Дождь шел всю ночь, и Харри, стоя перед следственным изолятором города Осло, видел новый слой листвы, покрывший парк желтым мокрым брезентом. Прямо из аэропорта он поехал к Ракели и совсем немного поспал. Ханс Кристиан приехал, не выразил большого протеста и уехал. Затем Ракель и Харри пили чай и разговаривали об Олеге. О том, что было раньше. О том, что было. Но не о том, что могло бы быть. На рассвете Ракель сказала, что Харри может поспать в комнате Олега. Перед тем как лечь, Харри воспользовался компьютером Олега для поиска и обнаружил старые статьи о полицейском, которого нашли убитым под мостом Эльвсборгсбрун в Гётеборге. Написанное подтверждало слова Като, но еще Харри обнаружил просочившийся в вечно гнавшуюся за сенсациями газету «Гётеборгстиднинген» материал о том, что, по слухам, убитый был сжигателем. Далее в статье шло объяснение, что так называют человека, которого преступники используют для уничтожения доказательств против себя. Ракель разбудила его всего два часа назад шепотом и чашкой горячего кофе. Она всегда так делала — начинала день с того, что шептала на ухо и ему, и Олегу, словно для того, чтобы смягчить им переход ото сна к реальности.

Харри глянул на видеокамеру, услышал тихое жужжание и открыл дверь. И быстро зашел внутрь. Держа «дипломат» на виду перед собой, он положил удостоверение на стойку перед надзирательницей, повернувшись к ней красивой щекой.

— Ханс Кристиан Симонсен, — пробормотала та, не поднимая глаз, и стала искать имя в списке, лежащем перед ней. — Вот, да. К Олегу Фёуке.

— Точно так, — ответил Харри.

Другой надзиратель провел его по коридорам через открытую галерею в центральную часть изолятора. Он говорил о том, что, судя по всему, осень будет теплой, и бренчал большой связкой ключей всякий раз, когда отпирал новую дверь. Они пересекли общий зал, и Харри увидел стол для настольного тенниса с двумя ракетками, раскрытую книгу на столе и чайный уголок, где лежали закуски, хлеб и хлебный нож. Но заключенных не было. Они остановились перед белой дверью, и надзиратель отпер ее.

— Я думал, что в это время двери камер открыты, — сказал Харри.

— Другие открыты, но этот заключенный режима сто семьдесят один, — сказал надзиратель. — Всего час прогулки ежедневно.

— А где тогда все остальные?

— Да бог их знает. Должно быть, снова поймали канал «Хастлер» в телевизионной гостиной.

Когда надзиратель запер за ним, Харри остался стоять у двери, слушая, как шаги его замирают вдали. Камера обычного типа. Десять квадратных метров. Койка, шкаф, письменный стол со стулом, книжные полки, телевизор. Олег сидел у письменного стола и удивленно смотрел на него.

— Ты хотел встретиться со мной, — сказал Харри.

— Я думал, мне запрещены посещения, — произнес Олег.

— Это не посещение, а консультация с твоим адвокатом.

— Адвокатом?

Харри кивнул. И увидел, что Олег все понял. Умный мальчик.

— Как…

— Убийство, в котором тебя подозревают, не предусматривает заключения в изолятор строгого режима, поэтому было не так уж и сложно.

Харри открыл «дипломат», достал белую игровую приставку «Геймбой» и протянул Олегу.

— На, пожалуйста, это тебе.

Олег пробежал пальцами по дисплею.

— Где ты его взял?

Харри показалось, что на серьезном лице мальчишки промелькнул намек на улыбку.

— Винтажная модель на батарейках. Нашел в Гонконге. Я собирался победить тебя в «Тетрис» при нашей следующей встрече.

— Никогда! — рассмеялся Олег. — Ты не выиграешь у меня ни в «Тетрис», ни соревнование в подводном плавании.

— Ах тогда, в бассейне в Фрогнер-парке? Ммм. Я нырнул на метр глубже тебя…

— Ты отстал от меня на метр! Мама свидетель.

Харри сидел тихо, боясь все испортить, впитывая в себя радость на лице мальчишки.

— О чем ты хотел поговорить со мной, Олег?

Лицо юноши снова затянули тучи. Он теребил приставку, крутил ее и вертел, как будто искал кнопку включения.

— Не торопись, Олег, подумай, но часто проще всего бывает начать с самого начала.

Олег поднял голову и посмотрел на Харри:

— Я могу тебе доверять? Что бы я ни сказал?

Харри хотел ответить, но передумал и просто кивнул.

— Ты должен достать кое-что для меня…

В сердце Харри вонзили нож и повернули его в ране. Он уже знал, что последует за этим.

— Здесь у них есть только бой и спид, а мне нужна «скрипка». Можешь помочь мне, Харри?

— Ты поэтому просил меня прийти?

— Ты единственный, кому удалось обойти запрет на посещения.

Олег уставился на Харри черными серьезными глазами. Только маленькая морщинка на тонкой коже под глазом выдавала его отчаяние.

— Ты знаешь, что я не могу этого сделать, Олег.

— Конечно можешь! — Голос его жестким металлом отразился от стен камеры.

— А те, для кого ты продавал, они не могут тебе помочь?

— Продавал что?

— Черт, не ври мне! — Харри ударил ладонью по крышке «дипломата». — Я нашел футболку «Арсенала» в твоем шкафчике в «Валле Ховин».

— Ты взломал…

— А еще я нашел это… — Харри швырнул на стол фотографию семьи из пяти человек. — Девочка на снимке — ты знаешь, где она?

— Кто…

— Ирена Ханссен. Вы с ней были любовниками.

— Как…

— Вас видели вместе в «Маяке». В твоем шкафчике свитер, который пахнет цветочным лугом, и двойной набор наркомана. Разделить с кем-то место нычки — акт более интимный, чем разделить с кем-то постель, так ведь? Плюс твоя мама рассказала, что, когда она нашла тебя в городе, ты выглядел как счастливый идиот. Мой диагноз: недавно влюбился.

Адамово яблоко Олега заходило вверх-вниз.

— Ну? — сказал Харри.

— Я не знаю, где она! Ясно? Она просто исчезла. Может быть, ее старший брат снова явился и забрал ее. Может быть, ее заперли в какой-нибудь клинике для наркоманов. А может, она села на самолет и умчалась от всего этого дерьма.

— А может, все кончилось не так хорошо, — ответил Харри. — Когда ты видел ее в последний раз?

— Не помню.

— Помнишь даже час.

Олег закрыл глаза.

— Сто двадцать два дня назад. Задолго до того, что случилось с Густо, так какое отношение это имеет к делу?

— Это взаимосвязано, Олег. Убийство — это белый кит. Человек, который просто исчезает, — это белый кит. Если ты видел белого кита два раза, то это один и тот же кит. Что ты можешь рассказать мне о Дубае?

— Это самый большой город, но не столица Объединенных Арабских Эмиратов…

— Почему ты защищаешь их, Олег? Чего ты не можешь рассказать?

Олег нашел кнопку включения «Геймбоя» и стал нажимать ее. Затем он открыл крышку гнезда для батареек на задней панели, поднял металлическую крышку мусорного ведра, стоящего у письменного стола, выкинул в него батарейки и вернул игрушку Харри.

— Они сели.

Харри посмотрел на приставку и убрал ее в карман.

— Раз ты не хочешь достать мне «скрипку», мне придется колоться той говенной смесью, которую можно достать здесь. Слышал про фетанил и героин?

— Фетанил — это рецепт передоза, Олег.

— Точно. Так что потом сможешь рассказать маме, что это твоя вина.

Харри не ответил. Высокопарная попытка шантажа не разозлила его, наоборот, ему захотелось обнять мальчишку и прижать к себе. Харри даже не нужно было видеть слезы в глазах Олега, чтобы понять, какая борьба разворачивается в его теле и голове; он почти физически ощущал его наркотическую жажду. А в этом состоянии для наркомана не существует ничего другого — ни морали, ни любви, ни рассудка, только постоянно бьющаяся мысль о кайфе, экстазе, полете. Один раз в жизни Харри был очень близок к тому, чтобы согласиться на укол героина, но случайно наступивший миг просветления заставил его отказаться. Возможно, это произошло благодаря пониманию, что героин сделает то, чего алкоголю пока не удалось, — отнимет у него жизнь. А возможно, он вспомнил девочку, которая рассказывала ему, как подсела после первого укола, потому что ничто, ничто из пережитого ею или из того, на что хватало ее воображения, не могло сравниться с экстазом. А может, дело было в его приятеле из Уппсала, который лег в клинику для наркоманов только для того, чтобы выработать непереносимость, так как надеялся, что, сделав первый укол после лечения, переживет нечто похожее на впечатления от первого сладкого укола. И еще он рассказывал, что, увидев, как его трехмесячному сыну вводят в бедро иглу, делая первую в его жизни прививку, он заплакал, потому что у него возникла такая неуемная жажда ширнуться, что ему захотелось бросить все и прямо из поликлиники побежать на Плату.

— Давай заключим сделку, — произнес Харри, заметив, как невнятно прозвучали его слова. — Я достану то, о чем ты просишь, а ты расскажешь мне все, что знаешь.

— Хорошо! — сказал Олег.

Харри увидел, как расширились его зрачки. Он где-то читал, что у тяжелых героиновых наркоманов некоторые участки мозга могли активироваться еще до укола, что они чисто физически были на взводе, уже когда растапливали порошок и качали вену. И Харри знал, что именно эти части мозга Олега говорили сейчас с ним, что в них не существовало другого ответа, кроме «хорошо!», правдой это было или ложью.

— Но я не хочу покупать на улице, — сказал Харри. — В твоей нычке есть «скрипка»?

Олег на какое-то мгновение засомневался.

— Ты же рылся в моей нычке.

Харри опять вспомнил, что утверждение, будто для героинового наркомана нет ничего святого, совершенно неверно. Место нычки было святым.

— Давай, Олег. Ты не станешь хранить дурь там, куда имеет доступ другой наркоман. Где твоя другая нычка, резервный склад?

— У меня только одна.

— Я ничего у тебя не украду.

— У меня нет другой нычки, я же сказал!

Харри слышал, что он врет, но это было не важно. Возможно, это означало только то, что во второй нычке нет «скрипки».

— Я вернусь завтра, — сказал Харри, поднялся, постучал в двери и стал ждать.

Но никто не пришел. В конце концов он повернул ручку двери. Она открылась. Да уж, не похоже на изолятор строгого режима.

В коридоре было пусто, так же пусто было в общем зале, где, как автоматически отметил Харри, закуски и хлеб по-прежнему лежали на столе, а вот хлебный нож исчез. Он прошел дальше к двери, ведущей из этой части изолятора в галерею, и, к своему удивлению, обнаружил, что она тоже отперта.

Только при приближении к приемной он наткнулся на запертые двери. Он упомянул об открытых дверях надзирательнице за стеклянным окном, и она, подняв бровь, посмотрела на мониторы над собой.

— В любом случае дальше, чем до этого места, никто не дойдет.

— Кроме меня, надеюсь.

— А?

— Нет, ничего.

Харри прошел по парку метров сто в сторону Грёнланнслейрет, когда все встало на свои места. Пустые помещения, открытые двери, хлебный нож. Он резко остановился. Сердце его забилось с такой скоростью, что его начало мутить. Он услышал пение птицы. Почувствовал запах травы. А потом развернулся и побежал обратно в изолятор. Он ощущал, как во рту пересохло от страха и адреналина, который сердце выбрасывало в кровь.