Начало лета в тюрьме выдалось очень жарким. Воздух не циркулирует, тела потеют, атмосфера накаляется, парни становятся еще агрессивней, словно наэлектризованные. Тюремный дух начал подтачивать меня, как рак. Не знаю, как я выдержу постоянный страх провести здесь остаток жизни.

Два раза в неделю я проверяю реферат старшего прапорщика Мориссе. Он трудяга. Каждый вторник и каждый четверг он берет три часа в счет своих отгулов, чтобы сделать задание в тех же условиях, что и во время конкурса. К счастью для меня, он еще очень далек от совершенства и его техника просто никуда не годится. Мой подход, направленный на то, чтобы выделиться среди прочих кандидатов, его совершенно пленил.

Последняя тема, которую я ему задал, касалась состояния тюрем во Франции. Отчет Европейского наблюдательного совета против пыток (не больше и не меньше) был посвящен нашим тюрьмам. Когда я предложил эту тему прапорщику, он было решил, что я над ним издеваюсь. Но он хорошо знал, что именно такого рода темы могут быть предложены на конкурсе. Я же стараюсь цедить свои советы по капле, чтобы он как можно дольше нуждался во мне. Он очень доволен тем, что я делаю. Два раза в неделю он вызывает меня в свой кабинет, и мы работаем над его техникой. Я даю ему планы, советую, как выстроить структуру задания. Поскольку от администрации ему ждать нечего, он на свои деньги купил доску с бумагой и фломастеры. Мы работаем сеансами по два часа. Когда я выхожу из его кабинета, некоторые заключенные со смехом спрашивают, засадил ли мне прапор по самые помидоры и отсосал ли я ему по полной программе, но мне плевать: старшего прапорщика Мориссе уважают и все отлично знают, что с ним не забалуешь, а главное, я нашел свою защиту. На данный момент.

С Люси мой выбор тоже оказался удачным. Она проявляет большую активность. Конечно, ей трудно дается общение с судьей, который довольно скептично относится к тому, что столь малоопытный адвокат берется за дело, связанное с судом присяжных. Ей приходится много работать, потому что на каждой встрече с судьей она должна представить ответы на поставленные вопросы, высказать свою позицию; она делает кучу заметок, цитирует прецедентные решения, на ее лице лежит почти такая же усталость, как на моем, а впереди нас ждут еще месяцы и месяцы. Медлительность следствия ей на руку, потому что дает возможность подготовиться и быть на уровне. Она добилась помощи от некоего мэтра Сент-Роза, с которым регулярно беседует. Когда я высказываю сомнение или начинаю придираться к мелочам, она использует его как самый весомый аргумент – наверняка он светило. На меня это никакого впечатления не производит. Пусть он какой угодно знаток, но мой адвокат не он. Для него мое дело – теоретический пример. Похоже, у него огромный опыт и он действительно специалист. Лучше бы он поделился своими теоретическими познаниями с моим сокамерником, который с момента своего появления сжирает половину моего подноса при полном безразличии двух других.

Люси просто надрывается. Думаю, даже во время учебы ей не приходилось столько работать и никогда еще она не испытывала такого давления.

Она должна спасти отца, как в классической трагедии. Я доверяю только ей. Это драматично само по себе.

Что ее тревожит, так это дело с «Фармацевтическими перевозками».

– Истцы напомнят, что ты уложил ударом головы своего бригадира за несколько дней до того, как захватить всех этих людей в заложники. Он просидел на бюллетене десять дней. Ты будешь выглядеть человеком, склонным к жестокости.

И она это говорит тому, кто держал дюжину человек под прицелом пистолета…

Я решаюсь:

– С какой бы стороны ты ни подошла к этому делу…

– Возможно, – говорит она, роясь в желтом досье, папке с делом «Перевозок». – Но если бы твой бывший работодатель отозвал свою жалобу, было бы лучше. Сент-Роз говорит, что…

– Они ни за что такого не сделают. Более того, они здорово меня накололи, выманив признательные показания. Так что они не из тех, кто бросает кость, не обглодав ее дочиста.

Люси нашла бумагу, которую искала.

– Мэтр Жильсон, – говорит она.

– Ну да…

– Мэтр Кристель Жильсон?

– Может быть, не знаю, мы не так уж близки…

– В отличие от меня.

Я смотрю на нее.

– У меня есть приятельница по факультету с таким именем. Ну, я и навела справки. Это именно она.

У меня сердце подскакивает.

– Близкая приятельница?

– Еще бы, я была ее лучшей подругой. – Люси выдавливает смущенную гримасу. – Из тех, которые уводят вашего жениха.

– Кто увел у нее жениха?

– Я.

– Не может быть… Как ты могла!

– Уж прости меня, папа, но тогда я не могла знать, что мой отец станет налетчиком, что я должна буду его защищать перед судом присяжных и что…

– Ладно-ладно-ладно!

Я поднял руки в знак капитуляции. Люси успокаивается.

– Кстати, я ей услугу оказала. Редкий был козел.

– Ну конечно, но только это был ее собственный козел.

Очень характерный для нас с Люси диалог.

– Короче, – заключает она, – придется с ней повидаться.

Люси объясняет мне, что, если ей не удастся убедить свою бывшую лучшую подругу защитить наши интересы в глазах своего клиента и склонить его забрать свою жалобу и требование возмещения ущерба, придется мне совершить тот же маневр в отношении Ромена, ведь он главный свидетель. Я ничего не говорю. Показываю, что понял, но предпочитаю, чтобы на данный момент Ромен официально рассматривался как противник. Это должно скрыть тот факт, что он мне здорово помог. Я никоим образом не желаю, чтобы наше соучастие получило огласку.

Во время наших переговоров она делится новостями о матери, которая очень одинока. Вначале мне удавалось звонить ей по телефону. Люси говорит, что мать беспокоится, потому что больше я этого не делаю. Я ссылаюсь на то, что теперь все сложнее. На самом деле, когда я звоню Николь, один только звук ее голоса вызывает во мне неудержимое желание плакать. Это невыносимо.

Люси заверяет, что ее сестра Матильда скоро придет меня навестить. Я ни на секунду в это не верю. И меня это вполне устраивает, потому что я с опаской думаю о том моменте, когда мне придется с ней столкнуться.

Тяжело испытывать стыд за себя перед детьми.

И тогда я начал записывать свою историю. Это нелегко, потому что требует концентрации, а здесь, куда бы вы ни направились, телевизор орет с утра до вечера. В 20 часов настоящая какофония, каждый заключенный добавляет звук, чтобы прослушать свой любимый выпуск новостей. Заголовки репортажей налезают друг на друга, создавая полную неразбериху. «Франс-2»: «Имея ежегодный доход в 1,85 миллиона евро, французские руководители высшего звена являются наиболее высокооплачиваемыми в Европе» – накладывается на «ТФ-1»: «Ожидается рост безработицы на 10 % к концу года». Бардак еще тот, но общие тенденции проследить можно.

Практически невозможно укрыться от бесконечной волны сериалов, клипов, игр – они буквально барабанят по черепу, преследуют повсюду, телевидение проникает в каждую вашу клеточку. Я плохо переношу ушные затычки, поэтому купил противошумовые наушники. А поскольку я забыл уточнить цвет, то получил ярко-оранжевые. В них я похож на парня, который наводит самолеты на посадочные полосы в аэропортах, меня прозвали Авиадиспетчером, но мне плевать, зато в них мне лучше работается.

Я не самый хороший редактор, моей сильной стороной всегда был устный жанр, а не письменный. (Я отчасти полагаюсь на это свое качество во время процесса, хотя Люси и предупреждает, что от моего имени говорить будет она, а мне останется произносить только то, что я заучу наизусть за несколько часов до начала заседаний.) Я вовсе не пишу свои мемуары, я только стараюсь изложить свою историю. Делаю я это главным образом ради Матильды. А еще для Николь, которая не совсем понимает, что с нами произошло. И для Люси, которая знает не все. Увиденная под таким углом, вы не представляете, насколько она кажется банальной, эта моя история. И в то же время она оригинальна. Не всякий, нанимаясь на работу, приходит на тестирование с береттой, заряженной настоящими пулями.

Кстати, возможно, я заблуждаюсь. Безусловно, не один еще об этом задумается.