Стояла непроглядная тьма, но внезапно все будто озарилось солнцем. Произошло нечто грубое, жестокое, безжалостное. Найти движения стали порывистыми, поцелуи — долгими, изощренными, страстными. Тело Сары походило на мужское. Ни груди, ни бедер. Продолговатые мускулы, натянутые, как канаты. Мы не издали ни звука, сосредоточившись только на дыхании. Я ни разу не коснулся ее руками, ведь они ничего не могли мне рассказать, — зато мой язык сантиметр за сантиметром исследовал всю ее кожу. Я медленно продвигался вперед, возвращался назад, стремительно скользил по спирали, пока не достиг средоточия ее тела, пылающего, как кратер вулкана. В этот момент я выпрямился и решительно вошел в нее. Сара изогнулась, как язык пламени. Она глухо вскрикнула и вцепилась в мои плечи. Мое тело стало твердым, как сталь, я весь вытянулся, не меняя позы. Руки Сары несколько раз с силой опустились на меня, ускоряя движение наших бедер. Между нами не возникло ни нежности, ни взаимного притяжения. Нас, двух одиноких зверей, накрепко соединило дыхание смерти. Потрясение. Испуг. Уход. Острые скалы, на которых остается твоя кожа. Поцелуи, убивающие обоих. Между двумя взмахами ресниц я видел светлые волосы Сары, слипшиеся от пота, складки простыней, разорванных ее сильными пальцами, вены, пульсировавшие под ее кожей. Вдруг Сара что-то прошептала на иврите. Из ее горла вырвался хрип, в то же мгновение из меня изверглась ледяная лава. Мы замерли в неподвижности, словно ослепленные ночной тьмой и потрясенные собственной необузданностью. Ни удовольствия, ни разделенной радости. Просто два существа, боровшиеся со своей плотью, получили эгоистическое, животное удовлетворение. Эта пустота не огорчала меня. Противоборство наших чувств со временем могло стать менее агрессивным, сойти на нет и превратиться в единение. Нужно было только подождать. Эту ночь. Может быть, еще одну ночь. Чтобы любовь превратилась в удовольствие.

Прошел час. Забрезжил рассвет. Послышался голос Сары:

— Твои руки, Луи. Расскажи, что с ними случилось.

Разве я мог лгать Саре после того, что произошло? Наши лица скрывала темнота, впервые в жизни я мог без страха и стыда подробно рассказать о той трагедии.

— Я родился в Африке. В Нигере или Мали, точно не знаю. Мои родители уехали на черный континент в пятидесятые годы. Мой отец был врачом. Он лечил чернокожее население. В шестьдесят третьем году Поль и Марта Антиош перебрались в Центрально-Африканскую Республику — одну из самых отсталых стран на африканском континенте. Там они неутомимо продолжали свое дело. Мы с моим старшим братом так и росли, проводя половину времени в классах с кондиционером, а другую половину — в духоте непроходимых джунглей.

В те времена республикой управлял Давид Дако, который при всеобщем ликовании народа получил власть из рук самого Андре Мальро. Положение там было не бог весть какое, но и не катастрофическое. Во всяком случае, народ не желал смены правительства. Между тем в шестьдесят пятом году один человек решил все изменить: это был полковник Жан-Бедель Бокасса.

Он был обычным солдафоном, но единственным, кто получил унтер-офицерское звание. Кроме того, он был из одного с президентом племени мбака и приходился ему родичем. Естественно, ему и поручили возглавить армию, состоящую из одного пехотного батальона. Став начальником генерального штаба центральноафриканской армии, Бокасса начал постепенно прибирать власть к рукам. Во время торжественных парадов он расталкивал всех локтями и шел следом за Дако, оттерев министров и стуча себя кулаком в грудь, увешанную медалями. Он повсюду трезвонил о том, что власть по праву принадлежит именно ему, поскольку он старше президента. Никто не принимал его слова всерьез, поскольку его недооценивали. Все думали, что он всего лишь упрямый и мстительный пьяница. А между тем, заручившись поддержкой лейтенанта Банзы, — они смешали свою кровь, чтобы скрепить дружбу, — в конце шестьдесят пятого года Бокасса решил действовать. Если быть точным, накануне новогодних праздников.

Тридцать первого декабря в три часа дня он собрал свой батальон — несколько сот человек — и объяснил, что на вечер назначены учения. Его подчиненные удивились: им показалось странным, что маневры устраиваются накануне дня святого Сильвестра. От подобных замечаний Бокасса пришел в ярость. В семь вечера подразделения собрались в лагере Касаи. Некоторые солдаты обнаружили, что оружие заряжено боевыми, а не холостыми патронами, и попросили объяснений. Банза направил на них пистолет и приказал заткнуться. Все к чему-то готовились. В Банги уже начинался праздник.

Представь себе такую картину, Сара. В этом городе, где дома вылеплены из красной глины, где почти нет освещения, где полно заброшенных строений, заиграла музыка, и спиртное полилось рекой. Сторонники президента в жандармерии ни о чем не догадывались. Они танцевали, пили, веселились. В восемь тридцать Бокасса и Банза заманили в ловушку начальника бригады Анри Изамо. Тот без сопровождающих пришел в другой стратегический пункт заговорщиков, лагерь Ру. Бокасса приветливо его встретил и раскрыл ему план путча, дрожа от возбуждения. Изамо сначала не понял, а потом расхохотался. И тут же Банза ударил его саблей плашмя по затылку. Сообщники надели на Изамо наручники и бросили в подвал. Ситуация накалялась. Теперь следовало добраться до Давида Дако.

Воинская колонна отправилась в путь: сорок армейских машин камуфляжных цветов, набитых растерянными солдатами, едва начинавшими что-то понимать. Во главе зловещего кортежа ехали Бокасса и Банза, торжественно восседавшие в белом «Пежо-404». В тот вечер кроваво-красную землю поливал дождь. Легкий зимний дождь, который называли «манговым дождем», потому что, по поверью, он помогал расти этим фруктам с сахарной мякотью. По дороге навстречу колонне ехал майор Сана, сторонник Дако; он провожал домой своих родителей. Сана окаменел и прошептал: «А вот это уже государственный переворот». Прибыв во дворец Возрождения, солдаты тщетно искали президента. Дако нигде не было. Бокасса забеспокоился. Раздраженный, он бегал, орал, приказывал проверить, нет ли во дворце подземелий или тайников. Затем колонна вновь тронулась в путь. На сей раз войска распределились по разным стратегическим пунктам: радиостанция Банги, тюрьма, резиденции министров…

В городе воцарился всеобщий хаос. Мужчины и женщины, веселые и пьяные, услышали первые выстрелы. И началась паника. Все разбежались, стараясь спрятаться. Главные улицы были уже перекрыты, появились первые убитые. Бокасса совершенно обезумел, он избивал пленных, осыпал бранью своих людей, наконец, в полном изнеможении убрался в лагерь Ру. Он умирал от страха. Все еще могло повернуться вспять. Он не арестовал ни Дако, ни самых опасных его советников.

Между тем сам президент ни о чем не подозревал. Когда он около часа ночи возвращался в Банги, на семнадцатом километре ему встретились первые группы обезумевших людей, сообщивших ему о перевороте и его собственной смерти. Полчаса спустя Дако арестовали. Когда его привезли, Бокасса кинулся его обнимать, говоря: «Я же тебя предупреждал, с этим следовало покончить».

Небольшая группа людей тут же выехала из ворот, держа путь к тюрьме Нгарагба. Бокасса разбудил ее начальника, тот встретил его, вооруженный гранатами, поскольку решил, что это нападение конголезцев. Бокасса приказал ему отпереть все двери и выпустить заключенных. Начальник отказался. Тогда Банза наставил на него пистолет, а начальник заметил Дако, сидящего в глубине машины под прицелом винтовки. «Произошел государственный переворот, — тихо сказал Бокасса начальнику тюрьмы. — Мне нужно освободить заключенных, чтобы завоевать популярность. Ты понял?» Тот подчинился. Воры, мошенники, убийцы хлынули на улицы города с криками: «Слава Бокассе!» Среди них было несколько особо опасных преступников. Это были люди из племени кара, которых через несколько дней собирались казнить. Убийцы жаждали крови. Они-то в два часа ночи и постучались в дверь нашего дома на авеню де Франс.

Наш управляющий, совершенно заспанный, пошел открывать, вооружившись винтовкой. Эти звери уже взломали дверь. Они скрутили Мохамеда и забрали его оружие. Дикари раздели его и бросили наземь. Ударами палки и прикладом винтовки они разбили ему нос, челюсти, ребра. Прибежала Азора, его жена, и все это увидела. За ней следом из дома выскочили дети. Она прогнала их. Когда Мохамед упал в лужу, убийцы стали над ним измываться. Наносили удары мотыгой и топором. Мохамед ни разу не вскрикнул. Ни разу не попросил пощады. Воспользовавшись тем, что убийцы совершенно обезумели, Азора попыталась скрыться вместе с малышами. Она спряталась в полузатопленной бетонной трубе. Один из дикарей, стороживший оружие, пошел за ними. Узкое пространство, затопленное водой, заглушило выстрелы. Когда этот садист вернулся, по его лицу стекали струйки дождя и крови. Несколько секунд спустя поток черной воды вынес наружу два маленьких тела и одежду Азоры, которая тогда ждала третьего ребенка.

Неизвестно, сколько времени мой отец наблюдал за происходящим. Он ринулся в дом и схватил свое ружье — крупнокалиберный «Маузер». Он устроился у окна и стал ждать, когда появятся убийцы. Моя мать проснулась и поднялась по лестнице к нашим спальням. В голове ее еще стоял туман от выпитого праздничного шампанского. А дом уже горел. Негодяи проникли в него через заднюю дверь и в исступлении громили комнаты, переворачивали мебель, сбивали лампы, от чего и начался пожар.

Нет точной версии того, как погибла моя семья. Предполагают, что мой отец был расстрелян в упор из собственного ружья. На мать, видимо, напали на верхней площадке лестницы. Скорее всего, ее зарубили топором в нескольких шагах от наших комнат. Ее обугленные останки нашли после пожара в разных местах. Что касается брата, который был старше меня на два года, то он погиб в огне, запутавшись в тлеющей москитной сетке. Большинство нападавших также сгорели, пав жертвами пожара, возникшего по их же вине. Не знаю, какое чудо спасло мне жизнь. У меня загорелись руки, крича и спотыкаясь, я бежал под дождем до тех пор, пока не упал без чувств у ворот французского посольства, где жили друзья моих родителей, супруги Нелли и Жорж Бреслер. Когда они нашли меня, когда сообразили, что вся моя семья перебита, и поняли, что власть захватил полковник Бокасса, они тут же помчались в маленький аэропорт Банги и улетели на французском армейском биплане. Мы поднялись в воздух в грозу, оставив Центральную Африку в руках безумца.

Впоследствии об этом «досадном происшествии» старались не говорить. Французское правительство попало в затруднительное положение. Захваченные врасплох французы в конце концов признали нового правителя. Были составлены списки жертв ночи святого Сильвестра. Маленькому Луи Антиошу выплатили крупную компенсацию. Со своей стороны, Бреслеры сделали все возможное, чтобы правосудие свершилось. Но о каком правосудии можно было говорить? Убийцы погибли, а главный виновник происшедшего тогда уже стал президентом Центрально-Африканской Республики.

Мои слова повисли в предрассветной тишине. Сара прошептала:

— Мне очень жаль.

— Не жалей меня, Сара. Мне же было всего шесть лет. Я ничего не помню. Это время — большое белое пятно в моей памяти. Впрочем, разве вообще кто-нибудь что-нибудь помнит о первых пяти годах своей жизни? Все, что я знаю, мне рассказали Бреслеры.

Наши тела снова сплелись. Розовые, красные, сиреневые краски рассвета немного смягчили наше неистовство и нашу ярость. Однако наслаждения мы так и не испытали. Мы не разговаривали. Слова ничем не могут помочь телу.

А потом Сара, совершенно нагая, села лицом ко мне и завладела моими руками. Она разглядывала самые отвратительные шрамы, гладила пальцем свежие, еще розовые рубцы от порезов стеклом на складе.

— Твои руки болят?

— Наоборот. Они совершенно ничего не чувствуют.

Она снова начала нежно водить по ним пальцем.

— Ты мой первый гой, Луи.

— Я могу обратиться в твою веру.

Сара пожала плечами. Она ощупывала мои ладони.

— Нет, не можешь.

— Надо только аккуратно отрезать…

— Ты не можешь стать гражданином Израиля.

— Почему?

Сара выпустила мои руки, словно потеряв к ним интерес, и отвернулась к окну:

— Ты никто, Луи. У тебя нет отпечатков пальцев.