Ощущения были такими, словно он оказался между двумя летящими друг другу в лоб поездами. Первой ударила стена воды, мчавшаяся ему в лицо. Она отбросила его назад, и Харри ударился лбом о пол, его подхватило и закрутило. Он отчаянно барахтался, задевая стены пальцами и коленями, пытался ухватиться за что-нибудь, но против бушующей вокруг стихии шансов у него не было. А потом так же быстро, как все началось, оно и закончилось. Харри почувствовал встречную волну, и два каскада воды погасили друг друга. Он увидел что-то у себя за спиной. Две белые, отливающие зеленью руки обняли Харри сзади, а бледные пальцы поползли вверх, к его лицу. Харри оттолкнул их, развернулся и увидел труп с повязкой на животе, дрейфующий по темной воде подобно невесомому голому астронавту. Открытый рот, извивающиеся в воде волосы и борода.

Харри уперся ногами в пол и прижался головой к потолку. Вода заполнила весь тоннель до верха. Он нагнулся, разглядел МР-5 и белую полосу на полу под собой и поплыл. Он совершенно потерял ориентацию, но труп подсказал ему, в какую сторону двигаться, чтобы вернуться к началу пути. Харри плыл, располагаясь диагонально по отношению к стенам, чтобы у рук было как можно больше пространства для гребли, и гнал от себя другую мысль, не позволял ей овладеть его сознанием. Его не поднимало слишком высоко вверх, пуленепробиваемый жилет придавал телу тяжесть. Но другая мысль все-таки пришла ему в голову. Харри подумал, не скинуть ли с себя пальто, которое вздулось и мешало движениям. Он попробовал сосредоточиться на том, что ему предстоит сделать: доплыть до шахты, не считая секунд и не считая метров. Но он уже начинал чувствовать давление в голове, как будто ее вот-вот разорвет.

И другая мысль была тут как тут. Лето, пятидесятиметровый бассейн под открытым небом. Раннее утро, почти никого нет, солнце, Ракель в желтом бикини. Олегу и Харри предстояло выяснить, кто из них больше проплывет под водой. Олег был в хорошей форме после конькобежного сезона, а Харри превосходил его в технике плавания. Ракель подбадривала их криками и смеялась своим чудесным смехом, пока они разогревались. Они оба выделывались перед ней, ведь она была королевой фрогнерского бассейна, а Олег и Харри — ее подданными, ищущими ее расположения и взгляда. И вот они стартовали. И проплыли совершенно одинаковое расстояние. Проплыв сорок метров, оба выпрыгнули на поверхность воды, хватая ртами воздух, и каждый был уверен в своей победе. Сорок метров. Десять метров до края бассейна. Оттолкнувшись от стенки свободным стилем. Чуть больше, чем половина расстояния до шахты. У Харри не было шансов. Здесь он умрет. Умрет сейчас, очень скоро. Казалось, что глазные яблоки выдавливает из головы. Самолет в полночь. Желтое бикини. Десять метров до края. Еще один взмах руками. Он сможет сделать еще один. А потом… потом он умрет.

На часах было полчетвертого ночи. Трульс Бернтсен катался по улицам Осло под мелким дождиком, тихо стучавшим по лобовому стеклу. Он занимался этим уже два часа. Не потому, что искал что-то, а потому, что такие прогулки приносили ему покой. Покой для раздумий и покой для того, чтобы ни о чем не думать.

Кто-то вычеркнул адрес из списка, полученного Харри Холе. И это сделал не он.

Наверное, не все так просто, как ему казалось.

Он снова проиграл про себя события того вечера, когда был убит Густо.

Густо позвонил ему в дверь, дрожа от наркотической жажды, и пригрозил настучать на него, если Трульс не даст ему денег на «скрипку». По какой-то причине на протяжении последних недель «скрипку» было очень трудно достать, началась «паника в Нидл-Парке», и цена за дозу подскочила минимум до трех тысяч. Трульс пообещал ему доехать до банкомата и пошел за ключами от машины. Он прихватил с собой пистолет «штейр», потому что сомнений в том, что надо делать, у него не было. Густо будет угрожать ему и дальше, наркоманы очень предсказуемы. Но когда он вернулся к входным дверям, парень уже исчез. Наверное, почувствовал запах крови. Трульс посчитал, что все разрешилось нормально: Густо не станет на него стучать, если это не принесет выгоды, да к тому же он сам принимал участие в том взломе. Дело было в субботу, и Трульс находился в так называемом служебном резерве, то есть на домашнем дежурстве, поэтому он поехал в «Маяк», почитал немного, поглазел на Мартину Экхофф, выпил кофе. Потом он услышал вой сирен, а через несколько секунд зазвонил его телефон. Звонили из оперативного центра. К ним поступило сообщение о стрельбе в доме 92 по улице Хаусманна, а в отделе особо тяжких не было свободного дежурного. Дом располагался в нескольких сотнях метров от «Маяка», и Трульс побежал туда. У него включились все полицейские инстинкты: он осматривал движущихся навстречу людей, хорошо зная, что эти наблюдения могут оказаться очень важными. Одним из тех, кто ему встретился, был молодой человек в шерстяной шапке, который стоял, прислонившись к стене дома. Взгляд юноши был направлен на полицейский автомобиль, припаркованный у входа в дом, где находилось место преступления. Трульс обратил внимание на этого молодого человека, потому что ему не понравилось, что он так глубоко засунул руки в карманы своей куртки фирмы «Норт Фейс». Куртка была слишком большой и теплой для этого времени года, а в ее карманах могло находиться все, что угодно. На лице у юноши было серьезное выражение, но он не походил на торговца наркотиками. Когда полицейские препроводили Олега Фёуке от реки в полицейскую машину, молодой человек резко развернулся и пошел в другую сторону по улице Хаусманна. Сейчас Трульс, естественно, мог бы вспомнить еще с десяток людей, которых видел в районе места преступления, и найти много подозрительного в их поведении.

Но он особенно хорошо запомнил этого парня, потому что потом видел его еще раз. На семейной фотографии, которую Харри Холе показывал ему в «Леоне».

Холе спросил, узнает ли он Ирену Ханссен. Трульс ответил «нет», и это было чистой правдой. Но он не рассказал Холе, кого узнал на том снимке. Другого юношу. Неродного брата. То же самое серьезное выражение на лице. И этого же парня он видел рядом с местом преступления.

Трульс остановился на улице Принсенс-гате, не доезжая до «Леона». Его приемник был настроен на полицейскую волну, и он наконец услышал то сообщение в оперативный центр, которое ждал:

— Ноль-один. Мы проверили сообщение о шуме на Блиндернвейен. Похоже, здесь был настоящий бой. Слезоточивый газ и следы стрельбы. Наверняка из автоматического оружия. Один застрелен насмерть. Мы спустились вниз, в подвал, но он заполнен водой. Думаю, чтобы проверить второй этаж, надо вызывать «Дельту».

— А вы можете хотя бы узнать, есть ли там люди?

— Приезжайте и проверяйте сами! Вы что, не слышали, что я сказал? Газ и автоматическое оружие!

— Хорошо, хорошо. Что вам нужно?

— Четыре патрульные машины, чтобы перекрыть район. «Дельта», криминалистическая группа и… наверное, водопроводчик.

Трульс Бернтсен приглушил звук. Услышал, как резко затормозил автомобиль, увидел, как длинноногий мужчина переходит дорогу прямо перед ним. Автомобиль гневно просигналил, но мужчина, не обращая на него внимания, проследовал дальше, к «Леону».

Трульс Бернтсен прищурился.

Неужели это он? Харри Холе?

Мужчина в замызганном пальто шел, втянув голову в плечи. И только когда он повернул голову и на его лицо упал свет уличного фонаря, Трульс понял, что ошибся. Мужчина был ему знаком, но это не Холе.

Трульс откинулся на спинку сиденья. Теперь он знал. Знал, кто победил. Он посмотрел на свой город. Потому что отныне этот город принадлежал ему. Дождь, стучащий по крыше автомобиля, поведал ему, что Харри Холе мертв, и заплакал в три ручья, роняя слезы на лобовое стекло.

Как правило, большинство посетителей успевали потрахаться в районе двух, после чего расходились по домам, поэтому позже в «Леоне» было довольно тихо. Юноша за стойкой портье поднял голову, когда в гостиницу вошел высокий мужчина. Дождь стекал с пальто и волос пастора. Раньше молодой человек расспрашивал Като о том, чем тот занимался, когда после нескольких дней отсутствия приходил в гостиницу посреди ночи в таком виде. Но ответы пастора были утомительно долгими, яркими и детальными, он рассказывал о людском убожестве, и юноша вскоре перестал задавать свои вопросы.

— Пришлось потрудиться сегодня ночью? — спросил он, рассчитывая получить в ответ «да» или «нет».

— Ты же понимаешь, — сказал старик, слегка улыбаясь. — Люди, люди. Меня сейчас едва не убили.

— Да? — спросил юноша и тут же пожалел об этом.

Сейчас наверняка последует длинный рассказ.

— Меня только что чуть не переехал автомобиль, — объяснил Като, направляясь к лестнице.

Юноша с облегчением вздохнул и продолжил играть в «Фантома».

Высокий пожилой мужчина вставил ключ в дверь своего номера и повернул его. Но к своему удивлению, обнаружил, что дверь уже отперта.

Он зашел внутрь. Повернул выключатель, но свет не включился. Он поднял глаза вверх. Горел светильник над кроватью. Мужчина, сидевший на кровати, был высоким и сутулым, одетым в длинное пальто, совсем как он сам. С подола пальто на пол падали капли. Эти двое не могли быть более непохожими, и все-таки старику сейчас впервые пришло в голову, что он будто глядится в зеркало.

— Что ты делаешь? — прошептал он.

— Я вломился в твой номер, — ответил гость. — Чтобы проверить, нет ли у тебя ценных вещей.

— Нашел что-нибудь?

— Ценного? Нет. Но я обнаружил вот это.

Старик поймал то, что бросил ему гость. Зажал предмет между пальцами. Медленно кивнул. Кусок накрахмаленной хлопчатобумажной ткани в форме буквы U. Не такой белый, как следовало бы.

— Ты нашел это у меня? — спросил старик.

— Да. В твоей спальне. В платяном шкафу. Надень.

— С чего бы это?

— Потому что я хочу покаяться в своих грехах. И потому что без этого ты кажешься голым!

Като посмотрел на мужчину, который сидел на кровати, нагнувшись вперед. Вода текла с его волос по шраму, по челюстной кости к подбородку. Оттуда она капала на пол. Он поставил единственный стул в центр помещения. Исповедальня. На столе лежала открытая пачка «Кэмела», рядом с ней — зажигалка и насквозь промокшая разломанная сигарета.

— Как пожелаешь, Харри.

Като сел, расстегнул пальто и заправил воротничок на место, под петлицы пасторской рубашки. Его собеседник вздрогнул, когда старик сунул руку в карман пиджака.

— Сигареты, — пояснил тот. — Для нас. Твои выглядят так, будто тонули.

Полицейский кивнул, и старик вынул руку, держа открытую пачку сигарет.

— А ты неплохо говоришь по-норвежски.

— Чуть лучше, чем по-шведски. Но поскольку ты норвежец, ты не слышишь моего акцента, когда я говорю по-шведски.

Харри достал черную сигарету. Оглядел ее.

— Ты хочешь сказать, твоего русского акцента?

— «Собрание. Черный русский», — сказал старик. — Единственные хорошие сигареты в России. Производятся сейчас, естественно, на Украине. Я краду их у Андрея. Кстати об Андрее, как он там?

— Плохо, — ответил полицейский, позволяя старику дать ему прикурить.

— Больно слышать. Кстати о плохом. Ты должен быть мертв, Харри. Я знаю, что, когда я открыл шлюзы, ты был в тоннеле.

— Был.

— Шлюзы открылись одновременно, а водонапорные башни были полны воды. Тебя должно было отбросить к середине.

— Отбросило.

— Тогда я не понимаю. Обычно у людей случается шок, и они тонут в середине тоннеля.

Полицейский выпустил дым изо рта:

— Совсем как бойцы Сопротивления, которые явились за шефом гестапо?

— Не знаю, использовалась ли когда-нибудь эта западня при реальном отступлении.

— Ты же использовал. В случае с полицейским агентом.

— Он был совсем таким же, как ты, Харри. Мужчины, работающие за идею, очень опасны. Для самих себя и для окружающих. Ты должен был утонуть, как он.

— Но как видишь, я все еще здесь.

— Я по-прежнему не понимаю, как это возможно. Ты хочешь сказать, что после того, как попал в водоворот, у тебя хватило воздуха в легких, чтобы проплыть восемьдесят метров в ледяной воде по узкому тоннелю в полном облачении?

— Нет.

— Нет? — Старик улыбнулся, как будто ему на самом деле было любопытно.

— Нет, у меня в легких было слишком мало воздуха. Но его хватило на сорок метров.

— А потом?

— А потом меня спасли.

— Спасли? Но кто?

— Тот, кто, по твоему утверждению, особенно хорош на дне. — Харри вынул пустую бутылку из-под виски. — «Джим Бим».

— Тебя спасло виски?

— Бутылка из-под виски.

— Пустая бутылка из-под виски?

— Наоборот. Полная. — Харри положил сигарету в уголок рта, отвинтил пробку, перевернул бутылку и поднял над головой. — Полная воздуха.

Старик недоверчиво посмотрел на него:

— Ты…

— Самой большой проблемой после того, как у меня в легких кончился воздух, было взять губами горлышко, перевернуть бутылку и сделать вдох. Так же бывает, когда впервые ныряешь: тело протестует. Потому что у тела весьма ограниченные представления о физике, оно думает, что глотнет воды и утонет. Ты знал, что в легкие умещается четыре литра воздуха? Ну вот, полной воздуха бутылки и капельки воли хватило как раз на то, чтобы проплыть еще сорок метров.

Полицейский отставил бутылку, вынул сигарету изо рта и скептически посмотрел на нее.

— Немцам надо было сделать тоннель немного подлиннее.

Харри посмотрел на старика. На то, как его морщинистое старое лицо покрывается трещинами. Он услышал, как тот смеется. Смех его был похож на звук лодочного мотора.

— Я знал, что ты не такой, как все, Харри. Ты рассказывал мне, что захотел вернуться в Осло, когда узнал о том, что случилось с Олегом. И я навел о тебе справки. И теперь я понимаю, что слухи ничего не преувеличивают.

— Ну что ж, — сказал Харри, не сводя глаз со сложенных рук пастора.

Сам он сидел на самом краешке кровати, спустив обе ноги на пол, как будто собирался вскочить, перенеся вес тела на большие пальцы ног. Он даже чувствовал тонкую нейлоновую веревку, лежащую между его подошвой и полом.

— А как насчет тебя, Рудольф? Слухи о тебе преувеличены?

— Какие именно?

— Ха. Например, что ты создал в Гётеборге героиновую лигу и убил там полицейского.

— Я думал, исповедоваться будешь ты, а не я.

— Просто подумал, что ты захочешь переложить бремя своих грехов на Иисуса, перед тем как умрешь.

Новый приступ лодочномоторного смеха.

— Неплохо, Харри! Неплохо! Да, нам пришлось устранить его. Он был нашим сжигателем, и у меня появилось ощущение, что ему нельзя доверять. А я не мог снова загреметь в тюрьму. Там твою душу поедает затхлость запертого помещения, совсем как плесень пожирает стены. Каждый день отнимает у тебя по кусочку, все человеческое в тебе пожирается, Харри. Такое я пожелаю только своему злейшему врагу. — Он посмотрел на Харри. — Врагу, которого ненавижу больше всего на свете.

— Ты знаешь, почему я вернулся в Осло. А какая причина была у тебя? Мне казалось, шведский рынок не хуже норвежского.

— Такая же причина, как у тебя, Харри.

— Такая же?

Прежде чем ответить, Рудольф Асаев затянулся черной сигаретой.

— Забудь об этом. После того убийства полиция села мне на хвост. А перебравшись в Норвегию, можно оказаться на удивление далеко от Швеции, несмотря на географическую близость.

— И, вернувшись, ты стал таинственным Дубаем. Человеком, которого никто не видел. Человеком, который бродит по ночам по городу. Призраком Квадратуры.

— Я должен был оставаться в тени. Не только из-за бизнеса, но и потому, что имя Рудольф Асаев могло навести полицию на неприятные воспоминания.

— Семидесятые и восьмидесятые, — произнес Харри. — Героинисты мрут, как мухи. Но ты, наверное, поминал их в своих молитвах, пастор?

Старик пожал плечами:

— Мы ведь не осуждаем производителей спортивных автомобилей, парашютов, ручного оружия и других вещей, которые люди покупают ради развлечения и которые отправляют их на тот свет. Я поставляю товар, который кто-то хочет купить, такого качества и по такой цене, которые делают его конкурентоспособным. А для чего покупатели используют товар, это уже их дело. Ты ведь знаешь, что существуют прекрасно функционирующие члены общества, зависимые от опиатов?

— Знаю. Я был одним из них. Разница между тобой и производителем спортивных автомобилей заключается в том, что твои занятия запрещены законом.

— Надо быть осторожным и не путать закон и мораль, Харри.

— Значит, ты рассчитываешь, что твой бог признает тебя невиновным?

Старик подпер голову рукой. Харри видел, что он очень устал, но понимал, что его движения могут быть ложными и хорошо контролируемыми.

— Я знал, что ты рьяный полицейский и моралист, Харри. Олег много рассказывал о тебе Густо, тебе об этом известно? Олег любил тебя той сыновьей любовью, о какой мечтает любой отец. Ревностные моралисты и страждущие любви отцы вроде нас обладают огромной энергией. Слабость наша в том, что мы предсказуемы. Твой приезд был только вопросом времени. У нас в аэропорту Осло есть свой человек, он просматривает списки пассажиров. Мы знали, что ты в пути, еще до того, как ты сел в самолет в Гонконге.

— Хм, это был сжигатель, Трульс Бернтсен?

В ответ старик лишь улыбнулся.

— А Исабелла Скёйен из городского совета, с ней ты тоже сотрудничал?

Старик тяжело вздохнул:

— Ты знаешь, что ответы на эти вопросы я унесу с собой в могилу. Я согласен умереть как собака, но как стукач — нет.

— Ну хорошо, — сказал Харри. — И что было дальше?

— Андрей вел тебя от аэропорта до «Леона». Я живу в подобных гостиницах, когда нахожусь в образе Като, а в «Леоне» останавливался довольно часто. Так что я заселился днем позже тебя.

— Зачем?

— Чтобы следить за тем, что ты делаешь. Я хотел знать, подбираешься ли ты к нам.

— Как это было с Кепариком, который тоже жил здесь?

Старик кивнул:

— Я понял, что ты можешь стать опасным для нас, Харри. Но ты мне нравился. Я несколько раз пытался по-дружески предостеречь тебя. — Он вздохнул. — Но ты меня не услышал. Естественно. Такие, как ты и я, никогда не слушают предостережений. Именно поэтому мы и побеждаем. И именно поэтому в конце концов мы правим.

— Ммм. Ты боялся, что я сделаю что-то. Что? Заставлю Олега настучать на тебя?

— Этого тоже. Олег никогда меня не видел, но я не знал, что рассказывал ему обо мне Густо, особенно после того, как сам начал употреблять «скрипку».

Во взгляде старика внезапно появилось что-то, явно вызванное не усталостью. Боль. Чистая острая боль.

— Ты понял, что Олег будет со мной говорить, и попытался его убить. А когда покушение провалилось, ты предложил мне свою помощь. Чтобы я привел тебя туда, где скрывается Олег.

Старик медленно кивнул:

— Ничего личного, Харри. Просто таковы правила игры в этой отрасли. Стукачей устраняют. Но ты ведь это знал, не так ли?

— Да, я знал. Но это не значит, что я не убью тебя за следование твоим собственным правилам.

— Ты все время это говоришь. Почему же ты уже не сделал этого? Не решаешься? Боишься, что будешь гореть в аду, Харри?

Харри потушил сигарету о столешницу.

— Сначала я хочу выяснить еще пару вещей. Зачем ты убил Густо? Ты боялся, что он тебя сдаст?

Старик отбросил белые волосы назад, за огромные уши.

— В венах Густо текла дурная кровь, совсем как у меня. По натуре своей он был предателем. Он бы сдал меня и раньше, единственное, чего он ждал, — чтобы от этого ему была какая-нибудь выгода. А потом он оказался в отчаянном положении. Ему требовалась «скрипка». Это чистая химия. Плоть сильнее духа. Мы все становимся предателями, когда испытываем потребность в наркотике.

— Да, — сказал Харри, — тогда мы все становимся предателями.

— Я… — Старик закашлялся. — Я должен был отправить его в плавание.

— В плавание?

— Да. В плавание. На погружение. Дать ему исчезнуть. Я не мог позволить ему встать во главе моего дела, это я осознавал. Он был умным, весь в отца. А вот характера ему не хватало. Это у него в мать. Я пробовал возложить на него ответственность, но он не прошел испытания.

Старик продолжал зачесывать волосы назад, движения его рук становились все сильнее и сильнее, как будто он стремился очистить волосы от чего-то.

— Не прошел испытания. Дурная кровь. И я решил, что на его месте должен быть другой. Сначала я подумал об Андрее и Петре. Ты встречался с ними? Сибирские казаки из Омска. Слово «казак» означает «свободный человек», ты это знал? Андрей и Петр были моей армией, моей станицей. Они верны своему атаману до самой смерти. Но Андрей и Петр были лишены деловой хватки, понимаешь?

Харри отметил, как старик жестикулирует руками, будто погружается в раздумья.

— Я не мог оставить им дело. Тогда я решил, что моим преемником станет Сергей. Он был молод, перед ним была вся жизнь, его можно было воспитать…

— Ты говорил, что, возможно, у тебя у самого когда-то был сын.

— Да, Сергей не умел так считать, как Густо, но он был дисциплинированным. Амбициозным. Он хотел делать все, что нужно, для того чтобы стать атаманом. И я отдал ему нож. Ему оставалось пройти последнее испытание. В старые времена казаку, для того чтобы стать атаманом, надо было отправиться в тайгу в полном одиночестве и привести живого волка, связанного и с кляпом во рту. Сергей хотел стать атаманом, но я должен был убедиться в том, что он способен сделать то, что нужно.

— Что?

— Необходимое.

— Твоим сыном был Густо?

Старик оттянул волосы назад так сильно, что его глаза превратились в щелочки.

— Когда я сел в тюрьму, Густо было шесть месяцев. Мать его утешалась чем могла. Во всяком случае, какое-то короткое время. Она была не в состоянии заботиться о нем.

— Героин?

— Социальная служба забрала у нее Густо и отдала в приемную семью. Они договорились, что меня, осужденного, не существует. Она умерла от передозировки зимой девяносто первого. Ей надо было сделать это раньше.

— Ты сказал, что вернулся в Осло по той же причине, что и я. Из-за сына.

— Я услышал, что он ушел из приемной семьи, сбежал от них. Я все равно хотел уехать из Швеции, а конкуренция в Осло была не слишком жесткой. Я выяснил, где бывает Густо. Сначала изучал его на расстоянии. Он был таким красивым. Таким дьявольски красивым. Весь в мать, конечно. Я мог просто сидеть и смотреть на него. Смотреть и смотреть и думать, что он мой сын, мой родной…

Голос старика дрогнул. Харри бросил взгляд вниз, на нейлоновую веревку, которую ему выдали вместо нового карниза, и прижал ее к полу подошвой ботинка.

— Ты взял его в дело. И испытывал, чтобы понять, сумеет ли он возглавить его.

Старик кивнул:

— Но я никогда ничего ему не рассказывал. Он умер, не зная, что я — его отец.

— А откуда такая срочность?

— Срочность?

— Почему тебе так срочно понадобился преемник? Сначала Густо, потом Сергей.

Старик устало улыбнулся. Согнулся вперед, попав в свет лампы, горевшей над изголовьем кровати.

— Я болен.

— Ммм. Я так и думал. Рак?

— Врачи дали мне год. Это было шесть месяцев назад. Счастливый нож, которым пользовался Сергей, лежал под моим матрацем. Твое ножевое ранение еще болит? Тот нож передал тебе мое страдание, Харри.

Харри медленно кивнул. Все было так. И все не так.

— Но если тебе осталось жить всего полгода, почему ты боишься, что тебя кто-нибудь сдаст? Так боишься, что готов убить собственного сына? Его долгая жизнь против твоей короткой?

Старик зашелся тихим кашлем.

— Урки и казаки — это рядовые, Харри. Мы клянемся служить кодексу чести и придерживаемся его. Не слепо, но зряче. Нас учили сдерживать свои чувства. Это дает нам власть над нашими жизнями. Авраам решил пожертвовать собственным сыном, потому что…

— …так приказал Бог. Я понятия не имею, о каком кодексе чести ты сейчас говоришь, но сказано ли в нем, что это нормально, когда восемнадцатилетний юноша вроде Олега сидит в тюрьме за твои преступления?

— Харри, Харри, ты что, не понял? Я не убивал Густо.

Харри уставился на старика.

— Разве ты только что не рассказывал про свой кодекс? Убить собственного сына, если понадобится?

— Да, но еще я сказал, что родился у дурных людей. Я люблю своего сына. Я бы никогда не отнял жизнь у Густо. Даже наоборот. Я бы проклял Авраама и его Бога.

Смех старика перешел в кашель. Он схватился руками за грудь и согнулся к коленям в приступе кашля.

Харри заморгал.

— Но кто же тогда его убил?

Старик выпрямился. В правой руке у него оказался револьвер — большая страшная пушка, похоже старше своего владельца.

— Ты должен был знать, что ко мне не стоит соваться без оружия, Харри.

Харри не ответил. МР-5 лежал на дне затопленного подвального коридора, винтовка осталась у Трульса Бернтсена.

— Кто убил Густо? — повторил Харри.

— Это мог сделать кто угодно.

Харри почудилось, что он услышал скрип, когда палец старика согнулся и дотронулся до курка.

— Потому что убить не так уж и сложно, Харри. Согласен?

— Согласен, — ответил Харри, поднимая ногу.

Из-под его подошвы раздалось шипение — это тонкая нейлоновая веревка взлетела к кронштейну карниза. Харри увидел в глазах старика вопрос, увидел, с какой скоростью его мозг обрабатывает обрывки информации. Свет не включается. Стул ровно посередине комнаты. Харри не обыскал его. Харри не сдвинулся ни на сантиметр с места, на котором сидел. И возможно, старик уже заметил нейлоновый шнур, тянущийся от подошвы Харри к кронштейну карниза и дальше, к месту прямо у него над головой, к креплению люстры. Где никакой люстры нет, а есть то единственное, что Харри прихватил с собой, когда уходил из дома на Блиндернвейен. Помимо воротничка. Единственное, о чем он помнил, мокрый и задыхающийся, лежа в великолепной постели Рудольфа Асаева, когда в глазах у него то появлялись, то исчезали черные точки и он готов был каждую секунду потерять сознание, но боролся за то, чтобы остаться по эту сторону тьмы. И потом он поднялся, вошел в спальню и взял «жука», лежавшего рядом с Библией.

Рудольф Асаев бросился влево как раз вовремя, чтобы стальные гвозди, торчащие из кирпича, вонзились ему не в голову, а в тело между ключицей и мускулами, в том месте, где они переходят в шейное и плечевое нервное сплетение. В результате, когда он спустя несколько сотых долей секунды выдернул «жука» из тела, мышцы его руки оказались парализованными и рука, державшая пистолет, опустилась на семь сантиметров. Порох загорелся и трещал всю ту тысячную долю секунды, пока пуля летела по стволу старого нагана. Три тысячных доли секунды спустя она вонзилась в край кровати между ногами Харри.

Харри встал. Снял нож с предохранителя и нажал на кнопку. Лезвие выскочило наружу, рукоятка слегка задрожала. Харри низко махнул рукой, пронеся ее над бедрами, выпрямил руку, и длинное тонкое лезвие ножа вошло в тело между лацканами пальто, в пасторскую рубашку. Он почувствовал пружинящее сопротивление материи и кожи в том месте, куда вонзилось лезвие, а потом оно без всякого усилия вошло внутрь по самую рукоятку. Харри выпустил нож, зная, что Рудольф Асаев вот-вот умрет. Стул, на котором он сидел, упал назад, и русский со стоном рухнул на пол. Ему удалось освободиться от стула, но подняться с пола он не смог, так и лежал, свернувшись, как прибитая, но все еще опасная оса. Харри встал над ним, наклонился и выдернул нож из тела старика. Увидел невероятно темного цвета кровь. Может быть, она вытекла из печени. Левая рука Асаева шарила по полу возле отнявшейся правой в поисках пистолета. И в какой-то безумный момент Харри захотелось, чтобы старик нашел этот пистолет, чтобы у него появился предлог для…

Харри отбросил пистолет ногой и услышал, как он ударился о стену.

— Железо, — прошептал старик. — Благослови меня моим железом, мальчик мой. Рана горит. Ради нас обоих положи этому конец.

Харри на мгновение закрыл глаза. Почувствовал, что потерял ее, что она ушла. Ненависть. Прекрасная белая ненависть, горючее, дававшее ему силы двигаться. Внезапно оно кончилось.

— Нет, спасибо, — отказался Харри. Переступил через старика и пошел дальше. Застегнул мокрое пальто. — Я сейчас уйду, Рудольф Асаев. Я попрошу мальчишку-портье вызвать «скорую». А потом позвоню моему бывшему начальнику и расскажу, где тебя искать.

Старик тихо засмеялся, и в уголке рта у него выступили красные пузыри.

— Нож, Харри. Это не убийство, я уже мертв. Ты не окажешься в аду, я обещаю. Я скажу тем, кто будет стоять в дверях, чтобы тебя не пускали.

— Ада я не боюсь. — Харри убрал мокрую пачку «Кэмела» в карман. — Но я полицейский. Наша работа заключается в том, чтобы приводить в суд предполагаемых преступников.

Старик закашлял, и изо рта у него снова выступили кровавые пузыри.

— Давай же, Харри. Твоя шерифская звезда сделана из пластмассы. Я болен, очередной судья может предложить мне только лечение, поцелуи, объятия и морфин. А я стольких убил. Конкурентов я вешал на мостах. Сотрудников, вроде того пилота, убивал кирпичами. Как и полицейских. Кепарика. Я послал Андрея и Петра в твой номер пристрелить тебя. Тебя и Трульса Бернтсена. А знаешь, почему? Чтобы все выглядело так, будто вы с ним постреляли друг друга. Мы оставили все оружие в качестве доказательств. Давай же, Харри.

Харри вытер лезвие ножа простыней.

— Зачем вы решили убить Бернтсена, он же на вас работал?

Асаев перевернулся на бок, и ему стало легче дышать. Он полежал несколько секунд молча, а потом ответил:

— Сумма рисков, Харри. Он ограбил склад героина в Алнабру за моей спиной. Это был не мой героин, но, когда ты понимаешь, что твой сжигатель слишком жаден и ты не можешь на него положиться, да к тому же он знает о тебе столько, что может тебя заложить, сумма рисков становится слишком большой. А в таких случаях деловые люди вроде меня избавляются от рисков, Харри. И мы увидели прекрасную возможность избавиться от двух рисков одновременно. От тебя и Бернтсена.

Он тихо засмеялся:

— Так же, как я пытался убить твоего пацана в следственном изоляторе. Ты слышал? Почувствуй же ненависть, Харри. Я почти прикончил твоего мальчишку.

У двери Харри остановился:

— Кто убил Густо?

— Люди живут согласно евангелию ненависти. Иди за ненавистью, Харри.

— С кем ты работал в полиции и городском совете?

— Если скажу, поможешь мне положить конец этому?

Харри посмотрел на него и коротко кивнул. Понадеялся, что старик не заметил обмана.

— Подойди ближе, — прошептал тот.

Харри наклонился. Внезапно рука старика твердым когтем схватила его за рукав пальто и притянула к себе. Голос, похожий на скрежет шлифовального камня, тихо сказал ему на ухо:

— Ты знаешь, что я заплатил одному человеку, чтобы он сознался в убийстве Густо, Харри. Но тебе казалось, я сделал это потому, что не в состоянии добраться до Олега, пока он отбывает наказание в секретном месте. Ошибаешься. У моего человека в полиции есть доступ к материалам программы по защите свидетелей. Я мог бы легко прирезать Олега, где бы он ни находился. Но я передумал, я не хотел позволить ему отделаться так легко…

Харри попытался вырваться, но старик держал крепко.

— Я хотел подвесить его вверх ногами и надеть ему на голову пластиковый мешок, Харри, — урчал голос. — Голова в прозрачном полиэтиленовом мешке. И лить воду на ноги. Вода течет по всему телу и стекает в мешок. Я бы снимал это на видео. Со звуком, чтобы ты мог слышать крики. А потом я послал бы это кино тебе. И если ты меня оставишь, я не откажусь от этого плана. Ты удивишься, насколько быстро меня отпустят из-за недостаточности улик, Харри. И тогда я его найду, Харри, я клянусь, так что проверяй почаще содержимое своего почтового ящика — и найдешь в нем кино.

Харри действовал инстинктивно, просто взмахнул рукой. Почувствовал, как лезвие вышло. Вошло. Он повернул его. Услышал, как старик начал задыхаться. Стал поворачивать дальше. Закрыл глаза и ощутил, как внутренние органы перекручиваются, разрываются, заворачиваются. И когда он наконец услышал крик старика, оказалось, что кричит он сам.