Трульс сбежал на террасу, чтобы побыть в одиночестве.

Он немного поучаствовал в двух разговорах, глотнул шампанского, поел канапе и старался выглядеть так, словно чувствовал себя в своей тарелке. Парочка этих хорошо воспитанных людей попытались включить его в компанию. Поздоровались, спросили, кто он и чем занимается. Трульс отвечал коротко, и ему даже в голову не пришло задать аналогичные вопросы. Как будто у него не было полномочий для этого. Или как будто он боялся узнать, кто они и какие чертовски важные должности они занимают.

Улла подавала еду и напитки, улыбалась и разговаривала со всеми этими людьми, как со своими старыми знакомыми, и Трульс всего пару раз встретился с ней взглядом. И она, улыбаясь, сделала ему знак, который, как он понял, означал, что она хотела бы поговорить с ним, но обязанности хозяйки не дают ей такой возможности. Оказалось, что никто из парней, принимавших участие в строительстве террасы, прийти не смог, а ни руководители отделов, ни начальник полиции Трульса не узнали. У Трульса на какой-то миг даже появилось искушение рассказать им, что он — тот самый полицейский, который избил мальчишку до потери зрения.

Но терраса получилась очень красивой. Под ногами Трульса лежал Осло и сверкал, как драгоценность.

С приходом осенних холодов повысилось и давление. Синоптики обещали понижение ночной температуры на возвышенностях до нуля. Трульс слышал раздававшиеся вдали звуки сирен. «Скорая помощь». И как минимум одна полицейская машина. Звук доносился откуда-то из центра. Больше всего Трульсу хотелось выскользнуть отсюда и настроиться на полицейскую волну. Послушать, что случилось. Почувствовать пульс своего города. Ощутить себя его частью.

Дверь на террасу открылась, и Трульс автоматически отошел на два шага назад, в тень, чтобы избежать разговора, в котором ему опять будет неуютно.

Это был Микаэль. И дама-политик. Исабелла Скёйен.

Она была заметно под градусом, во всяком случае, Микаэль ее поддерживал.

Здоровенная дамочка, и ростом выше Микаэля. Они встали у перил, повернувшись спиной к Трульсу, перед участком эркера без окон, где их не могли видеть гости, находившиеся в гостиной.

Микаэль стоял за ней, и Турльс был почти уверен, что сейчас зажжется зажигалка, но этого не произошло. А когда он услышал шелест платья и тихий протестующий смех Исабеллы Скёйен, было уже поздно выдавать свое присутствие. Он увидел белое женское бедро, перед тем как платье было решительно натянуто обратно. Зато теперь она повернулась лицом к Микаэлю, и их лица склеились в единый силуэт на фоне раскинувшегося внизу города. До Трульса доносились чмокающие звуки. Он повернулся к гостиной. Увидел, как улыбающаяся Улла носится между людьми с подносом. Трульс не мог этого понять. Черт, он не понимал этого. Не то чтобы он был шокирован, Микаэль и раньше крутил романы с другими женщинами, но Трульс не понимал, как у Микаэля хватало на это храбрости. Хватало сердца. Когда у тебя есть такая женщина, как Улла, когда тебе так несказанно повезло, когда ты выиграл большой приз, как ты можешь рисковать всем этим ради секса? Должно быть, это происходит потому, что Бог или черт его знает кто дал тебе все то, о чем мечтают женщины, — внешность, положение в обществе, хорошо подвешенный язык, — и ты чувствуешь необходимость, так сказать, использовать этот потенциал на полную катушку. Как люди ростом два метра двадцать чувствуют себя обязанными играть в баскетбол. Он не знал. Знал только, что Улла заслуживает лучшего. Того, кто будет ее любить. Любить так, как всегда любил ее он. И как всегда будет любить. История с Мартиной была всего лишь бездумным приключением, ничего серьезного, и в любом случае она не повторится. Иногда он подумывал о том, что должен дать Улле знать: если она по какой-то причине лишится Микаэля, то он, Трульс, всегда будет рад утешить ее. Но он не мог придумать, как это сделать. Трульс навострил уши.

Они разговаривали.

— Я только знаю, что его больше нет, — сказал Микаэль, и по его слегка заплетающемуся языку Трульс понял, что он тоже нетрезв. — Но они нашли двух других.

— Его казаков?

— Мне все еще кажется, то, что их называют казаками, это хвастовство. В общем, Гуннар Хаген из убойного связался со мной и попросил помощи. Там использовали слезоточивый газ и автоматическое оружие, и, по их версии, это разборка между бандами. Интересовались, не подозревает ли Оргкрим кого-нибудь. А то они бродят в полной темноте.

— А ты что ответил?

— Я ответил, и это чистая правда, что я понятия не имею, кто бы это мог сделать. Если это банда, то им удалось обойти все наши радары.

— Как думаешь, старик мог ускользнуть?

— Нет.

— Нет?

— Я думаю, что его труп лежит где-то там, внизу, и гниет.

Трульс увидел руку, указывающую на звездное небо.

— Может быть, очень скоро мы все узнаем, а может, не узнаем никогда.

— Трупы всегда всплывают, разве не так?

Нет, подумал Трульс. Он стоял, распределив вес тела между ногами, ощущая, как они давят на цементный пол террасы и как пол давит на них.

Они не всегда всплывают.

— В любом случае, — сказал Микаэль, — кто-то это сделал, и этот кто-то — новое лицо. Скоро станет понятно, кто будет новым наркокоролем Осло.

— Как думаешь, что это означает для нас?

— Ничего, дорогая.

Трульс увидел, как Микаэль Бельман кладет руку на шею Исабеллы Скёйен. По очертаниям их силуэтов казалось, что он душит ее. Нетвердый шаг.

— Мы прибыли по назначению и выходим здесь. На самом деле все закончилось как нельзя лучше. Мы больше не могли использовать старика, а если учесть, что он насобирал на тебя и меня за время… нашего сотрудничества, то…

— То?

— То…

— Убери руку, Микаэль.

Мягкий пьяный смех.

— Если бы этот новый король не сделал за нас работу, мне пришлось бы сделать ее самому.

— Ты хочешь сказать, пришлось бы поручить ее Бивису?

Услышав это ненавистное прозвище, Трульс вздрогнул. Микаэль впервые назвал его так, когда они учились в старших классах школы в Манглеруде. И прозвище приклеилось, люди заметили сходство в нижних челюстях и хрюкающем смехе. Однажды, когда они готовились к выпускному, Микаэль утешил его тем, что поразмышлял над «анархическим восприятием действительности» и «нонконформистской моралью» рисованного персонажа мультика MTV. И сказал это так, будто наградил Трульса почетным титулом.

— А вот и нет. Я бы никогда не позволил Трульсу узнать о моей роли.

— Мне все еще кажется странным, что ты ему не доверяешь. Разве вы не дружите с детства? Разве не он построил тебе эту террасу?

— Построил. Посреди ночи, один-одинешенек. Понимаешь? Мы говорим о человеке, которого нельзя назвать вменяемым на все сто процентов. Ему что угодно может взбрести в голову.

— И все-таки ты подсказал старику, что Бивиса можно сделать сжигателем?

— Потому что я знаю Трульса с детства и знаю, что он коррумпирован насквозь и готов продаться тому, кто предложит более высокую цену.

Исабелла Скёйен громко рассмеялась, и Микаэль шикнул на нее.

У Трульса перехватило дыхание. Грудь сжало, а в животе словно поселился зверь. Снующий внутри маленький зверек, ищущий дорогу наружу. Он щекотал Трульса и трепыхался. Пытался выбраться наверх. Давил на грудь.

— Кстати, ты никогда не рассказывала, почему решила выбрать в партнеры именно меня, — сказал Микаэль.

— Разумеется, потому, что у тебя такой великолепный член.

— Нет, я серьезно. Если бы я отверг предложение сотрудничать с тобой и стариком, мне бы пришлось арестовать тебя.

— Арестовать? — Она фыркнула. — Все, что я делала, я делала на благо города. Можно легализовать марихуану, раздавать бесплатно метадон и финансировать кабинеты для наркоманов. А можно расчистить дорогу для нового наркотика, смертность от которого значительно ниже. В чем разница? Политика в отношении наркотиков прагматична, Микаэль.

— Да расслабься, я, конечно, согласен. Мы сделали Осло лучше. Выпьем за это.

Она не обратила внимания на его поднятый бокал.

— Ты бы все равно никогда меня не арестовал. Потому что тогда я рассказала бы всем, кто хочет слушать, что я трахалась с тобой за спиной твоей маленькой сладенькой женушки. — Она захихикала. — В прямом смысле за спиной. Помнишь, как мы с тобой впервые встретились на том приеме по случаю премьеры и я сказала, что ты можешь заняться со мной сексом? Твоя жена тогда стояла прямо у тебя за спиной, если бы она находилась чуть-чуть ближе, она бы услышала, о чем мы говорим, а ты даже глазом не моргнул. Только попросил пятнадцать минут, чтобы отправить ее домой.

— Тихо, ты совсем напилась, — сказал Микаэль и положил руку ей на талию.

— Вот тогда-то я и поняла, что ты — мужчина как раз по мне. Поэтому когда старик сказал, что мне надо найти такого же амбициозного союзника, как я сама, я уже знала, к кому обратиться. Выпьем, Микаэль.

— Кстати, у нас нечего выпить. Может, вернемся обратно и…

— Вычеркни то, что я сказала насчет «мужчины по мне». Мужчин по мне не существует, только…

Раздался глубокий раскатистый смех. Ее смех.

— Давай, пошли.

— Харри Холе!

— Тихо!

— Вот мужчина по мне. Глуповат, конечно, но… но да. Как думаешь, где он сейчас?

— Мы долго искали его без всякого результата, поэтому я думаю, что он покинул страну. Он освободил Олега и больше не вернется.

Исабелла покачнулась, но Микаэль подхватил ее.

— Ты дьявол, Микаэль, а мы, дьяволы, заслуживаем друг друга.

— Возможно, но нам надо вернуться в гостиную, — сказал Микаэль, поглядев на часы.

— Не напрягайся ты так, красавчик, я умею держать себя в руках, когда напьюсь. Понимаешь?

— Понимаю, но ты иди первая, и это не будет выглядеть так…

— Так мерзко?

— Вроде того.

Трульс услышал ее грубый смех, а потом еще более грубые удары каблуков по цементу. Она ушла, Микаэль остался. Он стоял, облокотившись на перила. Трульс выждал несколько секунд. А потом вышел из тени.

— Привет, Микаэль.

Его друг детства обернулся. Взгляд Микаэля был затуманен, лицо слегка припухло. Трульс решил, что улыбка на лице друга появилась с задержкой потому, что он пьян.

— Это ты, Трульс. Не слышал, как ты вошел. Там внутри жизнь еще бурлит?

— О да.

Они посмотрели друг на друга. И Трульс задумался, где и когда именно это произошло, где и когда они разучились болтать друг с другом, беззаботно трепаться, мечтать, как в те времена, когда они могли говорить друг другу что угодно обо всем. В те времена, когда они двое были единым целым. Как в начале их карьеры, когда они надавали по шее парню, который решил приударить за Уллой. Или как тогда, с гомиком, что работал в Крипосе и заглядывался на Микаэля. Они поговорили с ним в котельной в Брюне. Паренек рыдал и уверял их, что неправильно понял Микаэля. Они не били его по лицу, чтобы не оставлять слишком очевидных следов, но это чертово нытье так разозлило Трульса, что он отделал его дубинкой сильнее, чем хотел, и Микаэль остановил его уже в самый последний момент. Такие случаи трудно назвать хорошими воспоминаниями, но подобные переживания накрепко связывают двух людей.

— Вот стою и восхищаюсь террасой, — произнес Микаэль.

— Спасибо.

— Я тут подумал об одной вещи. Той ночью, когда ты заливал фундамент…

— Да?

— Ты сказал, что беспокоишься и не можешь заснуть. Но я вспомнил, что той же ночью мы арестовали Одина и провели операцию в Алнабру. А он исчез, этот…

— Туту.

— Да, Туту. Ты должен был участвовать с нами в той операции. Но ты сказал мне, что болеешь и не можешь в ней участвовать. А на самом деле ты решил заняться строительством террасы?

Трульс улыбнулся. Посмотрел на Микаэля. Наконец-то ему удалось поймать и удержать его взгляд.

— Ладно, Микаэль. Хочешь услышать правду?

Микаэль немного помедлил, прежде чем ответить:

— Даже очень.

— Я прогулял.

На пару секунд на террасе воцарилась тишина, они слышали только далекий шум города.

— Прогулял? — Микаэль рассмеялся. Недоверчиво, но добродушно. Трульсу нравился этот смех. Он нравился всем, и мужчинам, и женщинам. Этот смех говорил: «Ты смешной и симпатичный и наверняка умный и вполне заслуживаешь добродушного смеха». — Ты прогулял? Ты же никогда не прогуливаешь и обожаешь участвовать в задержаниях!

— Да, — ответил Трульс. — Я просто-напросто не мог. Я был занят сексом.

Вновь воцарилась тишина.

А потом Микаэль разразился громким хохотом. Он откинул голову назад и всхлипнул. Ни одной пломбы. Потом снова наклонился вперед и похлопал Трульса по спине. Смех его был таким веселым и свободным, что через несколько секунд Трульс перестал сопротивляться. Он засмеялся вместе с Микаэлем.

— Секс и строительство, — всхлипывал Микаэль Бельман. — А ты тот еще мужик, Трульс. Тот еще!

Трульс почувствовал, как похвала заставила его раздуться до обычных размеров. И на какой-то миг все стало таким же, как в старые времена.

— Ты знаешь, — похрюкивая, сказал Трульс, — есть дела, которые надо делать в одиночестве. Только тогда их можно сделать по-настоящему хорошо.

— Это правда, — сказал Микаэль, обнял Трульса за плечи и потопал ногами по полу террасы. — Но здесь, Трульс, здесь слишком много цемента, его не мог залить один человек.

Да, подумал Трульс, ощутив, как приятно смех бьется в груди. Слишком много цемента для одного человека.

— Надо было мне забрать приставку, которую ты принес, — сказал Олег.

— Надо было, — согласился Харри, облокачиваясь на косяк кухонной двери. — Усовершенствовал бы технику игры в «Тетрис».

— А тебе надо было вынуть магазин из этого пистолета, прежде чем прятать его обратно.

— Возможно.

Харри старался не смотреть на «одессу», которая целилась то в пол, то в него. Олег слабо улыбнулся:

— Мы совершили ошибки, мы оба.

Харри кивнул.

Олег поднялся и встал рядом с плитой.

— Но я совершал не только ошибки, так ведь?

— Нет, конечно. Ты сделал много правильных поступков.

— Например?

Харри пожал плечами.

— Например, ты сказал, что бросился на пистолет этого фиктивного убийцы. Что у него была шапка с прорезями для глаз и что он не произнес ни слова, а общался жестами. Ты предоставил мне возможность сделать очевидные выводы, объяснить следы пороха на твоих руках. Ты сказал, что убийца не разговаривал, так как боялся, что ты узнаешь его голос, то есть что он как-то связан либо с наркоторговлей, либо с полицией. Я думаю, тебе пришла в голову мысль насчет шапки-балаклавы, потому что такую ты видел у полицейского, который был с вами в Алнабру. В своей истории ты поместил его в соседнее офисное помещение, потому что оно обчищено и не заперто, поэтому любой мог попасть в него и скрыться в направлении реки. Ты давал мне намеки, чтобы я мог составить свое собственное достоверное объяснение, почему ты не убивал Густо. Ты знал, что мой мозг придет к этому объяснению. Ведь наш разум всегда хочет, чтобы решение принимали чувства. Он всегда готов найти утешительные ответы, которых требует наше сердце.

Олег медленно кивал.

— Но теперь у тебя есть все другие ответы. Правдивые.

— За исключением одного, — сказал Харри. — Почему?

Олег не ответил. Харри поднял вверх правую руку и стал медленно опускать левую в задний карман брюк. Он вынул помятую пачку сигарет и зажигалку.

— Почему, Олег?

— А ты как думаешь?

— Одно время я думал, что дело в Ирене. Ревность. Или ты узнал, что он ее кому-то продал. Но если он был единственным, кто знал, где она, ты не мог убить его до того, как он назовет тебе это место. Так что дело должно было быть в чем-то другом. В чем-то настолько же сильном, как любовь к женщине. Потому что на самом деле ты никакой не убийца, так ведь?

— Сам ответь.

— Ты — человек с классическим мотивом, который заставлял хороших людей, включая меня, совершать ужасные поступки. Следствие ходит по кругу. Куда ни ступи, что вперед, что назад. Я вернулся туда, откуда мы начали. К влюбленности. К сильнейшей влюбленности.

— Что ты об этом знаешь?

— Знаю, потому что был влюблен в ту же самую женщину. Или ее сестру. Она безумно прекрасна вечером и страшна как смерть следующим утром. — Харри прикурил черную сигарету с золотым фильтром и российским двуглавым орлом. — Но когда наступает вечер, ты об этом забываешь и снова чувствуешь себя таким же влюбленным. И с этой любовью ничто не в силах конкурировать, даже Ирена. Я ошибаюсь?

Харри затянулся и посмотрел на Олега.

— Зачем я тебе? — спросил Олег. — Ты и так все знаешь.

— Я хочу услышать это от тебя.

— Зачем это?

— Чтобы ты услышал, как ты сам это произносишь. И чтобы ты услышал, насколько глупо и бессмысленно это звучит.

— Что именно? Что глупо застрелить человека из-за того, что он пытается похитить твою наркоту? Твою дозу, на которую ты с таким трудом наскреб бабок?

— Сам-то ты не слышишь, как это банально и грустно звучит?

— Кто бы говорил!

— Вот я и говорю. Я потерял лучшую женщину в моей жизни, потому что не мог сопротивляться. А ты убил своего лучшего друга, Олег. Произнеси его имя.

— Зачем?

— Произнеси его имя.

— Вообще-то пистолет у меня.

— Произнеси его имя.

Олег усмехнулся.

— Густо. И что…

— Еще раз.

Олег склонил голову набок и уставился на Харри.

— Густо.

— Еще раз! — заорал Харри.

— Густо! — прокричал Олег в ответ.

— Еще р…

— Густо!

Олег сделал вдох.

— Густо! Густо…

Голос его начал дрожать.

— Густо!

Голос срывался.

— Густо. Гус… — он всхлипнул, — …то.

Из глаз его брызнули слезы, он крепко зажмурился и прошептал:

— Густо. Густо Ханссен…

Харри сделал шаг вперед, но Олег поднял пистолет.

— Ты молод, Олег. Ты еще можешь измениться.

— А как насчет тебя, Харри? Разве ты не можешь измениться?

— Я бы хотел, чтобы у меня была такая возможность, Олег. Я бы хотел сделать так, чтобы лучше заботиться о вас. Но уже слишком поздно. Я останусь тем, кто я есть.

— Кем? Алкашом? Предателем?

— Полицейским.

Олег засмеялся.

— И всего-то? Полицейским? Не человеком там и все такое?

— По большей части полицейским.

— По большей части полицейским, — повторил Олег, кивая. — Разве это не банально и грустно?

— Банально и грустно, — ответил Харри, взял недокуренную сигарету, недовольно посмотрел на нее, как будто она работала не так, как должна. — Потому что это означает, что у меня нет выбора, Олег.

— Выбора?

— Я должен сделать так, чтобы ты понес заслуженное наказание.

— Ты больше не работаешь в полиции, Харри. Ты стоишь передо мной без оружия. И пока еще никто не знает того, что знаешь ты, и того, что ты находишься здесь. Подумай о маме. Подумай обо мне! Хотя бы раз в жизни подумай о нас, о нас троих. — В глазах у него стояли слезы, а в голосе звучал пронзительный металл отчаяния. — Почему ты не хочешь просто уйти отсюда прямо сейчас, и мы обо всем забудем и скажем, что ничего не было?

— Я бы хотел, чтобы у меня была возможность так поступить, — ответил Харри. — Но ты поймал меня. Я знаю, что случилось, и я должен остановить тебя.

— Почему же ты позволил мне добраться до пистолета?

Харри пожал плечами.

— Я не могу арестовать тебя. Ты должен сдаться сам. Это твой путь.

— Сдаться сам? С чего бы это? Меня только что освободили!

— Если я тебя арестую, я потеряю и твою мать, и тебя. А без вас я — ничто. Я не могу жить без вас. Ты понимаешь это, Олег? Я крыса, которой перекрыли единственный вход в нору, так что она может попасть туда только одним способом. По тебе.

— Так отпусти меня! Давай забудем всю эту историю и начнем все сначала!

Харри покачал головой.

— Предумышленное убийство, Олег. Я не могу. Сейчас ключ и пистолет у тебя. Это ты должен подумать о нас троих. Если мы пойдем к Хансу Кристиану, он все устроит, ты сможешь сдаться, и в этом случае тебе значительно сократят срок.

— Но я просижу достаточно долго и потеряю Ирену. Никто не станет столько ждать.

— Может, да, а может, и нет. Может, ты ее уже потерял.

— Ты врешь, ты всегда врешь! — Из глаз Олега безостановочно лились слезы. — Что ты сделаешь, если я откажусь сдаться?

— Тогда мне придется арестовать тебя прямо сейчас.

Олег издал стонущий звук, то ли всхлип, то ли недоверчивый смех.

— Ты сошел с ума, Харри.

— Таким уж я создан, Олег. Я делаю то, что должен. Как и ты должен делать то, что должен.

— Должен? Из твоих уст это звучит как проклятие!

— Возможно.

— Дерьмо!

— Так разрушь это проклятие, Олег! На самом деле ты больше не хочешь убивать, так ведь?

— Уходи! — закричал Олег. Пистолет ходуном ходил в его руке. — Давай! Ты больше не работаешь в полиции!

— Правильно, — ответил Харри. — Но, как я уже говорил…

Он сомкнул губы вокруг черной сигареты и глубоко затянулся. Закрыл глаза и постоял так пару секунд, как будто наслаждался. А потом выпустил воздух и дым из легких.

— …я полицейский.

Он бросил сигарету на пол. Наступил на нее, двигаясь в сторону Олега с поднятой головой. Олег был почти такого же роста, как он сам. Харри поймал взгляд юноши, державшего перед собой пистолет. Увидел, как поднимается предохранитель. Уже понял, чем закончится дело. Он был препятствием, у мальчишки тоже не имелось другого выбора, они были двумя неизвестными в нерешаемом уравнении, два небесных тела, двигающихся встречными курсами к неизбежному столкновению, партией в «Тетрис», победить в которой мог только один из них. И только один из них победит. Харри надеялся, что у Олега хватит ума избавиться потом от пистолета, что он сядет на самолет в Бангкок и никогда ничего не расскажет Ракели, что не будет просыпаться с криком посреди ночи в комнате, полной призраков, что сумеет прожить достойную жизнь. Потому что его собственная жизнь такой не была. Больше не была. Он набрался мужества и продолжил идти вперед, ощущая тяжесть своего тела и видя, как увеличивается в размерах черный глаз пистолета. Осенний день, десятилетний Олег, ветер треплет его волосы, Ракель, Харри, листва апельсинового цвета, они смотрят на фотоаппарат и ждут, когда он щелкнет. Фотодоказательство того, что они добрались до самой вершины, побывали на ней, достигли пика счастья. Указательный палец Олега, побелевшая фаланга, отводящая предохранитель назад. Пути назад, туда, где они побывали, больше нет. Времени, чтобы успеть на тот самолет, никогда бы не хватило. Да и самолета никакого не было, как не было никакого Гонконга, лишь мечта о жизни, которой никто из них не смог бы жить. Харри не чувствовал страха. Только горе. Короткая очередь была похож на выстрел, от нее затряслись оконные стекла. Он почувствовал физическое давление от пуль, попавших ему в грудь. От отдачи дуло поднялось, и третья пуля попала ему в голову. Он упал. Под ним было темно. И в эту тьму он падал. Пока его не поглотило и не окутало прохладное ничто, избавляющее от боли. Наконец, подумал он. И это была последняя мысль Харри Холе: наконец, наконец-то он свободен.

Крыса-мама прислушалась. Крик малышей стал еще слышнее, после того как церковные колокола пробили свои десять ударов и умолкли, а полицейская сирена, одно время приближавшаяся, начала удаляться. Были слышны только слабые удары сердца. Где-то в крысиной памяти сохранилось воспоминание о запахе пороха и другом, более молодом человеческом теле, лежавшем и истекавшем кровью на том же самом полу в кухне. Но это было летом, задолго до рождения малышей. И кроме того, то тело не перекрывало вход в нору.

Она обнаружила, что перебраться через живот мужчины сложнее, чем она думала, и ей придется искать другой путь. И она вернулась туда, откуда начала.

Укусила кожаный ботинок.

Снова лизнула металл, соленый металл, торчащий между двумя пальцами правой руки.

Протрусила по пиджаку костюма, пахнущему потом, кровью и едой, таким количеством разной еды, что, должно быть, эта льняная ткань лежала в мусорном баке.

А вот и снова они, несколько молекул странного сильного запаха дыма, не до конца смытого. И даже от этих нескольких молекул защипало глаза, потекли слезы и сбилось дыхание.

Она взбежала вверх по руке и через плечо, обнаружила окровавленную повязку на шее, которая на мгновение отвлекла ее. Но потом крыса снова услышала писк малышей и побежала на грудь. От двух круглых отверстий на ней сильно пахло. Серой и порохом. Одно отверстие располагалось над тем местом, где находится сердце, во всяком случае, крыса ощущала почти незаметные вибрации, когда оно билось. Пока еще билось. Она понеслась дальше по лбу, слизнула кровь, сочившуюся одинокой тонкой струйкой откуда-то из светлых волос. Помчалась дальше по мясистым частям: губам, носу, векам. На щеке был шрам. Мозг крысы работал так, как работают крысиные мозги в экспериментах с лабиринтами, — на удивление рационально и эффективно. Щека. Рот. Шея прямо под затылком. Значит, вход в нору позади нее. Жизнь крысы тяжела и проста. Она делает то, что должна.