19

Колин врубает четвертую скорость, и могучий двигатель старенького «лендровера» отзывается ревом алчного зверя. Мы мчимся по узкой полоске мощеного полотна, скрытого с обеих сторон непроходимыми лесами. Дорога петляет между соснами, потом выпрямляется, выходя на застроенную многоэтажками и открытую яркому солнцу равнину, — криминальная лаборатория спрятана не хуже пещеры Бэтмена.

Горячий ветер треплет желтовато-зеленый брезентовый верх, который то и дело громко хлопает. Колин передает нам полученную информацию, подозрительно подробную, если учесть, что в последние часы жизни Кэтлин Лоулер была одна. Другие заключенные ее не видели, но, может быть, и слышали, как она умирала у себя в камере предположительно от сердечного приступа, сообщил надзиратель Мейкон следователю Сэмми Чангу еще до прибытия. К тому времени когда Чангу позвонили, в тюрьме уже определили, что смерть Кэтлин — тот редкий печальный инцидент, причиной которого могла стать летняя жара. Тепловой удар. Сердечный приступ. Высокий уровень холестерина. Кэтлин Лоулер, объяснили Чангу, не заботилась о собственном здоровье.

По словам надзирателя Мейкона, утром никаких жалоб от Кэтлин не поступало. В пять сорок ей, как обычно, через ящик в двери передали поднос с завтраком: яичница, гритс, тост из белого хлеба, апельсин и полпинты молока. Заключенная пребывала в бодром настроении и была словоохотлива, доложил сотрудник тюрьмы, отвечая позднее на вопрос надзирателя Мейкона.

— Мейкон сказал Сэмми, что Кэтлин еще спросила, что надо сделать, чтобы получить техасский омлет. Шутила, — рассказывает Колин. — В последнее время она больше обычного интересовалась едой и, похоже, — по крайней мере у Сэмми сложилось такое впечатление — рассчитывала, что не задержится в тюрьме надолго. Может, уже представляла себе, какие блюда попробует, потому что вроде бы собиралась ни в чем себе не отказывать. Я с этим синдромом уже не раз сталкивался. Люди блокируют то, чего их лишили, до того момента, пока не поверят, что желаемое уже близко. И тогда ни о чем другом они думать уже не в состоянии. Еда. Секс. Алкоголь. Наркотики.

— В ее случае, наверно, все перечисленное, — подает голос сидящий сзади Марино.

— Думаю, Кэтлин заключила какую-то сделку в обмен на сотрудничество, — говорю я, набирая сообщение для Бентона. — Ей обещали сократить срок, и она уже собиралась вернуться в свободный мир.

Я объясняю Бентону, что они с Люси могут не найти нас, когда совершат посадку в Саванне, объясняю почему и прошу по возможности скорее сообщить, есть ли новости о Доне Кинкейд и ее приступе астмы.

— Кто-нибудь удосужился сообщить Джейми Бергер, что ей теперь есть чем прижать прокуратуру и суд?

Колин смотрит в зеркало заднего вида.

— Плохо слышу, мы здесь как в аэродинамической трубе, — громко отвечает он. — Ты же не хочешь закрыть окна! — кричит Колин.

— Есть или нет, я бы не стала недооценивать силу организованного протеста. Тем более сейчас, когда есть интернет. Ей вполне по силам организовать кампанию общественного и политического давления вроде той, что недавно имела место в Массачусетсе, где группы гражданских активистов и борцов за права человека вынудили губернатора отсрочить исполнение приговора в отношении двух сестер, получивших пожизненное заключение за ограбление.

— Смешно, — фыркает Колин. — Кому дают пожизненное за ограбление?

— Ни черта здесь не слышно. — Марино подался вперед и теперь сидит на самом краешке сиденья. Пот катится с него ручьями.

— Пристегнись, — говорю я. Ветер шумит, двигатель ворчит, как будто «лендроверу» скучно на ровном шоссе и он жаждет скалистых склонов.

Мы уже на Ист-204. Пролетаем мимо торгового центра. Впереди — реки Форест и Огичи, пустоши и болота. Солнце зависло прямо над головой, яркое, как фотовспышка, и его слепящие лучи бьют по квадратному носу белого «лендровера» и стеклам других машин.

— Я к тому, — я обращаюсь к Колину, — что с Джейми станется обратиться к средствам массовой информации и выставить Джорджию оплотом фанатиков и варваров. Это в ее вкусе. И я сильно сомневаюсь, что такой поворот придется по вкусу Таккеру Ридли или губернатору Манфреду.

— Сейчас это не важно.

Колин прав. По крайней мере, в отношении дела Кэтлин Лоулер. Ее приговор уже не пересмотрят, срок не сократят, и лакомств свободного мира она уже не отведает.

— В восемь утра ее отвели в рекреационную клетку, — продолжает Колин и поясняет, что летом время для прогулок и занятий специально переносят на утренние часы, пока еще не слишком жарко.

На этот раз Кэтлин прохаживалась по клетке вроде бы медленнее, чем обычно, часто останавливалась и жаловалась, что ей жарко, что она устала, что из-за влажности ей трудно дышать, а когда вернулась в камеру в начале десятого, посетовала вслух, что лучше бы она никуда и не ходила. Следующие два часа Кэтлин продолжала жаловаться, снова и снова повторяя, что чувствует себя неважно. Говорила, что завтрак ей не пошел, что прогулка ее доконала и что в такую жару и влажность «даже кони дохнут». Около полудня пожаловалась на боль в груди и выразила надежду, что это не сердечный приступ. Потом притихла, и заключенные в других камерах стали звать на помощь. Камеру Кэтлин открыли примерно в четверть первого. Она уже лежала без признаков жизни на кровати, и сделать уже ничего было нельзя.

— Согласен, то, что она тебе сказала, звучит весьма странно, — говорит Колин, лихо, словно спеша на экстренный вызов, идя на обгон. — Но из камеры смертников ее никто достать не мог.

Он имеет в виду заявление Кэтлин насчет того, что ее перевод в блок «Браво» устроила Лола Даггет.

— Я лишь передаю то, что она говорила. Тогда я не восприняла это всерьез. Мне трудно представить, как Лола Даггет, выражаясь словами самой Кэтлин, могла ее «достать», но она, похоже, искренне верила, что такое возможно.

— Чудно как-то, а уж я повидал всякого, — рассуждает Колин. — Покойник вроде бы что-то чувствовал или даже говорил, хотя со стороны это выглядело полной ерундой, а потом — хлоп, он уже и ноги протянул.

У меня, конечно, бывали случаи, когда родственники рассказывали, что любимый или близкий видел какой-то вещий сон или у него было предчувствие смерти. Какое-то чувство подсказывало человеку не лететь этим рейсом, не садиться в машину или не идти в такой-то день на охоту или прогулку. В таких историях нет ничего нового, как и в других, о том, что умерший отдал вдруг распоряжения на случай своей насильственной смерти и даже указал, кого в таком случае следует винить. И все же выбросить из головы реплики Кэтлин, как и подозрения насчет того, что их слышала не я одна, не получается.

Если наш разговор записывался, то ее жалобы на несправедливость перевода в блок, где опасность буквально висит у нее над головой, слышали и другие. А ведь после нашего разговора не прошло и двадцати четырех часов.

— Кэтлин еще говорила, что в блоке «Браво» она в полной изоляции, что охранники могут сделать все что угодно и никто ничего не увидит, — обращаюсь я к Колину. — Жаловалась, что после перевода ее положение стало только хуже. Мне показалось, что она искренне, пусть и не вполне рационально, верит в это и опасается чего-то. Другими словами, она, на мой взгляд, говорила не ради того, чтобы только лишь произвести впечатление.

— В том-то и проблема с заключенными, особенно с теми, которые просидели за решеткой большую часть жизни. Им веришь. Они так ловко манипулируют тобой, что это уже и манипуляцией-то трудно считать. Им постоянно кто-то угрожает, их третируют, их хотят убить. И разумеется, они ни в чем не виноваты и в тюрьму их посадили ни за что.

Мы сворачиваем с Дин-Форест-роуд и проезжаем придорожный торговый центр, откуда я накануне звонила по платному телефону. Спрашиваю насчет капель крови, фотографии с которыми рассматривала, когда позвонил Чанг. Знают ли Колин или Марино о крови на веранде, на заднем дворе и в саду? Человек, оставивший этот след, возможно, выходил из дома и шел дальше через сад и рощицу в сторону Ист-Либерти-стрит. А может быть, он поранился или был ранен на заднем дворе и возвращался к дому. Кровь не убрали, и мне хотелось бы знать, не осталась ли она там со времени убийств.

— Судя по расположению и форме капель, человек шел шагом, направляясь либо от дома, либо к дому. Например, он мог порезать руку и поддерживал ее другой рукой. Или поранил голову. Или у него открылось носовое кровотечение.

— Любопытное замечание насчет порезанной руки, — реагирует Колин.

— Я про это ничего не знаю! — кричит мне в ухо Марино.

— Образцы этой крови, конечно, взяли на анализ, — говорю я.

— Про кровь на веранде и во дворе слышу впервые! — снова кричит Марино. — По-моему, у Джейми этих фотографий нет.

— Не для протокола, ладно? — говорит Колин. До тюрьмы уже недалеко, несколько минут. — В то время никто и не подумал, что эти капли могут быть как-то связаны с убийствами. Ты сейчас идешь по следу, как когда-то шел я. Но эта дорога ведет в никуда.

— Фотографии сделали одновременно с осмотром места преступления, так?

— Да, и фотографировал следователь Лонг. Они попали в папку с остальными уликами, но на суде предъявлены не были. Их сочли не относящимися к делу. Не знаю, видела ли ты снимки Глории Джордан?

— Не успела.

— Будешь смотреть, обрати внимание на порез на ее левом большом пальце. Порез свежий, но больше похож на защитную рану, что меня и смутило, потому что никаких других защитных ран обнаружено не было. Ее били в шею, грудь и спину, всего было нанесено двадцать семь ударов, а потом ей перерезали горло. Она умерла в постели, не успев ни оказать сопротивления, ни даже понять, что происходит. Как потом выяснилось, кровь на веранде принадлежит Глории Джордан. Я, когда узнал об этом, подумал, что она, может быть, порезалась накануне днем и с убийствами этот след никак не связан. Такое часто случается. Старая кровь, пот, слюна — что угодно, никакого отношения к расследуемому преступлению не имеющее. На одежде, в машине, в ванной, на лестнице, на клавиатуре компьютера всегда что-то остается.

— На пальце была кровь, когда вы осматривали тело? — спрашивает Марино.

Мы проезжаем автосвалку с грудами покореженных легковушек и грузовиков.

— Господи, да там повсюду была кровь, — отвечает Колин. — Ее руки лежали вот так. — Он убирает руки с руля и показывает, в каком положении находились руки Глории — под горлом. — Может, чисто рефлекторное движение, а может, их положил так убийца, когда она уже была мертва. Он ведь задержался в спальне на какое-то время, чтобы уложить их так, как ему хотелось. Короче, руки у нее были все в крови.

— А в ванной ничего? — спрашивает Марино. — Если она порезалась раньше, то и там могла наследить.

— В ванной ничего. Но один из соседей показал, что накануне днем миссис Джордан была в саду. Предположительно, делала обрезку.

Я представляю дремлющий зимний сад за домом Джорданов, куцые ветки, поникшие побеги… все то, что видела на фотографиях.

Глория Джордан была не слишком умелой садовницей или же не успела толком поработать, быстро поранила палец и вернулась в дом.

— Не тот ли парень, у которого пудель? — спрашивает Марино. — Ленни Каспер, сосед, позвонивший в полицию после того, как заметил свет в окнах и разбитое стекло в задней двери?

— Да, кажется, он. Его окна выходят на двор Джорданов, так что он вполне мог видеть Глорию в саду. Вот и самое рациональное объяснение — порезалась, когда обрезала растения в саду. Пока шла к дому, кровь капала на землю. Наверное, руку держала на весу — отсюда и то расположение капель, которые ты видела на фотографиях. Она вошла в дом, оставила след на веранде, а потом еще и в коридоре, возле гостевой ванной.

— Возможно, — с сомнением говорю я.

— С такой раной жить можно, — добавляет Колин. — Посмотришь снимки, гистологию. У нее было высокое давление, возникла гранулема.

— Может быть. — Сомнения все же остаются. — Но почему она не наложила пластырь, не перевязала руку?

— Не знаю. Мне это тоже показалось немного странным. Но люди ведь горазды на странности. Вообще, большинство их поступков скорее странные, чем логичные.

— Может, хотела, чтобы рука подышала! — орет сзади Марино. — Некоторые так делают.

— Глория была замужем за врачом, который наверняка знал, что наиболее частое осложнение при открытой ране — это инфекция. Если только она не сделала прививку от столбняка и порезалась каким-то садовым инструментом, так бы, скорее всего, и случилось.

— Другого логического объяснения присутствия пятен крови на веранде и в саду не существует, — говорит Колин. — Кровь определенно Глории. Что бы там ни случилось, что бы ни послужило причиной кровотечения, к ее смерти в постели это отношения не имеет. Кстати, оба супруга принимали анксиолитики, седативные препараты, клоназепам. Применяется для облегчения приступов беспокойства и паники или как мышечный релаксант. Некоторые пьют его как снотворное, — объясняет он Марино. — Так что, будем надеяться, Джорданы умерли, ничего не почувствовав.

— Ты тоже считал, что мужа убили первым? — интересуюсь я.

— Определить порядок было невозможно, но логика подсказывает, что сначала убийца расправился с ним, потом с ней и только потом — с детьми.

— Рядом с ней убивали мужа, а Глория даже не проснулась? Много ж они приняли клоназепама, — говорю я.

— Полагаю, все произошло очень быстро. Так сказать, блиц-атака.

— А ее обувь? Если она шла из сада к дому с пораненной рукой и кровь капала на землю, то и на обуви должны были остаться следы. Кто-нибудь догадался проверить обувь?

— По-моему, у тебя пунктик насчет обуви, — отпускает свой комментарий Марино.

— На месте убийства она была в ночной сорочке и босая, так что об обуви никто и не вспомнил.

— Получается, что она поранилась днем и оставила кровь на веранде и в коридоре? — Мы уже проезжаем мимо оранжереи и цветочных клумб. — И что же, за весь день ее так никто и не смыл?

— Зимой верандой пользуются нечасто, и там темно-красная плитка. Пол в коридоре деревянный, тоже темный. Она могла не заметить или просто забыть. Я знаю точно, что ДНК — ее. Кровь — ее. Ты же не думаешь, что она оставила эти следы в доме и во дворе рано утром? У нас есть все основания считать, что с кровати Глория не поднималась.

— Согласна, предположить, что она была во дворе и на веранде, оставила там следы крови, а потом вернулась в спальню и легла в постель, чтобы получить множественные ранения, невозможно, — отвечаю я. Однако же сколько раз случалось так, что следствие не доводили до конца, посчитав, что убийца уже пойман.

Когда Лолу Даггет застали за стиркой окровавленной одежды в душевой, соответствующие выводы последовали незамедлительно, и никого уже не интересовало, верны они или нет. Кровь на веранде, порез на руке у Глории Джордан, неработающая сигнализация, неустановленные отпечатки пальцев — все это было уже не важно. Ложь самой Лолы, ее фантастические домыслы тоже сыграли свою роль. Дело объявили закрытым, убийцу предали суду и приговорили к смерти. Когда ответы есть, вопросы уже никого не интересуют.