Глава 11

Я в подземелье прибивал кого-то гвоздями к толстой доске, когда зазвонил телефон. Я открыл глаза и сел на кровати, слыша шаги мамы, которая шла к сотовому. Было пять утра. Я проспал почти два часа.

— Слушаю, — сказала она.

Голос ее звучал приглушенно, но столь ранний звонок означал только одно: коронер вез труп, которым срочно нужно было заняться. Возможно, днем его собирались отправить родственникам. Я поднялся и надел рубашку.

— Пока.

Я услышал щелчок — это мама захлопнула раскладной телефон, потом заскрипел пол. По шагам я понял, что она вышла в коридор. Мгновение спустя она открыла мою дверь:

— Просыпайся, Джон, нужно… ой. Ты вообще спишь когда-нибудь?

— Рон звонил? — спросил я, натягивая носки.

— Да, они везут… откуда ты знаешь?

— Я гений, — ответил я. — Наверное, нужно сообщить Маргарет, раз такая спешка.

Она несколько секунд смотрела на меня, потом открыла телефон.

— Иди поешь, — сказала она, возвращаясь к себе. — И перестань все знать.

Через полчаса подъехал Рон на фургоне коронера, а с ним двое полицейских. Я оставался наверху, наблюдая через окно, как мама встретила их у задней двери и они занесли тело внутрь.

Когда появилась Маргарет, фургон уже уезжал, и мы все собрались внизу, чтобы надеть маски и фартуки. Мама перебирала бумаги.

— Все части тела на месте, — сообщила она.

После опыта прошлой осени мы привыкли проверять это до начала работы.

— Они провели полную аутопсию, сложили органы в мешок и зашили ее.

Она отложила документы.

— Ненавижу это.

— Сэкономим на полостном бальзамировании, — сказала Маргарет, открывая дверь.

При полостном бальзамировании использовался троакар для отсасывания всякой гадости из внутренних органов и закачивания бальзамирующей жидкости, но в случае аутопсии с удалением органов, как сегодня, Маргарет могла заниматься этим отдельно в углу комнаты, пока мы с мамой делали артериальное бальзами-рование. Трудность, правда, состояла в том, что бальзамировать тело без органов все равно что набирать воду решетом: слишком большое число сосудов повреждено и жидкость постоянно вытекает. Приходилось бальзамировать отдельными участками, четырьмя, а то и больше.

Тело, все еще в мешке, лежало на металлическом столе. Я быстро вымыл руки, надел одноразовые перчатки и расстегнул молнию на мешке. Коронер из соображений приличия обмотал жертву полотенцами, которые обычно впитывали кровь, вытекавшую во время перевозки, но в этом теле крови почти не осталось. Оно было белым и пустым, словно кукольным.

— Возьми ее под голову, — сказала мама, подводя одну руку под затылок женщины, а другую под ноги.

Я подхватил голову и плечи, и мы по команде приподняли ее, а Маргарет вытащила мешок. Мы положили тело на стол, и мама стала снимать полотенца.

— Закрой глаза, — велела она.

Я закрыл, покорно дожидаясь, когда она сложит полотенца в биологически безопасный мешок и накроет свежими грудь и пах. Я не открывал глаза, пока она не разрешила.

Корпус женщины был вскрыт Y-образным рассечением: два разреза от плеч до грудины и один от грудины до паха. Верхнюю половину зашили, но нижнюю оставили, и внутри виднелся ярко-оранжевый мешок. Маргарет осторожно вытащила из брюшной полости тяжелый мешок, поставила на металлическую тележку и откатила к боковому столу у насоса с троакаром. Мама протянула мне теплую влажную тряпку и баллончик с обеззараживающей жидкостью, и мы принялись обрабатывать поверхность тела.

Обычно бальзамирование успокаивало меня, но на сей раз постоянно возникали какие-то мелкие детали, которые портили настроение. Например, ее запястья — покраснение исчезло, потому что в тканях не осталось крови, но они явно выглядели поврежденными. Они были связаны — и очень туго — в течение какого-то времени, местами кожа вообще отсутствовала, обнажая мышцы. Я представил это тело живым, представил, как женщина отчаянно пытается вырваться из пут. Она вертится, извивается, не обращая внимания на боль от вонзающихся в кожу веревок. Но не может освободиться.

Я вспомнил озеро, спокойное и пустынное, и отбросил мысль о борьбе.

«Я только обмываю ее, не больше и не меньше. Вот сюда еще нужно брызнуть и легонько потереть. Все спокойно. Все в порядке».

Кожа была гладкая, но повсюду виднелись порезы, струпья, волдыри. На вымытом теле это становилось гораздо заметнее, чем тогда, в озере; теперь я понимал, что вся жертва покрыта ранами, как жуткой россыпью конфетти. Чем их нанесли? Волдыри — явные последствия ожогов, места, где кожа вздулась и опухла, как хот-дог на гриле. Я прикоснулся к одному из них, ощущая шероховатую поверхность. Центр волдыря затвердел так, словно это мозоль или его жгли сильнее, чем по краям. Кто-то намеренно прикладывал раскаленный предмет к ее коже, снова и снова, в разных местах.

Кто-то мучил ее.

Теперь происхождение этих порезов и царапин, прежде казавшихся такими странными, становилось понятнее — она не сама поранилась, спасаясь бегством по лесу или пробираясь через густой кустарник, ее целенаправленно кололи и резали бессчетное число раз. По образовавшейся на некоторых ранах корочке я понял, что это длилось какое-то время; я посмотрел внимательнее, нет ли затянувшихся порезов, и нашел в разных местах несколько тонких белых шрамов. Чем нанесены эти маленькие ранки? Опасная бритва оставила бы длинный порез, если только не действовать очень аккуратно. Но я видел короткие шрамы, такие, будто ее кололи. Я поставил баллончик и тщательно обследовал одну из недавних ранок, раздвинув пальцами. Она была неглубокой. Я обследовал другую — крохотное отверстие на бедре. Оно оказалось глубоким и узким, как дырка от гвоздя. Я погрузился в воспоминания об утреннем сне, полном женских криков, и представил, чем бы воспользовался я: здесь гвоздем, здесь отверткой, здесь ножницами. Расположение ран выглядело беспорядочным, но какая-то система все же прослеживалась — разум, руководивший этими действиями, проверял разные инструменты, изучал, какой эффект они произведут. Вызывает ли гвоздь, загнанный в бедро, такой же крик, как и гвоздь, загнанный в плечо? Как гвоздь, загнанный в живот? Чего жертва будет бояться больше, когда ты придешь во второй раз, — раны, пронзающей мышцу, орган или кость?

— Джон?

Я поднял глаза. На меня смотрела мама.

— А?

— Ты в порядке?

Под хирургической маской я не разбирал выражения ее лица, но глаза казались темными, прищуренными, в уголках появились морщинки. Она была озабочена.

— Все нормально, — ответил я, беря баллончик и приступая к работе. — Устал.

— Ты же только что проснулся.

— Я все еще просыпаюсь. Ерунда, просто спросонья.

— Понятно, — сказала мама и вернулась к волосам.

Конечно, все было ненормально. Я представлял, будто сам наношу раны, которые видел. Передо мной лежала не старушка, мирно отошедшая в мир иной во сне, а женщина, погибшая жестокой, насильственной смертью, после бесчеловечных пыток и унижений. Это не успокаивало мистера Монстра, напротив, возбуждало. Он стал похож на акулу, почуявшую кровь в воде. На тигра, ощутившего запах мяса.

Я превратился в убийцу, который почувствовал присутствие жертвы, — не мертвой, а того, кто мучил ее. Я был убийцей убийц, и если в городе объявился новый, значит пришло мое время.

Я поставил баллончик на столешницу громче, чем хотел, и выскочил в туалет. Не мог больше здесь находиться. Стянул перчатки, швырнул в корзину, открыл кран и принялся пить из горсти. Сделав несколько глотков, я отер лицо рукавом и замер. Потом попил еще.

Я не должен допускать такие мысли.

«Я не убийца, — подумал я. — Убийца — мистер Монстр. А я тот, кто останавливает его».

Я испугался.

Но мне надо было возвращаться в морг. Я обязан узнать о теле все, чтобы лучше понимать, кто убил женщину. Но зачем? В ушах у меня снова зазвучали слова агента Формана: «Ты не полицейский. Ты не следователь». Мне не нужно изучать тело. Я мог вообще не обращать на него внимания.

Я вернулся в морг на автопилоте, ноги сами принесли. Окончательно решил уйти, но вместо этого достал свежие перчатки из коробки на столе.

— У тебя все в порядке? — снова спросила мама.

— В полном, — ответил я и взял со стола тряпку, воспользовавшись этим, чтобы получше рассмотреть порезы на руках трупа.

— С верхней частью мы закончили, — сказала мама. — Помоги мне посадить ее, нужно поработать со спиной.

Я взял тело за одно плечо, мама за другое, и вдвоем мы подняли его. Трупное окоченение прошло, и тело сгибалось свободно.

— О-о, — протянула мама, замерев.

Удерживать легкое пустое тело в полусидящем положении не составляло труда. Я посмотрел на руку мамы и увидел, что она прижимает кожу к спине трупа. Кожа двигалась как-то неестественно.

— Тканевый газ, — объявила она.

Маргарет повернулась и настороженно посмотрела на маму:

— Ты шутишь.

— Посмотри сама, — предложила мама и снова надавила на кожу.

Я присмотрелся: кожа свободно ходила над мышцами, словно они не соединялись. Это было плохо.

— Кожа проскальзывает, — пояснила мама. — Дезинфекция во время вскрытия приглушила запах.

Она наклонилась поближе, сняла респиратор, потянула носом и с отвращением отшатнулась:

— Ох, ужас какой. Клади ее, Джон.

В замешательстве мы положили тело. Тканевый газ был кошмаром бальзамировщика — он возникал под действием особо опасной бактерии, которая бурно размножалась в мертвых тканях и производила внутри тела дурнопахнущий газ. По запаху эту гадость обычно и узнавали, но иногда — как сейчас — запах заглушался химикатами, и тогда наличие газа определялось только по свободно ходящей коже, что и обнаружила мама, когда пузырьки газа отделили кожу на спине от мышц. Уже одно присутствие газа не сулило ничего хорошего, потому что вонь скоро становилась слишком сильной, чтобы ее скрыть. Она подрывала репутацию похоронного бюро, когда люди приходили прощаться с покойным. Но хуже газа были только производящие его бактерии — если они попадали на ваш стол, избавиться от них вы могли только с большим трудом. Если мы немедленно не остановим их распространение, бактерии со стола или с инструментов попадут во все тела, привезенные на бальзамирование. Это грозило погубить наш бизнес.

— Прекращаем работу и думаем, — приказала мама. — К чему мы прикасались?

— Резиновые перчатки, — начала Маргарет. — Скальпель, которым я разрезала мешок. Троакар.

— Всего один?

— Он был уже подсоединен к вакуумному насосу. Ящик с другими троакарами я даже не открывала.

— Я прикасалась к баллончику, трем тряпкам, расческе и шампуню, — отчиталась мама. — Джон трогал баллончик и тряпку.

— И дверную ручку, — добавил я. — И ручку туалета.

— И ты не снял перчатки?

— Нет.

— Ах, Джон!.. — раздраженно сказала мама. — Ладно, что еще?

— Я прикасалась к тележке, — продолжила Маргарет. — И еще мы должны продезинфицировать все поверхности — на всякий случай.

— И конечно, стол, — подытожила мама. — Давайте выделим зараженную зону вблизи Маргарет и перенесем туда все использованные инструменты; остальное помещение получается чистым. Когда закончим бальзамирование, отдраим комнату так, что она будет молить о пощаде.

— И вызовем полицию, — вставил я.

Мама и Маргарет удивленно посмотрели на меня.

— Зачем? — спросила мама.

— Это может быть важно для расследования.

— Ты думаешь, они не знают? Они четыре дня исследовали тело.

— В документах об этом написано? — поинтересовался я.

Мама задумалась и посмотрела на Маргарет:

— Он прав. Рон предупредил бы нас, если б знал. Возможно, пока тело было у них, бактерии еще не успели развиться.

— Кроме того, Рону необходимо продезинфицировать лабораторию, — сказала Маргарет. — Что толку от наших стерильных инструментов, если он будет привозить сюда зараженных покойников. — Она закатила глаза. — Есть подозрение, что лучше мне самой заняться его лабораторией. Не уверена, что Рон все сделает как надо.

Мама стянула перчатки, выбросила в корзину и вымыла руки горячей водой с мылом. Она выключила воду, задумалась на секунду, потом снова повернулась к раковине и протерла ручки кранов и дозатор жидкого мыла. Удостоверившись, что все чисто, она жестом попросила меня открыть дверь, чтобы больше ни к чему в комнате не прикасаться, и вышла в канцелярию позвонить.

— Молодец, Джон, — похвалила Маргарет. — Если они не знают о тканевом газе, то одна из ран может оказаться гораздо старше, чем они думают. У тебя нюх на такие вещи.

Она повернулась к груде органов, а я — к телу на столе. Тканевый газ чаще всего образуется в пролежнях — мерзко выглядящих омертвевших тканях, какие появляются у пациентов больницы или стариков, которые неделями или месяцами лежат без движения. Другой источник бактерии — гангрена, возникающая в похожих случаях. Если женщину при жизни долго держали взаперти, не разрешали двигаться, то бактерия могла появиться по одной из вышеперечисленных причин. Но мы не нашли тому доказательств, а ведь в обоих случаях остались бы обширные внешние повреждения. У нее же были только маленькие ранки, из которых любую инфекцию вычистили бы во время вскрытия.

Существовала еще одна возможность подцепить эту бактерию. Я подвел руки под тело и приподнял, чувствуя, как кожа свободно ходит под пальцами. Спину, как и остальные части тела, покрывали порезы, проколы и ожоги, но некоторые, как я заметил, были неправильной формы и крупнее других. Коронер так хорошо отмыл тело, что следов самой инфекции не осталось, но, если знаешь, что ищешь, хватит и формы повреждений: меня интересовали обычные ранки, только деформированные, словно растянутые. Как пролежни, но меньше по размеру. Рана претерпевала такие изменения под воздействием нескольких факторов, и только один из них мог вызвать появление тканевого газа. То ли по умыслу, то ли случайно в эти раны занесли человеческие экскременты.

Я внимательнее пригляделся к ранам. Возможно, ее несколько дней держали в помещении без туалета. А возможно, убийца сделал это нарочно. Так или иначе, его невероятная бесчеловечность ошеломила меня, погрузила в кошмар наяву, который накатил, как только мы начали работать над телом.

Я находился в морге, но одновременно в каком-то подвале. Я был с Джанеллой Уиллис — трупом и с Джанеллой Уиллис — кричащей, плачущей жертвой. Две разные реальности с ревом сплетались и расплетались вокруг меня — десятки, сотни раз. Я колол ее, жег, ломал кости. Иногда я смеялся, иногда бранился и бушевал, а иногда просто присутствовал, обессиленный и опустошенный. Часть моего разума наслаждалась происходящим, другая — анализировала; я пытался отключить обе и подумать о чем-то другом, но безуспешно. Тогда я сосредоточился на анализе, изо всех сил стараясь выжать пользу из своих кошмаров. Я надеялся, что смогу узнать или обнаружить что-то важное, мысленно прожив этот сценарий. Но выяснил, что представляю в главной роли Брук и каждый ее пронзительный крик вызывает у меня одновременно восторг и ужас.

«Нет!»

Я не желал погружаться в эту яму. Я не закрывал глаза, но сны наяву затуманивали зрение, смешиваясь с окружающей реальностью. Женщина на столе превращалась в Брук, я видел провал ее вскрытого живота.

«Нет! Только не Брук!»

Я гнал мысли прочь, и снова мне это не удавалось. Максимум, что у меня получилось, — направить их на что-то менее захватывающее.

Марси.

Марси — красивая девушка, но для меня она ничего не значит, а потому думать о ней проще. Воображать Брук казалось совершенно неправильным, я как будто предавал ее, но если заменить Брук на Марси… в Марси меня ничего не привлекало, так что и предавать было нечего. Я зацепился за ее образ: фигура Марси, цвет кожи, темно-каштановые волосы… значит, на столе лежала она. Я вздохнул с облегчением.

Обуздав свой разум, я понял, что одной рукой держусь за стол, чтобы сохранить равновесие. Мне нужно было выйти. Дверь открылась, и появилась мама, она тяжело вздохнула, а я, делая шаг к двери, оперся о стол второй рукой.

«Я смогу, — думал я. — Я уже избавляюсь от этого. Я едва контролирую мысли, но по-прежнему способен управлять действиями».

Мама сказала Маргарет что-то о Роне и телефоне. Я сделал вид, что не слышу. Мне нужно было уйти.

Еще шаг. У меня получится.

И тут дверь снова открылась, а на пороге появилась Лорен — на лице синяк, глаза опухли от удара и слез.

— Что случилось? — воскликнула мама.

Лорен плакала, как котенок, потерявшийся в бескрайних, смертельно опасных джунглях.

— Он ударил меня, — проговорила она так, будто ужас и растерянность затянули ей горло тугим узлом.

И тут мир треснул, и мистер Монстр зарычал так громко, что все могли его слышать: и мама, и Маргарет, и Лорен. Они посмотрели на меня потрясенно, а я выбежал из морга.

«Смерть! Смерть!»

Замешательство превратилось в бешенство, а глубинная потребность убивать вырвалась раскаленным потоком эмоций.

«Больше никаких ожиданий — прямо сейчас!»

Я, спотыкаясь, прошел по коридорам, потерявшись в собственном доме. Наконец я наткнулся на выход и, словно тонущий, глотнул свежего воздуха.

«Убей его! Пусть визжит от страха!»

«НЕТ!»

Уже светало, несмотря на ранний час, и город окутывали призрачные сумерки. Я остановился. Чтобы не упасть, оперся о стену, потом сел в машину и завел ее. Я должен был что-то сделать. Покрышки взвизгнули, когда я сорвался с места, и в мыслях у меня Курт отозвался полным ужаса криком. На углу я заставил себя повернуть в противоположном от его дома направлении. Ехал я неуверенно, дергано, руки словно не слушались меня.

«Нет, я не буду убивать!»

«А что тогда?»

Я вдавил педаль в пол, позволяя животному восторгу скорости прогнать туман из моей головы. Когда он рассеялся, я сбросил скорость и дал себе ответ:

«Огонь».

Я чувствовал, как закипает во мне потребность убивать, сгусток яростного напряжения, который сотрясается и бьется в глубине, словно живое существо. Огонь успокоит его. Огонь.

Я помчался к старому складу и остановился только на покрытой гравием площадке у входа. Я выскочил и с силой захлопнул дверь — мне понравился оглушительный удар, потрясший машину. Поблизости никого не было, и я бросился на склад в поисках топлива. Канистру я не взял, но здесь хранились банки с краской на спиртовой основе. Я схватил одну и расплескал содержимое по конструкции из матраса и досок, которую соорудил в прошлый раз. Я поднял еще банку и швырнул туда же, но она ударилась об стену и с грохотом отскочила, краска разлилась по полу. Я пнул бочку, но она осталась стоять. Я замолотил по ней, чувствуя приток адреналина, вызванный ее сопротивлением, и наконец она перевернулась.

Я представил себе, как Курт бьет Лорен, и снова закричал. Мой крик эхом разнесся по складу, невнятный, нечеловеческий.

Я пошарил по карманам в поисках картонных спичек — ни один пироманьяк не выходит из дому без спичек — и трясущимися руками оторвал одну от книжечки. Потом я вывернул книжечку, зажав головку спички между теркой и картоном, и резко дернул. Спичка вспыхнула, а вместе с ней занялась и вся книжечка. Я ощутил восторг при виде огня. Дыхание у меня участилось, стало прерывистым, и я бросил огненный шарик на пропитанный горючим матрас. Огонь мгновенно распространился по всей поверхности, запрыгали яркие языки, но быстро спали, пожрав спиртовую жидкость. Вскоре загорелся и сам матрас. Я подошел ближе — это было прекрасно.

Огонь перекинулся на доски, которые я уложил в костер, поддоны, громоздящиеся по соседству, пятна краски на полу. Я смотрел, как он переходит с предмета на предмет, иногда бегом, иногда прыжками, но все время движется и растет, радостно потрескивая. Оставался ли на складе кот? Меня это не волновало. Пусть горит. Я стоял у костра, пока еще мог, и наслаждался чувством освобождения. Вот чего я хотел! Вот где была сила! Огонь подчинялся мне, и я чувствовал себя богом.

Я медленно отступал к выходу, глядя, как в окнах пляшут языки пламени. И тут краем глаза я заметил движение: белый кот выскочил откуда-то и бросился к двери. Я точно вычислил миг его приближения и с ноги впечатал в косяк — кот зашипел и заорал. Я схватил его за хвост и ударил об стену. Кот снова отчаянно заверещал, а я раскрутил его и, размазав по стене с той стороны двери, услышал тошнотворный хруст.

— Ты этого хотел? — крикнул я. — Этого?

Я отошел и швырнул кота внутрь, прямо в сердце радостно пляшущего оранжевого пламени. Он пролетел по воздуху и упал на груду досок. Я снова услышал мяуканье, слабое и несчастное, но тут жар стал невыносимым, и я выскочил из здания.