16
Матильда больше не звонила. Она была в таком бешенстве, что явилась прямо к нам. Нажала кнопку домофона столь разъяренным пальцем, что, по моему ощущению, он так там и оставался все то время, что она поднималась в квартиру и осыпала меня бранью на глазах у матери. Она требовала, чтобы я вернул деньги, которые она мне одолжила, и орала, что я жулик. Я отгонял мысль, что конверт с ее деньгами все еще лежал в верхнем ящике моего письменного стола, и достаточно было преодолеть несколько метров, чтобы успокоить ее, чтобы все вошло в норму. Я словно ушел в себя, черпая силы из внутреннего источника, – как в кресле у дантиста, когда он возится с трудным зубом.
Все обернулось ужасным образом. Этого следовало ожидать, разумеется, но мне было очень тяжело.
Что мешает им понять меня? Загадка. Ну, не совсем. Вначале безработица для Матильды и Николь была чем-то вроде голой идеи, концепта: об этом пишут в газетах, говорят по телевизору. Потом действительность добралась до них: безработица росла, и очень скоро стало невозможно не столкнуться с кем-то, кого это не затронуло лично или у кого не пострадал кто-то из близких. И тем не менее эта действительность оставалась туманной – отрицать данные обстоятельства было невозможно, а вот жить с ними вполне получалось, ты вроде и знаешь, что такое случается, но касается оно только других, как существующий в мире голод, бомжи или СПИД. Или геморрой. Для тех, кого это не коснулось, безработица просто шумовой фон. И вдруг однажды, когда никто не ждал, безработица позвонила в нашу дверь. Она поступила, как Матильда: приложила свой толстый палец к кнопке домофона, но не для всех ее звонок звучал одинаково долго. Например, те, кто уходил по утрам на работу, забывали о нем на весь день и могли расслышать исключительно вечером, когда возвращались. И то не всегда. Только если они жили вместе с безработным или если об этом говорили в новостях по телевизору. А Матильда вообще различала его только изредка, вечерами или в выходные, когда приходила к нам. В этом вся разница: мне безработица как начала буравить барабанные перепонки, так больше не останавливалась. Попробуйте им это объяснить!
Как только Матильда дала мне такую возможность, я попробовал объяснить, какой невероятный шанс мне представился (работа, которую я реально мог получить), но не успел я и слова сказать, как она снова принялась вопить. Она орала и била кулаком по столу. Николь молчала. Забившись в угол комнаты, она только смотрела на меня и тихо плакала, как если бы я являл собой самое душераздирающее зрелище, какое ей когда-либо приходилось видеть.
В конце концов я отказался от попыток объясниться. Я ушел к себе в кабинет, но этого было мало. Матильда рывком распахнула дверь и снова начала оскорблять меня, и ничто не могло ее успокоить. Даже Николь попыталась ее образумить, объяснить, что крики и вопли ничего не изменят, нужно подойти более конструктивно и подумать, что конкретно можно сделать. Гнев Матильды обратился на мать.
– Что значит «можно сделать»? Ты можешь вернуть мне то, что он взял?
Потом повернулась ко мне:
– Ты уж ДЕЙСТВИТЕЛЬНО постарайся все мне вернуть, папа! Ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО должен вернуть мне все до покупки квартиры, потому что иначе… – И тут она замолчала.
Дав волю гневу, она до сих пор не осознала: она ничего не сможет поделать. Если я не верну деньги, сделка сорвется и она потеряет бóльшую часть того, что уже выплатила. И ничего не попишешь. Она задохнулась. Я сказал:
– Я дал тебе слово, рыбка. Я все верну тебе полностью до этого срока. Разве я тебе когда-нибудь лгал?
Это было низко с моей стороны, но что мне оставалось?
Когда Матильда отбыла, в квартире надолго повисла звенящая тишина. Я слышал, как Николь ходила из комнаты в комнату, потом она наконец зашла ко мне. Ее гнев сменился глубокой подавленностью. Слезы высохли.
– А для чего они тебе, эти деньги? – спросила она.
– Чтобы все преимущества были на нашей стороне.
У нее вырвался гневный жест непонимания. Вот уже многие ночи, с тех пор как Николь спит в гостевой комнате, я задавался вопросом: на какое объяснение у меня хватит мужества в тот день, когда она меня спросит? Я перебрал кучу вариантов. Но Николь, того не ведая, выбрала ответ сама:
– Ты сказал Матильде, что это на… взятку?
Я сказал «да».
– Но кому?
– Агентству по найму.
Лицо Николь изменилось. Мне показалось, что я заметил проблеск света. Я надавил. Знаю, что мне не следовало заходить так далеко, но я тоже нуждался в передышке.
– Подбор кандидатур поручили «БЛК-консалтинг». Именно они и будут выбирать. Я заплатил за это. Я купил работу.
Николь устроилась на стуле в моем кабинете. Экран компьютера высветился, и на нем появился интернетовский сайт «Эксиаль» с бурильными скважинами, вертолетами и нефтеперерабатывающими заводами.
– Значит… это точно?
Я бы отдал все оставшиеся годы жизни, лишь бы не отвечать на этот вопрос, но ни один бог не пришел мне на помощь. Я остался один на один с огромной надеждой Николь и ее широко распахнутыми глазами. Слова не шли у меня с языка. Я удовольствовался тем, что улыбнулся и развел руками в знак неоспоримой очевидности. Николь улыбнулась. Ей это казалось настоящим чудом. Она снова заплакала и улыбалась сквозь слезы. И все же она продолжала искать подвох.
– А не могли они предложить то же самое и остальным кандидатам? – проговорила она.
– Это было бы глупо. Ведь там только одно место! Зачем же предлагать его другим, если потом придется возвращать деньги?
– Безумие какое-то! Просто в голове не укладывается, что они могли предложить тебе такое!
– Это я предложил. Было три подходящих по профилю кандидата. Мы все были на равных. Надо было чем-то выделиться.
Николь ошеломлена. Я испытал некоторое облегчение, но у него был весьма горький привкус: чем больше я расписывал Николь надежность той версии событий, которую ей предлагал, тем острее ощущал всю рискованность моего настоящего плана. На данный момент я выбрасывал за борт свои последние шансы быть когда-либо понятым, даже если мне не суждено выиграть.
– А каким образом ты собираешься вернуть Матильде деньги так быстро?
Всем известно: одна ложь влечет за собой другую. В менеджменте учат как можно меньше врать и по возможности держаться ближе к правде. Это не всегда получается. В данном случае мне пришлось пуститься во все тяжкие:
– Я сторговался на двадцать тысяч евро. За двадцать пять тысяч они постараются еще и убедить клиента выдать мне аванс по зарплате.
Интересно, до чего же я дойду такими темпами?
– Они выдадут тебе аванс в испытательный период?
В любых переговорах существуют ключевые моменты. Пан или пропал. Такой момент как раз настал. Я сказал:
– Двадцать пять тысяч – это и есть три месяца зарплаты.
Тень скептицизма еще маячила между нами, но я чувствовал, что вот-вот сумею убедить Николь. И знал почему. Все из-за надежды, необоримой надежды, этой гнусности.
– Почему ты не объяснил все Матильде?
– Потому что Матильда не слушала ничего, кроме своей ярости.
Я подошел к Николь и обнял ее.
– Ну ладно, – сказала она, – а что означает этот захват заложников?
Мне оставалось только доказать, что никакой трагедии в этом деле нет. Я прекрасно себя чувствовал, словно сам наконец поверил в собственную ложь.
– Это всего лишь предлог, душа моя, и ничего больше! В сущности, вполне бесполезный, потому что дело-то решенное! Появятся два парня с пластиковыми ружьями, попугают заложников несколько минут, вот и все. Ролевая игра, которая продлится не больше четверти часа, – просто чтобы удостовериться, что люди не теряют начисто голову, и клиент будет доволен. Все будут довольны.
Николь на мгновение задумалась, потом:
– Значит, тебе больше ничего не надо делать? Ты заплатил, и работа твоя?
Я ответил:
– Именно. Я заплатил. Остается только ждать.
Если бы Николь задала мне еще вопрос, один-единственный, пришел бы мой черед разрыдаться. Но вопросов у нее больше не было, она успокоилась. На мгновение у меня возник соблазн заметить ей, что захват заложников кажется ей намного более приемлемым теперь, когда она уверена, что меня наймут, но мне и так уже повезло, а если честно, то все это вранье с передергиванием меня порядком вымотало.
– Я знаю, что ты очень мужественный человек, Ален, – сказала она. – Знаю, какие усилия ты прикладываешь, чтобы снова встать на ноги. Знаю, что ты берешься за любые приработки и никогда мне ничего не говоришь, потому что боишься, что мне будет за тебя стыдно.
Меня потрясло то, что она была в курсе.
– Я всегда восхищалась твоей энергией и волей, но наших девочек вмешивать в это нельзя, мы должны все преодолеть сами, без них.
В принципе я согласен, но если выход зависит только от девочек, как тогда быть? Сделать вид, что ты его не видишь? Или солидарность действует только в одном направлении? Разумеется, ничего из этого я вслух не сказал.
– Ситуацию с деньгами и что ты купил работу – надо объяснить все это Матильде, – продолжала Николь. – Успокоить ее. Уверяю тебя, надо ей позвонить.
– Послушай, Николь, все мы еще не отошли от гнева, волнений и паники. Через несколько дней я получу работу, верну ей все деньги, она купит свою квартиру – и все войдет в норму.
На самом деле мы оба измотаны, что я, что она.
Николь поддалась на мои трусливые уговоры.