25

Две патрульные машины и внедорожник Сэмми Чанга припаркованы перед восьмиэтажным кирпичным зданием, но ни мигалки кареты «скорой помощи», ни каких-либо признаков трагедии или катастрофы не заметно. Я не слышу сирен ни поблизости, ни вдалеке, лишь гул мощного двигателя фургона и постукивание его новых «дворников». С закрытыми окнами в салоне душно, вентилятор гоняет горячий, влажный воздух, а дождь настолько сильный, как будто мы попали на автомобильную мойку. Гром грохочет вовсю, старый город окутан туманом.

Чанг и двое полицейских, сутулясь, прячутся от непогоды под козырьком на ступеньках той же двери, которая открывалась передо мной вчера, когда разносчица на велосипеде появилась буквально из ниоткуда, как привидение. Мы с Люси, Бентоном и Марино выходим из фургона под дождь и ветер, и я оглядываюсь в поисках «скорой», но не вижу и не слышу ее. Мне это не нравится, ведь я же просила, чтобы она приехала сюда. В качестве предосторожности нужна бы и команда спасателей. Чтобы сберечь время, если оно еще осталось и есть что беречь. Дождь заливает вымощенную кирпичом дорожку и стучит так, как будто громко хлопает в ладоши.

— Полиция! Есть кто-нибудь? Полиция! — говорит один из полицейских, нажимая на кнопку интеркома. — Не отвечает. — Он отступает и оглядывается, а дождь становится все сильнее. — Надо узнать, нет ли другого входа. — Смотрит на нависшее черное небо и косые потоки дождя. — Как всегда, оставил плащ в машине.

— Да к тому времени, как мы выйдем, он уже кончится, — говорит второй.

— Надеюсь, хоть града не будет. Однажды моя машина попала под град. Как будто кто-то прогулялся по ней на «шпильках».

— А что вообще нью-йоркский прокурор здесь делает? На отдыхе? В этом доме много местных, но они уезжают на лето, некоторые сдают свои квартиры на неделю-другую. Она здесь ненадолго или как?

— Кто-нибудь вызвал «скорую»? — громко спрашиваю я. Ветер раскачивает гигантские дубы, и испанский мох хлещет серыми плетьми, похожими на обтрепанные грязные тряпки. — Здесь нужна «скорая», — добавляю я. Мы вчетвером обступаем Чанга и двух полицейских с напористостью бури, которая приближается, грохочет уже почти над головой, а дождь колотит по дорожке и асфальту и сплошным потоком стекает с козырька над крыльцом.

— Интересно, нет ли тут конторы по найму, — говорит один из полицейских. — Ключ у них должен быть.

— В этом здании вряд ли.

— Их в большинстве старых домов нет, — подает голос Чанг. — Можно попробовать позвонить кому-то из соседей. Может…

Марино протискивается мимо нас с ключами, чуть ли не отталкивая с дороги полицейских.

— Эй, полегче, приятель. Ты кто такой?

Пока Марино отпирает дверь, я краем уха слышу, как Чанг объясняет, кто мы и зачем находимся здесь, и смутно ощущаю, насколько промокла моя черная полевая форма и ботинки. Зачесываю назад мокрые волосы, слышу отдельные слова: ФБР… Бостон и работает с доктором Денгейтом. Наконец все мы направляемся к лифту. Люси идет за мной, ее ладонь прижимается к моей спине, подталкивая и цепляясь, и я чувствую, что в этом прикосновении. Чувствую отчаяние. Так она делала, когда была маленькой, когда чего-то боялась, когда не хотела, чтобы нас разделили в толпе или чтобы я ушла.

Я говорила Люси, что все будет хорошо, но на самом деле не верю, что будет так, как мы надеемся, как хотим, как должно бы быть в идеальном мире. Мы ничего еще не знаем, напомнила я племяннице, хотя у самой меня и нет надежды. Я просто ее не ощущаю. Джейми не отвечает ни по сотовому телефону, ни по домашнему, ни на имейлы и эсэмэски. Ничего с тех пор, как мы с Марино ушли от нее в час ночи, но этому может быть логическое объяснение, сказала я Люси. И хотя мы и должны предпринять все возможные действия, это еще не значит, что надо обязательно предполагать худшее.

Но я предполагаю именно худшее. То состояние, в котором нахожусь я сейчас, болезненно мне знакомо, как печальный старый друг, мрачный спутник, бывший гнетущим лейтмотивом моего жизненного пути. В ответ на него возникает чувство, тоже слишком хорошо мне известное: усадка, окаменение, как остывание бетона, как будто что-то тяжело опускается в глубокий мрак, в бездонное темное пространство, недостижимое и запредельное. Именно это я чувствую перед тем, как войти туда, где смерть тихо и покорно ждет, чтобы я позаботилась о ней так, как умею только я. Что творится в голове Люси? Не знаю. Наверно, это не то же тяжелое предчувствие, что давит меня, но что-то беспорядочное, путаное, противоречивое и летучее.

Все двадцать минут, что мы добирались сюда, она держалась, оставалась собранной и здравомыслящей, но сейчас бледная, как будто ей плохо, и выглядит испуганной и злой одновременно. Я вижу проблески и вспышки эмоций в ее напряженных зеленых глазах, а по дороге услышала и душевное смятение в брошенной вскользь реплике. Она сказала, что последний раз разговаривала с Джейми полгода назад, когда обвинила ее в том, что та лезет куда-то, куда не надо. «Во что лезет?» — спросила я. «Лезет защищать и спасать людей, обращая, если потребуется, их ложь в правду, потому что именно это она делает с собой. Ей так удобно. Джейми, можно сказать, забралась на большую гору правды, но только лишь для того, чтобы скатиться с другой ее стороны, — ответила Люси сквозь шум начавшегося дождя, и голос ее звенел от страха и злости. — Я предупреждала ее, потому что прекрасно все понимала. Я обо всем ей так и сказала, но она все равно сделала по-своему».

— Иди вперед, — говорит Бентон Марино.

«Она все копала и копала, пока дело не приняло опасный оборот, — продолжала Люси, и голос ее слегка дрожал, как будто она запыхалась. — Зачем ей это было надо? Зачем?»

— У нее какие-то проблемы? — спрашивает Марино один из полицейских. — Личные, финансовые или еще какие?

— Нет.

— Бьюсь об заклад, она просто уехала куда-нибудь — может, достопримечательности осматривать — и никому не сказала.

— Только не она, — говорит Люси. — Ни черта.

— Забыла телефон, или батарейка сдохла. Знаете, как часто здесь такое случается?

— Какие, к дьяволу, достопримечательности! — рычит за моей спиной Люси.

Марино вытирает рукавом мокрое лицо, глаза его бегают, как обычно бывает, когда под бесстрастностью и грубостью он прячет крайнее расстройство. Дверцы лифта расходятся, и все мы, кроме Бентона и Люси, устремляемся в кабинку. Полицейские продолжают выдвигать предположения, стараясь разрядить гнетущую, тревожную атмосферу, но лучше бы им вообще ничего не говорить.

— Скорее всего, с ней все в порядке. Такое сплошь и рядом случается. Человек уедет куда-нибудь в гости, никого не предупредив, а люди начинают беспокоиться.

Они — обычные патрульные копы, и для них это не более чем рутинная проверка, может, чуть более драматичная, чуть более официальная, но тем не менее простая проверка. Полиция проводит их ежедневно, особенно в это время года, когда пик туристического сезона и школы на каникулах. Кто-нибудь звонит «911» и просит проверить, все ли в порядке с его другом или членом семьи, который не отвечает на звонки или от которого давно ничего не слышно. В девяноста девяти случаях из ста все нормально. В одном, когда что-то случается, это не трагедия. И очень редко бывает, что человек мертв.

— Я с вами, — говорит Люси.

— Мне нужно войти первой.

— Я пойду с тобой.

— Не сейчас.

— Я должна, — настаивает Люси, и Бентон обнимает ее и притягивает к себе — успокоить, и не только. Он делает это, чтобы она не помчалась вверх по лестнице и не попыталась ворваться в квартиру.

— Я позвоню сразу, как только войду, — обещаю я Люси. Створки лифта сходятся, и, когда они закрываются полностью, отрезая племянницу от меня, боль в груди становится невыносимой.

Лифт, натертое до блеска старое дерево и полированная медь, кренится, поднимаясь, и я объясняю полиции, что от Джейми Бергер целый день ничего не слышно и она приехала в Саванну не в качестве туристки. Она здесь не на отдыхе. Может, ничего страшного не случилось, и я очень надеюсь, что так оно и есть, но это не в ее характере, и сегодня она должна была появиться в офисе доктора Денгейта, а она там не появилась и даже не позвонила. Надо было вызвать «скорую», и неплохо было бы вызвать ее сейчас, и все время, пока говорю, я сознаю, что повторяюсь, что твержу одно и то же, а у полицейских, молодых ребят, есть свое объяснение происходящему.

Они определенно полагают, что Марино живет с этой приезжей, которая не отвечает на телефонные звонки и не с кем не контактирует. Иначе откуда у него ключи? Скорее всего, тут какие-то семейные дрязги, о которых никто не хочет говорить. Я повторяю, что Джейми — известный нью-йоркский прокурор, то есть на самом деле бывший прокурор, и у нас есть причины беспокоиться о ее безопасности.

— Когда вы видели ее в последний раз? — спрашивает Марино один из патрульных.

— Прошлой ночью.

— Ничего необычного?

— Нет.

— Все нормально?

— Да.

— Может, вы слегка повздорили?

— Нет.

— Может, немного поцапались?

— Чушь собачья.

— Есть кое-какие необычные обстоятельства, — говорит Чанг полицейским, когда лифт, дернувшись, останавливается, и это единственное объяснение, которое Чанг или мы можем предложить полицейским.

Мы не собираемся упоминать Кэтлин Лоулер или делиться соображениями, что ее отравили. Я не намерена рассказывать здесь о Лоле Даггет или об «Убийствах в клубе „Менса“» и не собираюсь выкладывать, что Дона Кинкейд, содержавшаяся под стражей в госпитале для душевнобольных преступников, теперь в коме и ее, возможно, тоже отравили. Я не буду рассказывать сейчас о вчерашней разносчице, доставившей суши, которое Джейми, похоже, не заказывала. Я не хочу ни говорить, ни объяснять, ни рассуждать, ни представлять. Я схожу с ума от беспокойства и в то же время уже знаю, что ожидает нас, или боюсь, что знаю. Мы выходим из лифта и спешим в дальний конец коридора, где Марино отпирает тяжелую дубовую дверь.

— Джейми? — гремит его бас, едва мы входим в квартиру, и я сразу же замечаю, что сигнализация не включена. — Черт! — Марино бросает взгляд на кнопочную панель у двери, отмечая ту же, не сулящую ничего хорошего деталь. Лицо у него потное и красное, форменное хаки посерело от дождя. — Она всегда ее включает. Даже когда сама здесь. Эй! Джейми, ты дома? Вот дерьмо.

Кухня выглядит точно так же, как и вчера, когда я уходила, не считая бутылки с антацидом на стойке. Ее точно здесь не было, когда я мыла посуду и убирала еду, а большая коричневая сумка Джейми висит не на спинке стула, где я ее видела, когда пришла с пакетом из «Броутон и Булл». Сумка валяется на кожаном диване в гостиной, содержимое разбросано на журнальном столике, но мы не задерживаемся посмотреть, что могло пропасть или что она искала. Мы с Чангом спешим за Марино по коридору, ведущему в спальню.

Через открытые двери я вижу широкую кровать, смятое зелено-коричневое покрывало и Джейми в бордовом банном халате, скомканном, без пояса. Она лежит лицом вниз, бедра повернуты в сторону, руки и голова свешиваются с кровати — не похоже на смерть во сне, зато очень похоже на смерть Кэтлин Лоулер, словно в последние мгновения обе сопротивлялись подступившей агонии. Прикроватная лампа включена, шторы задернуты.

— Вот дерьмо, — слышу я голос Марино. — Господи.

Я подхожу к ней и ощущаю запах горелых фруктов и торфа. То, что пахнет, как скотч, разлито на прикроватной тумбочке, и тут же перевернутый стакан, а рядом с ним база беспроводного телефона.

Я дотрагиваюсь сбоку до ее шеи, ищу пульс. Но она холодная, и трупное окоченение уже заметно. Поднимаю глаза на Чанга, потом перевожу взгляд на одного из полицейских.

— Сейчас вернусь, — говорит мне Чанг. — Надо взять кое-что из машины, — добавляет он, уходя.

Патрульный глазеет на тело, свешивающееся с правой стороны кровати, подходит ближе и вытаскивает из-за пояса портативную рацию.

— Не подходи и ничего не трогай, — рявкает, сверкая глазами, Марино.

— Эй, полегче.

— Ты ни черта не знаешь, — взрывается Марино. — И незачем тебе тут ошиваться. Ты ни черта не знаешь, так что выметайся отсюда к чертям собачьим!

— Сэр, вам надо успокоиться.

— Сэр? Что я тебе, рыцарь, что ли? Не называй меня сэром.

— Успокойся, — прошу я Марино. — Пожалуйста.

— Вот черт. Поверить не могу. Господи Иисусе! Что тут произошло?

— Лучше не приближаться, — говорю я полицейскому. — Мы действительно не знаем, с чем имеем тут дело, — добавляю я, и он отступает на несколько шагов, оставаясь в дверях.

Побагровевший Марино тупо смотрит на тело, потом отворачивается.

— Хотите сказать, тут может быть что-то заразное? — спрашивает полицейский. — Мы можем что-то подхватить?

— Не знаю, но вам лучше не подходить и ничего не трогать. — Я осматриваю то, что открыто взгляду, но не вижу ничего подозрительного. — Люси и Бентон не должны сюда входить, — говорю я Марино. — Незачем ей это видеть.

— Господи! Вот дерьмо!

— Пойди туда и проследи, чтобы она не попыталась войти, хорошо? Позаботься, чтобы дверь в квартиру была закрыта и заперта.

— Господи! Какого дьявола тут произошло? — Голос его дрожит, налитые кровью глаза блестят.

— Пожалуйста, убедись, чтобы дверь была заперта. А вы попросите напарника подежурить там, чтобы никто посторонний сюда не вошел, — говорю я патрульному с короткими рыжими волосами и глубоко посаженными голубыми глазами. — Мы не можем ничего больше сделать и не должны ничего трогать. Здесь смерть при невыясненных обстоятельствах, и мы должны вести себя как на месте преступления. Я подозреваю отравление, поэтому ничего нельзя трогать. Конечно, лучше бы вам здесь не находиться, потому что мы не знаем, с чем имеем дело, но вы мне нужны. Нужно, чтобы вы оставались со мной, — повторяю я полицейскому, когда Марино выходит, громко топая по паркету.

— Почему вы думаете, что это место преступления? — Рыжеволосый полицейский оглядывается, но от двери не отходит. После того, что я сейчас сказала, ему не хочется приближаться к телу. Ему не хочется находиться в этой комнате. — Разве что из-за ее сумки в гостиной? Но если она впустила кого-то, кто потом ее ограбил, то это должен быть человек, которого она знала, иначе как бы он открыл дверь внизу?

— Мы не знаем, был ли здесь кто-то.

— Значит, в квартире может быть что-то ядовитое?

— Да.

— Или, может, передозировка и она искала в сумке таблетки? — Патрульный остается на своем месте у двери. — Может, посмотреть в ванной? — Он поглядывает на приоткрытую дверь слева от кровати, но не делает ни шагу.

— Не стоит, и мне нужно, чтобы вы оставались со мной. — Я набираю номер Бентона.

— В прошлом году был у меня один такой случай. Передозировка окситоцина, и все выглядело ну почти как здесь. Везде порядок, кроме ящиков стола, где женщина искала наркотики, и сумки. Лежала мертвая поперек кровати, причем на одеяле, а не под ним. Такая красивая девчонка, танцовщица, а вот подсела на окси.

Я нажимаю кнопку вызова и смотрю в сторону ванной, но не подхожу к ней. Свет просачивается через приоткрытую дверь. Прикроватные лампы включены, и в ванной тоже горит свет. Прошлой ночью Джейми не ложилась в постель, а если и легла, то в какой-то момент встала.

— Сказали, несчастный случай, но лично я думаю, там было самоубийство. С ней только что порвал приятель. В общем, куча проблем, — говорит полицейский, и с таким же успехом он мог бы разговаривать сам с собой.

— Люси не должна сюда войти, — говорю я Бентону, как только он отвечает, и он понимает, что это значит, и молчит. — Не знаю, что предположить, — добавляю я, потому что действительно не знаю, что ему нужно сказать сейчас Люси.

Она все равно узнает, если уже не знает. Тут есть только два возможных варианта. Либо Джейми мертвая здесь, в квартире, либо нет, но Люси уже точно знает, что она мертва. В эту минуту до нее доходит, что Бентон слушает меня и, пока я описываю, что вижу, не делает ничего, чтобы рассеять ее страхи. Взгляд, улыбка, жест или слово могли бы прогнать их, но Бентон молчит и не двигается, и я представляю, как он смотрит прямо перед собой и слушает. Люси, конечно, догадается, и я понятия не имею, как быть, но заниматься ею сейчас не могу. Мне надо разобраться с тем, что произошло здесь. Надо разобраться с Джейми. Разобраться с тем, что может произойти дальше.

Я смотрю на тело на кровати, на распахнутый, скомканный вокруг бедер халат. Под халатом голое тело, и мне невыносима мысль, что рыжеволосый патрульный или кто-то еще видит ее такой. Но дотрагиваться до нее нельзя. Нельзя ни к чему прикасаться, и я стою возле окна. Я не хожу по комнате и не приближаюсь к кровати.

— Пожалуйста, оставайся с Люси, а я вернусь, как только смогу, — говорю я Бентону по телефону. — Если удастся увезти ее в отель, встретимся там, это было бы лучше всего. Нечего ей здесь оставаться, да и ты ничего сделать не можешь. — Мне плевать, что он фэбээровец. Плевать, кто он и какие у него полномочия. — Не здесь, не сейчас. Прошу, позаботься о ней.

— Разумеется.

— Встретимся в отеле.

— Хорошо.

Я говорю ему, что нам нужен другой номер. Если возможно, с кухней. Чтобы комнаты были смежные, потому что я уже предполагаю, что будет дальше. Я точно знаю, что нам придется делать, и самое главное — это держаться вместе.

— Сделаю, — обещает Бентон.

— Всем вместе, — повторяю я. — Это не обсуждается. Ты мог бы арендовать машину или попросить в Бюро. Нам нужна машина. Ездить в фургоне Марино нельзя. Не знаю, сколько мы тут еще пробудем.

— Я не уверен насчет него, — тихо, ничего не выдавая тоном, говорит Бентон.

Он имеет в виду, что если Джейми убили, то у Марино могут возникнуть сложности с полицией. Его могут счесть подозреваемым. У него ключи от подъезда и квартиры Джейми. Он, вероятно, знает код сигнализации. Он был близко знаком с ней, и полиция уже интересовалась, не могли они поругаться вчера вечером. Другими словами, предполагается, что они были любовниками.

— Я не вполне уверена, что произошло, — говорю я Бентону. — Есть подозрение, сильное, и я, конечно, разберусь с ним. Насколько мне это будет позволено.

Я даю понять, что Джейми, на мой взгляд, убили.

— Но не уверена ни насчет него, ни насчет кого-то из нас. — Хочу сказать, что у меня те же осложнения. Марино будет не единственным подозреваемым. Это я принесла вчера вечером пакет с суши. Возможно, это я принесла Джейми смерть в белом бумажном пакете. — Я здесь. И сделаю все возможное, чтобы помочь.

— Хорошо, — только и говорит Бентон, потому что с ним Люси и он очень осторожен в словах.

Заканчиваю звонок. Я одна в спальне с мертвым телом Джейми и местным полицейским, которого, судя по нагрудному значку, зовут Т. Дж. Харли. Он остается у двери, смотрит на тело, оглядывается, не имея четкого представления, что делать: искать ли что-то, оставаться ли со мной, как я попросила, или присоединиться к напарнику, а может, позвонить начальнику или детективу из отдела убийств. В его глазах читается сонм мыслей.

— Почему вы думаете, что здесь что-то не так, ну, кроме того, что в ее сумке рылись? — спрашивает он.

— Мы этого не знаем, — отвечаю я. — Она сама могла что-то в ней искать.

— Что, если не таблетки?

— Мы не знаем, была ли это передозировка.

— А у нее нет привычки носить в сумочке много наличных?

— Я понятия не имею, что у нее в сумочке и сколько наличных она обычно носит с собой.

— Если есть, то это могло бы быть мотивом.

— Мы не знаем, было ли что украдено.

— Может, ее задушили чем-нибудь?

— Нет ни странгуляционной борозды, ни петехиальных кровоизлияний. Никаких видимых повреждений. Но ее надо тщательным образом осмотреть. Надо сделать вскрытие. В данный момент мы не знаем, отчего она умерла.

— А что вы знаете о ее отношениях с другом? — Он имеет в виду Марино.

— Он работал на нее, когда служил в нью-йоркской полиции, и в последнее время помогал ей в качестве консультанта. Понятное дело, он расстроен.

— В нью-йоркской полиции?

— Следователем в отделе сексуальных преступлений. И в этом качестве работал и с ней.

— Так, может, между ними что-то было?

— Может, нам в первую очередь следует выяснить, заказывала ли она суши вчера вечером? — отвечаю я. — Вместо того чтобы предполагать очевидное и гадать насчет того, что происходило в ее личной жизни. Думать, что близкий ей человек убил ее.

— Хотя обычно так и бывает.

— Обычно? Я бы сказала часто, но не всегда и не обычно.

— Но очень часто. — Он уверен в себе. — Первым делом ищи среди близких.

— Искать надо там, куда указывают улики, — возражаю я.

— Вы ведь пошутили насчет суши, правда?

— Нет.

— А я подумал, вы имеете в виду, что она сырой рыбой отравилась. Лично я эту гадость и в рот не беру. А теперь и подавно не буду. Разливы нефти, радиоактивная вода… Может, вообще перестану есть рыбу, даже приготовленную.

— В мусорной корзине должны быть контейнеры из фастфуда, пакет и квитанция. Остатки в холодильнике, — говорю я. — Пожалуйста, ни вы, ни ваш напарник ничего не трогайте. Советую держаться подальше от кухни, и пусть этим занимается следователь Чанг или доктор Денгейт. Или тот, кого пришлют.

— Да, следователь — Сэмми, а не я, и я не собираюсь лезть в его дело. Хоть и мог бы. Может, тоже стану следователем, потому что, по-моему, я для этого дела подхожу. Знаете, внимание к деталям — вот что самое важное, а уж в этом я мастер. Я с ним работал, кстати, по тому делу с передозом. — Т. Дж. Харли включает рацию и произносит: — Возможно отравление. Ничего не трогай ни на кухне, ни в мусорном ведре, вообще нигде.

— Что-что? — доносится из рации голос его напарника.

— Просто ничего не трогай. Вообще ничего.

— Десять-четыре.

Я решаю не говорить больше ничего про суши и свои опасения. И не собираюсь рассказывать, что делала здесь прошлой ночью. Приберегу эту информацию для Чанга, Колина или еще кого-то. Я знаю, что нам с Марино придется по отдельности давать объяснения, вероятно, детективу из местного отдела убийств, но не патрульному Т. Дж. Харли, который хоть и славный малый, но наивный и слишком заигрался в детектива. Чанг позаботится, чтоб нас с Марино допрашивали те, кто имеет соответствующие полномочия, и, по всей видимости, расследование будет совместным. БРД и местная полиция будут работать сообща, следующим будет ФБР. Если смерть Джейми связана с тем, что произошло в Массачусетсе — в особенности с предполагаемым отравлением Доны Кинкейд, — тогда расследование выходит за границы штата и происходящим в Саванне займется ФБР. Вероятно, оно заберет эти дела, как и предыдущие.

Я отодвигаю в сторону штору и выглядываю на улицу, где Чанг достает из машины оборудование для осмотра места происшествия. Дождь колотит по крыше дома, как будто по ней стучат что есть силы мелкие камешки, и над низкой линией домов, исторических зданий и деревьев сверкает молния. Гром гремит, словно далекие литавры или артиллерийская канонада, с треском раскалывая воздух, и я знаю, что сделала бы, если б Кембридж не был в тысяче миль отсюда.

Я бы распорядилась пригнать сюда, в Саванну, нашу мобильную лабораторию. Но из-за значительного расстояния такой план непрактичен, если не невозможен, потому что Колин Денгейт не будет ждать два дня, да и не должен этого делать. Мы не хотим ждать. Мы не можем ждать. Нам нужна сыворотка крови. Нам нужны образцы тканей. Нам нужно содержимое желудка. Конечно, есть центры по контролю и профилактике заболеваний, например в Атланте, но Колин, вероятно, не станет их дожидаться. Мы побывали на месте происшествия, и с нами ничего не случилось. С другими вроде бы тоже все в порядке. Я была в тюремной камере Кэтлин Лоулер. Я дотрагивалась до нее, дышала тем же, что и она, воздухом и нюхала то, что было в раковине, брала у нее кровь и содержимое желудка. И не заболела. Марино, Колин и Чанг тоже. Нет никаких признаков того, что нам что-то угрожает.

Очевидно, Кэтлин и Джейми убил, а Дону Кинкейд отравил один и тот же токсин, который действует относительно быстро. Он останавливает пищеварение и затрудняет дыхание. Что-то такое, что парализует. Он был в пище или в напитках. Вспоминаю, как выглядела Джейми, когда я уходила от нее ночью. Веки тяжелые, зрачки расширены, сбивчивая речь. Я думала, что она просто пьяна, но антацид на кухонной стойке наводит на мысль, что ее беспокоил желудок, и на то же самое, если женщина из камеры напротив не врет, жаловалась Кэтлин.

— Знаете, они работают на каждом месте преступления, потому что прошли подготовку в судебно-медицинской академии в Ноксвилле, где есть Ферма трупов…  — говорит патрульный Харли.

Он все говорит, говорит, и я слушаю вполуха и смотрю на залитую дождем улицу, на раскачивающиеся на ветру деревья, на огни фар, ползущие по Абердин-стрит. Затем в поле моего зрения появляется «лендровер».

— Все следователи БРД там учились, все до единого, а значит, у нас самые лучшие эксперты по осмотру места преступления, может, даже во всех Соединенных Штатах, — хвастает патрульный Харли, как будто его ничуть не волнует тело на кровати, как будто не случилось ничего ужасного.

Патрульный Харли не знал Джейми Бергер. Он понятия не имеет, кто она, кто все мы и какие между нами отношения, и я чувствую, как во мне что-то меняется, когда Колин паркуется и выключает фары. Я ощущаю какое-то равнодушное спокойствие, отстраненность, как бывает, когда что-то выше моих сил, но нужно держаться и делать свое дело. Я знаю, что меня ждет, только дурак не знал бы, и, засовывая руки в карманы рабочих штанов, вижу силуэт Джейми, мелькавший за задернутыми шторами этой комнаты прошедшей ночью.

Мы с Марино сидели в его фургоне на улице внизу, и ее тень была то здесь, то там, словно она беспокойно расхаживала по квартире. Потом разделась. Одежда, в которой она была, сейчас лежит на стуле рядом с туалетным столиком, будто она уронила или бросила ее, как делает человек, когда пьян, расстроен, спешит или неважно себя чувствует. Джейми надела бордовый халат, в котором потом и умерла, и смотрела на нас из окна гостиной, когда мы отъезжали, а я не знала. Я даже не представляла, что сделала и какую роль, по всей видимости, сыграла в этом.