединении, пока Ника не арестуют, но вот поди угадай, когда это случится.

— Пока он не перестанет искать? — высказывает догадку Грета.

— Что-то в этом роде…

Она внимательно и серьезно смотрит на меня. Я напрягаюсь, ожидая услышать: «Где-то я тебя видела».

— Никогда не возвращайся к мужчине, пока не сойдут синяки, — подводит итог Грета. — Не доставляй ему такой радости.

Она встает, собирает вещи, вытирает ноги о полотенце. Говорит:

— День прошел, и черт с ним.

Не знаю почему, но я поднимаю большой палец, чего не делала никогда в жизни.

— Хочешь, приходи ко мне, когда накупаешься, — прощается она. — Посмотрим телик вместе.

Свежий помидор, полученный от Дороти, я держу на ладонях, словно подарок на новоселье. Грета отворяет дверь и, похоже, поначалу меня не узнает. Будто мы не виделись несколько лет. Потом хватает помидор с моих рук:

— Великолепно! Как раз сэндвичи делаю. Устраивайся.

Она кивает на кровать — гостиных тут нет, — а сама отправляется на кухоньку, где все как и в моей: такая же пластмассовая разделочная доска, такой же тупой нож. Нарезает помидор ломтиками. Пластиковый поднос с легкой закуской стоит на столе; желудочно-сладкий запах расползается по комнате. Грета укладывает два скользких сэндвича на одноразовые тарелки, насыпает рядом по горсточке крекеров и несет угощение в спальню. Потом сидит с «лентяйкой» и меняет один шум на другой.

Мы сидим на краешке кровати, бок о бок, и пялимся на экран.

— Увидишь что-нибудь интересное, скажи, — роняет Грета.

Я кусаю сэндвич. Помидор падает и скользит по бедру.

«Деревенщина из Беверли-Хиллз». «Непредсказуемая Сьюзен». «Армагеддон».

«Шоу Эллен Эббот».

Моя фотография на весь экран. Я — основа сюжета. Опять. Смотрюсь великолепно.

— Ты это уже видела? — спрашивает Грета, не оборачиваясь. Звучит так, будто мое исчезновение — повторный показ телесериала. — Женщина пропала в день пятилетнего юбилея ее свадьбы. Муж с самого начала ведет себя странно — весь в улыбках и по уши в дерьме. Оказывается, застраховал ее жизнь на огромные деньжищи, а тут еще выяснилось, что она беременная была. И при этом парень детей не хотел.

На экране мелькают крупным планом обложки книг об «Удивительной Эми».

— Знаешь эти книги? — поворачивается Грета.

— Еще бы!

— Понравились?

— Они всем нравятся, — отвечаю я. — Такие интересные.

— Такие неестественные, — фыркает Грета.

Дают мою фотографию крупным планом.

Я жду, скажет ли Грета, как я красива.

— Ха, а она неплохо смотрится для своего возраста, — говорит блондинка. — Хорошо бы мне так сохраниться к сорока.

Эллен рассказывает мою историю аудитории. Фотография остается на экране.

— Похоже, она была испорченной девчонкой, — заявляет Грета. — Богатая, высокомерная и злобная.

Как по мне, это просто несправедливо. Я никому не давала повода считать меня такой. С тех пор как перебралась в Миссури — ну ладно, с тех пор как принялась реализовывать свой план, я вела себя исключительно осторожно, ни капли высокомерия, само добродушие и жизнерадостность. Ведь именно этого окружающие хотят от женщины. Я приветливо махала соседям, выполняла мелкие поручения подруг Мо, а иногда привозила колу какому-нибудь чумазому Стаксу Бакли. Я навещала папу Ника, и любая медсестра могла засвидетельствовать, сколь мила и любезна Эми Данн, а я тем временем нашептывала снова и снова в перепутанные извилины Билла Данна: «Приходите к нам жить, я вас люблю, приходите к нам жить».

Таких, как отец Ника, в «Комфорт-Хилле» называют бродягами. Его вечно куда-то черти несут. Но я обожаю представлять, как Билл Данн — материальное воплощение всех страхов Ника — снова и снова появляется на нашем пороге.

— Почему она тебе кажется злобной? — спрашиваю я.

Грета пожимает плечами. По телевизору крутят рекламу освежителя воздуха. Женщина распыляет его из баллончика, делая свою семью счастливой. Потом начинается ролик про тончайшие прокладки, благодаря которым женщина может надеть обтягивающее, потанцевать, встретить мужчину и уже с ним, распыляя освежитель воздуха, обрести счастье.

Уборка и месячные. Месячные и уборка.

— Ну, я просто так сказала, — отвечает Грета. — Вот слушаю, и почему-то думается про богатую скучающую суку. Вроде тех богатых сук, которые тратят деньги мужей на бизнес типа кафешек, магазинчиков и прочее дерьмо. Сплошные бутики.

Некоторые из моих нью-йоркских подруг любили строить из себя бизнес-леди. Им нравилось рассказывать всем, что они тоже работают, хотя на самом деле это была игра в работу, забава. Придумать новое пирожное, заказать канцелярские принадлежности, выбрать эффектное платье в собственном магазине.

— По всему, она из таких, — заявляет Грета. — Богатая сучка задрала нос выше некуда.

Она на минутку выходит в уборную, а я на цыпочках пробираюсь в кухню, открываю холодильник, плюю в ее молоко, в апельсиновый сок, в контейнер с картофельным салатом и так же тихонько возвращаюсь.

Звуки опорожняемого бачка. Грета входит в комнату:

— Я не хочу сказать, что это оправдывает убившего ее мужа. Просто еще одна женщина ошиблась с выбором мужчины.

Она внимательно смотрит на меня, и я ожидаю слов: «Эй, погоди-ка…»

Но Грета поворачивается к телевизору, устраиваясь на животе, как ребенок. Подбородок опирается на руки, взгляд не отрывается от моего изображения на экране.

— Нет, ты только глянь! — говорит она. — Охренеть, как этого парня все ненавидят.

Шоу в разгаре; я испытываю облегчение. Вот оно — торжество Эми.

Кэмпбелл Макинтош, подруга детства: «Эми такая заботливая — готовая мать семейства. Ей нравилось быть женой. Я уверена, из нее получилась бы замечательная мама. А Ник… Сразу ясно, что Ник не прав, никоим образом. Холодный и отстраненный. Нет, в самом деле, он казался таким расчетливым — возникало чувство, что он совершенно точно знает, сколько денег у Эми».

Кэмпбелл врет. Она всегда восхищалась Ником, боготворила его. Но я уверена: мысль о том, что он женился на мне только ради денег, ей всегда нравилась.

Шона Келли Норт, жительница Карфагена: «По мне, так он ведет себя странно. Так легкомысленно относиться к поискам жены… Знаете ли, складывается впечатление, что он просто болтает, проводит время с удовольствием. Даже со мной флиртовал, хотя мы едва знакомы. Я пыталась говорить с ним об Эми, но он не проявлял ни малейшего интереса».

Уверена, эта прожженная старая стерва при Нике обо мне даже не вспомнила.

Стивен Бакли по прозвищу Стакс, друг детства моего мужа: «Она была очень хорошей. Милой, добросердечной. А Ник? Мне тоже не показалось, что он огорчился из-за исчезновения Эми. Он оставался таким же самовлюбленным, как всегда. Немножко выпендривался. Типа того, каким крутым он стал в Нью-Йорке, а мы должны ему теперь кланяться».

Я презираю Стакса Бакли — что за гребаное имя?

Ноэль Хоторн выглядит так, будто располагает новейшими сведениями: «Я уверена, Ник ее убил. Никто не хочет об этом говорить, а я скажу. Он издевался над ней, рукам волю давал. Вот и убил в конце концов».

Ах ты моя славная собачка.

Грета поворачивается ко мне вполоборота, пальцы вдавливаются в щеку, свет от телевизора падает на лицо.

— Надеюсь, это ошибка, — говорит она. — Он ее не убивал. Хочется думать, что она просто скрылась, сбежала от него подальше и прячется в тихом, укромном местечке.

Она шевелит ногами вверх-вниз, подобно пловцу, а я не могу понять — играет она со мной в кошки-мышки или нет?