— Кочевой образ жизни цыган исторически сложился как результат гонений и проявлений расизма со стороны людей иных племен.

Я вел машину, а Марсель тем временем без устали разглагольствовал, хотя было только шесть утра, и над болгарскими полями все никак не желал разгораться рассвет.

— Те цыгане, что так и остались кочевниками, — самые бедные и обездоленные. Каждую весну они трогаются в путь, мечтая о просторном и теплом доме. Вместе с тем кочевой образ жизни — в этом-то и парадокс — остается неотъемлемой частью цыганской культуры. Даже оседлые цыгане обязательно путешествуют. Так мужчины находят себе жен, а семьи объединяются. Эта традиция выходит за рамки простого перемещения в пространстве. Это состояние души, способ существования. Цыганский дом всегда чем-то похож на палатку: в нем имеется большая комната как существенный элемент общинной жизни, она обустроена, оформлена и обставлена так, чтобы напоминать кибитку.

На заднем сиденье спала Йета. Было 31 августа. Мне предстояло провести в Болгарии больше шестнадцати часов. Я намеревался вернуться в Сливен, чтобы еще раз расспросить Марина и просмотреть местные газеты от 23 и 24 апреля 1991 года. Хотя полиция и закрыла дело, журналисты могли в тот момент что-нибудь раскопать. Яне слишком надеялся на это, но следовало чем-то занять время до встречи с доктором Джуричем, назначенной на вечер. Кроме всего прочего, я надеялся застать аистов во время их пробуждения после ночевки на равнине.

Наш поход в редакции газет ничего не дал. Статьи, посвященные делу Райко, представляли собой не что иное, как поток речей расистского толка. Маркус Лазаревич оказался прав: смерть Райко сильно взбудоражила умы людей.

Одна газета поддерживала версию о сведении счетов между цыганами. В статье говорилось, что два клана цыган — собирателей трав не поделили территорию. Текст заканчивался чем-то вроде обвинительной речи против цыган, упоминался ряд потрясших Сливен скандалов, в которых были замешаны цыгане. Убийство Райко стало апофеозом всех предыдущих дел. Нельзя допустить, чтобы лес превратился в зону военных действий, представляющих опасность для болгарских крестьян и в особенности для их детей, гуляющих там. Марсель, переводя статью, кипел от ярости. Другая газета, орган оппозиционной партии, делала упор на суеверия. В статье говорилось об отсутствии каких-либо улик. И дальше одно за другим сыпались предположения, связанные с магией и колдовством, например: возможно, Райко в чем-то «провинился». Чтобы его покарать, его сердце вырезали и бросили на растерзание хищной птице. В завершение автор статьи в апокалиптической манере настраивал жителей Сливена против цыган, этого сатанинского сброда.

Что касается газеты «Союз охотников», то она ограничилась довольно короткой заметкой, представляющей собой историческую справку о жестокости цыган. Автор равнодушным тоном рассказывал о поджогах, убийствах, грабежах, драках и прочих разбойных вылазках и утверждал, что цыгане — людоеды. Чтобы не показаться голословным, редактор дополнил статью ссылкой на некий случай в Венгрии в XIX веке, когда цыган обвинили в каннибализме.

— Только они забыли написать, — бурно возмущался Марсель, — что цыган тогда оправдали. Впрочем, слишком поздно, потому что более сотни цыган без суда и следствия были утоплены в болотах.

Минаус вышел из себя. Он расшумелся на всю типографию. Принялся звать главного редактора и раскидывать пачки бумаги, разлил краску, а потом стал трясти старика, позволившего нам заглянуть в архивы. Мне с трудом удалось урезонить Марселя. Мы вышли. Ничего не понимающая Йета семенила за нами.

Рядом со сливенским вокзалом я заметил сборный домик, где размещался буфет, и предложил выпить кофе по-турецки. Марсель еще добрых полчаса ворчал по-цыгански, потом наконец успокоился. За спиной у нас цыгане жевали миндаль, затаившись, словно дикие звери. Минаус не удержался и обратился к ним на великолепном цыганском. Цыгане улыбнулись, потом стали ему отвечать. Вскоре Марсель уже смеялся. К нему вновь вернулось обычное хорошее настроение. Было десять часов утра. Я предложил своему спутнику сменить обстановку и отправиться за город на поиски аистов. Марсель охотно согласился. Я начинал понимать его сущность: Минаус был кочевником, причем не только в пространстве, но и во времени. Он жил только настоящим. Каждую секунду в его голове происходили ярко выраженные, радикальные перемены.

Сначала мы ехали через виноградники. Множество цыганок срывали грозди, склонившись между неровными рядами лоз. В воздухе стоял густой фруктовый аромат. Когда мы проезжали мимо, женщины выпрямлялись и махали нам руками. Все те же лица — темные, матовые. Все те же лохмотья — яркие, пестрые. У некоторых цыганок ногти были покрыты красным лаком. Дальше простиралась пустынная необъятная равнина, лишь кое-где попадались одинокие цветущие деревья. Но чаще среди сочных трав виднелись темные и блестящие полосы заболоченной земли.

Внезапно вдалеке среди зелени появился вытянутый белесый гребешок. «Вот они», — прошептал я. Марсель взял у меня бинокль и навел его на стаю.

Вскоре он скомандовал: «Поверни сюда», — и указал на тропинку, уходящую вправо. Колеса попали в топкую колею. Мы медленно подъезжали к птицам. Их там было несколько сотен. Все они тихо и неподвижно стояли на одной ноге. «Заглуши мотор», — чуть слышно прошептал Марсель. Мы вышли из машины, приблизились. Несколько птиц встрепенулись, захлопали крыльями и улетели. Мы замерли на месте. Тридцать секунд. Минута. Птицы стали размеренно опускать клювы к земле, изредка переступая маленькими шажками. Мы сделали еще несколько шагов вперед. Пернатые были теперь метрах в тридцати от нас. Марсель сказал: «Давай остановимся. Ближе подойти не получится». Я взял бинокль и стал внимательно осматривать аистов: среди них не было ни одного окольцованного.

Последние утренние часы мы провели на поляне Марина. На сей раз цыгане проявили большее радушие. Я узнал имена цыганок: жену Марина, великаншу в ярко-желтом свитере, звали Султана, женщину с разбитым носом, жену Мермета, — Зайнепо, а рыжеволосую, что стояла подбоченясь, жену Косты, — Като. Вдова Райко, Мариана, баюкала Денке, своего трехмесячного сына. Солнце уже стояло высоко. В травах бурлили соки земли, и им вторило жужжание насекомых.

— Я хотел бы поговорить с тем, кто обнаружил тело, — наконец произнес я.

Марсель недовольно поморщился. Тем не менее он перевел мою просьбу. Марин в свою очередь окинул меня пренебрежительным взглядом и позвал Мермета. Это был высоченный парень, его острое темно-коричневое лицо почти полностью скрывали длинные блестящие пряди. Говорить цыгану явно не хотелось. Он сорвал какую-то травинку и принялся жевать ее с отсутствующим видом, изредка чуть слышно роняя несколько слов.

— Ему нечего сказать, — перевел Марсель. — Мермет обнаружил Райко в чаще. Вся семья прочесывала лес, стараясь найти Райко. Мермет отважился заглянуть туда, куда обычно никто не ходит. Говорят, там живут медведи. И там он нашел тело.

— Где точно? В кустах? Или на поляне?

Марсель перевел вопрос. Мермет ответил. Минаус продолжил:

— На поляне. Трава там была совсем низкая, словно примятая.

— На этой самой траве были следы?

— Ни одного.

— А поблизости ты ничего не приметил? Может, след человека? Или отпечатки шин?

— Нет. Поляна эта очень далеко в лесу. Машина не проедет.

— Ну а тело? — продолжал я свои расспросы. — Как лежало тело? Как тебе показалось, Райко сопротивлялся?

— Трудно сказать, — ответил Марсель, выслушав слова Мермета. — Он лежал прямо, руки вдоль туловища. Кожа вся исполосована. Из глубокого разреза, начинавшегося вот здесь, — Мермет ударил себя в грудь, туда, где сердце, — торчали внутренности. Особенно странным было его лицо. Оно словно состояло из двух частей. Вверху широко открытые глаза. Совершенно белые. Полные ужаса. А внизу — закрытый рот и спокойно, мирно сложенные губы.

— И все? Больше тебя ничего не поразило?

— Ничего.

Мермет несколько секунд помолчал, продолжая жевать травинку, а потом добавил:

— Похоже, накануне там была жуткая буря. Потому что в том конце леса все деревья на земле валялись, а ветки словно кто нарочно в щепки порубил.

— Последний вопрос: Райко тебе ни о чем не рассказывал, например, о том, что он обнаружил что-нибудь интересное? Тебе не показалось, что он чего-то боится?

Мермет напоследок ответил голосом Марселя:

— Его два месяца никто не видел.

Я записал рассказ Мермета в свой дневник, потом поблагодарил его. Он ответил легким кивком. Он был похож на волка, которого потчуют молоком из блюдечка. Мы вернулись в лагерь. Детишки ухитрились засунуть какую-то из своих кассет в мою автомагнитолу. В мгновение ока «Фольксваген» превратился в цыганский оркестр: из открытых настежь дверец машины раздались дрожащие звуки кларнета, аккордеона и барабанов, сливающиеся в быструю мелодию. Я немного удивился. Мне раньше казалось, что цыганская музыка соткана из томных вздохов скрипок. А эти пронзительные звуки скорее походили на танцы дервишей.

Султана угостила нас кофе по-турецки — горькой жидкостью с толстым слоем гущи. Я едва пригубил напиток. Марсель пил его маленькими глотками, как настоящий знаток, и что-то бурно обсуждал с женщиной-подсолнухом. Мне показалось, что они говорят о кофе, о рецептах и способах его приготовления. Потом он опрокинул чашку и подождал несколько минут. Наконец, опытным глазом осмотрел дно и с помощью Султаны прокомментировал увиденное. Я понял, что они спорили о том, как лучше гадать на кофейной гуще.

А я, ни на кого не глядя, просто сидел и улыбался, осаждаемый беспокойными мыслями. Для Марина и всех остальных смерть Райко канула в прошлое: Марсель объяснил мне, что по прошествии года имя умершего освободится, и им можно будет назвать новорожденного, устроить большое застолье и спать спокойно, поскольку тогда дух усопшего перестанет приходить во сне к его братьям и тревожить их. У меня, наоборот, из-за его гибели рушилось настоящее. И, возможно, еще больше — будущее.

К двум часам дня небо вновь заволокло тучами. Пора было ехать, чтобы к вечеру вернуться в Софию и застать дома доктора Милана Джурича. Мы распрощались со всей «честной компанией» и тронулись в путь. Провожали нас улыбками и дружескими объятиями.

Дорога шла через пригород Сливена. Через грязные трущобы с немощеными дорогами, где там и сям виднелись остовы автомобилей. Я притормозил. «У меня здесь много друзей, — произнес Марсель, — но мне не хотелось бы, чтобы ты все это видел. Поехали отсюда». На обочине асфальтированной дороги ребятишки приветствовали нас, крича: «Гадже! Чужаки!» Все они бегали босиком. У них были чумазые мордашки, а в волосах засохли комочки грязи. Я прибавил скорость. И после небольшой паузы прервал молчание:

— Марсель, скажи-ка мне одну вещь: почему цыганские дети такие грязные?

— Дело здесь не в неряшливости, Луи. Это древняя традиция. Цыгане считают, что дети так прекрасны, что могут вызвать зависть взрослых и те вполне способны их сглазить. Поэтому ребятишек никогда не моют. Получается что-то вроде маскировки… Чтобы скрыть от других людей их красоту и чистоту.