Глава 6
Она нервно вышагивала по приемному отделению пункта скорой помощи; лицо ее было бледным и напряженным, а медные волосы напоминали нечесаную гриву. Когда в дверях показался детектив Мур, она взглянула на него с нетерпением.
— Я была права? — спросила она.
Он кивнул.
— Действительно, под псевдонимом Поузи Пять она была зарегистрирована в Интернете. Мы проверили ее компьютер. А теперь расскажите мне, как вы это узнали.
Кэтрин оглядела приемный покой, в котором, как всегда, царила суматоха, и предложила:
— Пройдемте в кабинет дежурного врача.
Комната, в которую она его привела, напоминала темную маленькую пещеру: окна здесь не было, а обстановкой служили кровать, стул и рабочий стол. Для измученного после дежурства врача, мечтающего отоспаться, комната казалась просто райским уголком. Но Муру стало неловко от такой тесноты, и он задался вопросом, не смущает ли и ее эта вынужденная близость. Они оба огляделись по сторонам, выискивая, куда бы присесть. В конце концов она устроилась на кровати, а он подвинул себе стул.
— На самом деле я никогда не видела Елену, — начала Кэтрин. — Я даже не знала, что ее так зовут. Мы заходили в один и тот же чат-рум. Вы знаете, что это такое?
— Ну, что-то вроде живого общения через компьютер.
— Да. Группа людей, которые в одно и то же время выходят в режим «онлайн», могут пообщаться. Это приватный сайт, предназначенный только для женщин. Чтобы попасть туда, нужно знать пароли. И на экране монитора вы видите только псевдонимы. Никаких реальных имен и лиц, так что анонимность гарантируется. Это дает определенную свободу, и можно без опаски обмениваться секретами. — Она сделала паузу. — Вы никогда не пользовались подобным сайтом?
— Боюсь, это не по мне — беседовать с невидимками.
— Иногда, — тихо произнесла она, — невидимка — единственный человек, с которым вы можете говорить.
Он услышал глубокую боль в ее словах и не нашелся, что сказать. Она глубоко вздохнула и устремила взгляд не на него, а на свои руки, сложенные на коленях.
— Мы встречаемся раз в неделю, по средам, в девять вечера. Я захожу на сайт чат-рума, набирая позывные СПТС, а потом: «Женская помощь». И вот я там. Я общаюсь с другими женщинами, отправляя им сообщения через Интернет. Они появляются на экране, где мы все можем их видеть.
— СПТС? — переспросил Мур. — Я так понимаю, что это…
— Синдром посттравматического стресса. Клинический термин, объясняющий душевное состояние таких женщин.
— О какой травме мы говорим?
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Изнасилование.
Слово как будто повисло в воздухе, накаляя его одним своим звучанием. Жестокий смысл его был равнозначен физическому удару.
— Вы заходите туда из-за Эндрю Капры, — мягко произнес он. — Из-за того, что он сделал с вами.
Она смутилась и отвела взгляд. Потом еле слышно прошептала:
— Да. — И опять уставилась на свои руки.
Мур наблюдал за ней, чувствуя, как закипает в нем злость на того, кто посмел надругаться над этой женщиной. Капра оскорбил не только ее тело, но и душу. Ему вдруг стало любопытно, какой она была до того, что с ней произошло. Была ли она мягче, дружелюбнее? Или всегда сторонилась людей, оставаясь холодной, словно цветок, схваченный морозом?
Кэтрин выпрямилась и, собравшись с духом, продолжила:
— Так и состоялось мое заочное знакомство с Еленой Ортис. Я действительно не знала ее настоящего имени. Для меня она была всего лишь Поузи Пять.
— И сколько женщин заходит на этот сайт? — поинтересовался Мур.
— Раз на раз не приходится. Некоторые вдруг исчезают. Появляется новые имена. В любой из вечеров нас может быть от трех до десяти.
— А как вы узнали о существовании этого сайта?
— Из брошюры о жертвах изнасилования. Ее распространяют в городских клиниках и женских консультациях.
— Итак, можно сказать, что все эти женщины из Бостона и его пригородов?
— Да.
— А Поузи Пять, она регулярно посещала сайт?
Кэтрин на какое-то мгновение задумалась.
— Она периодически появлялась в течение последних двух месяцев. Она мало говорила, но я видела ее имя на экране и знала, что она участвует в разговоре.
— Она рассказывала о том, что с ней случилось?
— Нет. Просто слушала. Мы посылали ей приветствия. Она благодарила. Но о себе ничего не рассказывала. Как будто боялась. Или просто стыдилась откровенничать.
— Выходит, вы не знаете, была ли она когда-то на самом деле изнасилована.
— Я знаю, что была.
— Откуда?
— Потому что Елене Ортис оказывали помощь в этом пункте скорой помощи.
Он удивленно уставился на нее.
— Вы нашли ее историю болезни?
Она кивнула.
— Мне пришло в голову, что после изнасилования ей, возможно, понадобилась медицинская помощь. Эта больница — ближайшая к ее дому. Я проверила по компьютеру. В нем хранятся имена всех пациентов, которых осматривали в этом пункте скорой помощи. Там было и ее имя. — Она встала. — Я покажу вам эту запись.
Мур последовал за ней обратно в приемное отделение. Был вечер пятницы, и в коридоре скопилось немало пациентов с различными травмами. Типичный любитель расслабиться алкоголем прижимал к разбитой физиономии ледяной компресс. Рядом с ним сидел подросток, не успевший проскочить на желтый сигнал светофора. В общем, привычная армия покалеченных горожан. Клиника «Пилгрим» была самым загруженным центром скорой помощи в Бостоне, и Мур, пробираясь сквозь строй медсестер и больных, лавируя среди каталок и свежих луж крови на полу, чувствовал себя так, будто оказался в эпицентре вселенского хаоса.
Кэтрин провела его в регистратуру — помещение размером со шкаф, сплошь уставленное стеллажами.
— Вот здесь временно хранятся листки первичного приема, — сказала Кэтрин. Она сняла с полки регистрационный журнал, помеченный «7 мая — 14 мая». — Каждый раз, когда пациент обращается в пункт скорой помощи, заполняется так называемый листок первичного приема. Обычно это одна страница, содержащая пометки врача и его рекомендации по лечению.
— А медицинская карта не заполняется? — уточнил Мур.
— Если это разовый прием, медицинская карта вообще не заводится. Единственная запись остается на этом листке. Потом они поступают в наш центр обработки информации, где их сканируют и сохраняют на диске. — Она открыла журнал с записями за период с 7 по 14 мая. — Вот он.
Он встал у нее за спиной и заглянул в папку поверх ее плеча. Запах ее волос мгновенно отвлек его внимание, и ему пришлось одернуть себя, заставив сосредоточиться на деле. Визит был датирован 9 мая, часом ночи. Имя пациента, адрес и банковские реквизиты были отпечатаны сверху; остальная часть бланка была заполнена от руки. Типичные каракули врача, подумал он, отчаянно пытаясь разобрать слова, но ему удалось прочесть лишь первый абзац, написанный рукой медсестры:
«22-летняя женщина, испанского происхождения, подверглась сексуальному насилию два часа назад. Аллергии нет, лекарств не принимала. Кровяное давление 105/70, пульс 100. Температура 37,2».
Остальной текст был неразборчив.
— Вам придется перевести это для меня, — попросил он.
Кэтрин обернулась к нему, и их лица вдруг оказались так близко, что он уловил ее дыхание.
— Вы не можете прочесть? — спросила она.
— Я могу читать по протекторам шин и пятнам крови. А это — увы.
— Это почерк Кена Кимбалла. Я узнаю его подпись.
— Я даже не могу определить, написано ли это по-английски, — полушутя проговорил Мур.
— Для любого врача это вполне читаемо. Просто нужно знать коды.
— Этому учат в медицинской школе?
— Да, наряду с тайнописью и дешифровкой.
Было странно обмениваться остротами по столь мрачному сюжету, и тем более странно слышать их из уст доктора Корделл. Это был первый проблеск женщины, спрятанной в своей скорлупе. Женщины, которой она была до того, как в ее жизнь вторгся Эндрю Капра.
— В первом абзаце запись о физическом осмотре пациентки, — объяснила она. — Врач пользуется медицинской стенографией. ГУГГН означает: голова, уши, глаза, горло, нос. У нее был синяк на левой щеке. В легких чисто, сердечной аритмии не отмечено.
— Что значит?..
— Нормально.
— А разве врач не может просто написать: «Сердце в норме»? — удивленно поднял брови Мур.
— А почему полицейские говорят «транспортное средство», вместо того чтобы просто сказать «автомобиль»?
Он кивнул:
— Принято.
— Живот мягкий, плоский, без органомегалии. Другими словами…
— Нормальный.
— Вы быстро схватываете. Далее он описывает состояние… малого таза, где уже есть отклонения от нормы. — Кэтрин сделала паузу. Когда она вновь заговорила, голос ее звучал заметно тише, и в нем уже не было и тени юмора. Она вздохнула, словно собираясь с силами, чтобы продолжить. — Во влагалище была кровь. Царапины и синяки на внутренней части бедер. Характер разрыва вагины указывает на то, что это был насильственный половой акт. На этом, как пишет доктор Кимбалл, он был вынужден закончить осмотр.
Мур сосредоточился на последнем абзаце. Его он смог прочитать, поскольку запись не была закодирована.
«Пациентка пришла в волнение. Отказалась от составления акта по факту изнасилования и от дальнейшего осмотра. После ультразвука и сдачи анализа на венерические заболевания она оделась и ушла, не дожидаясь вызова представителя властей».
— Выходит, факт изнасилования зафиксирован не был, — сказал он. — Вагинального мазка не делали. Образцы на ДНК не отбирали.
Кэтрин молчала. Она стояла, опустив голову, крепко сжимая в руках скоросшиватель.
— Доктор Корделл! — Он тронул ее за плечо. Кэтрин резко дернулась, словно от ожога, и он тотчас убрал руку. Она подняла взгляд, и Мур увидел ярость в ее глазах. В этот момент от нее исходила такая сила, что позавидовал бы любой мужчина.
— Изнасилована в мае, растерзана в июле, — произнесла она. — Как прекрасен мир для женщины, не так ли?
Какое-то время они стояли молча. Потом Мур произнес:
— Мы беседовали со всеми членами ее семьи. Никто даже не упомянул об изнасиловании.
— Значит, она им не рассказывала.
«И сколько таких женщин, хранящих молчание? — задался он вопросом. — Сколько из них держат свою боль в тайне от тех, кого любят?» Глядя на Кэтрин, он думал о том, что и она была вынуждена искать утешения в компании незнакомых людей.
Она достала из папки листок, чтобы он мог сделать фотокопию. Держа его в руке, он обратил внимание на имя врача, и ему пришла в голову еще одна мысль.
— А что вы можете сказать о докторе Кимбалле? — спросил он. — Ну, о том, кто осматривал Елену Ортис?
— Блестящий врач.
— Он обычно дежурит в ночную смену?
— Да.
— Вы не знаете, он дежурил в ночь на прошлый четверг?
Ей понадобилось какое-то мгновение, чтобы оценить смысл этого вопроса. Когда же ей стала ясна подоплека, она была потрясена.
— Вы ведь не думаете…
— Это рутинный вопрос. Мы изучаем все предыдущие контакты жертвы.
Но вопрос был далеко не рутинным, и она это знала.
— Эндрю Капра был врач, — тихо произнесла Кэтрин. — Неужели вы считаете, что еще один доктор…
— Мы не исключаем такой возможности.
Она отвернулась и судорожно вздохнула.
— В Саванне, когда происходили все эти убийства, я полагала, что не знаю убийцу. Мне казалось, что если я когда-нибудь встречу его, то непременно узнаю. Почувствую. Эндрю Капра дал мне понять, как горько я ошибалась.
— Такова банальная сторона зла.
— Именно это я и усвоила. — Кэтрин горько усмехнулась. — Зло может явиться в самом заурядном обличье. И человек, с которым я каждый день встречаюсь, здороваюсь, оказывается, вынашивает коварные планы за моей спиной. — И добавила, уже совсем тихо: — Фантазирует о самых изощренных способах убийства.
Сгущались сумерки, когда Мур возвращался к своей машине, но дневная жара еще напоминала о себе тяжелыми испарениями, поднимавшимися с асфальта. Ночь не обещала комфортного сна. И опять по всему городу будут распахнуты окна в квартирах женщин навстречу хилым порывам ветерка. И ночным монстрам.
Он остановился и повернул назад, к больнице. Ярко-красный крест над пунктом скорой помощи горел, словно маяк в ночи. Символ надежды и исцеления.
«Может, это и есть твоя территория охоты? То самое место, куда приходят женщины, чтобы залечить свои раны?»
Из темноты, вспыхивая огнями, выплыла карета скорой помощи. Он подумал о том, сколько разных людей проходит за день через приемный покой. Лаборанты, врачи, санитары, уборщицы…
«И полицейские».
Больше всего ему не хотелось рассматривать эту версию, и все-таки ее нельзя было сбрасывать со счетов. Профессия блюстителя порядка могла быть притягательной для того, кому доставляло удовольствие охотиться на людей. Оружие, нагрудный знак были весомыми символами превосходства над другими. И разве это не проявление высшей власти — право истязать и убивать? Для такого охотника весь мир — это огромная долина, кишащая добычей.
Ему остается только выбирать.
Казалось, дети были повсюду. Риццоли стояла в кухне, где пахло кислым молоком и тальком, ожидая, пока Анна Гарсиа закончит вытирать с пола яблочный сок. Начинающий ходить малыш жался к ноге Анны; второй в это время вытаскивал из кухонного шкафа крышки от кастрюль и хлопал ими друг о друга, изображая игру на тарелках. На высоком стуле сидел карапуз, улыбавшийся сквозь маску из шпинатного пюре. А по полу ползал еще один кроха, выискивая что-нибудь опасное и запретное, что можно засунуть в свой маленький жадный ротик. Риццоли не любила детей, и ей было неуютно в их окружении. Она чувствовала себя, словно Индиана Джонс в змеиной яме.
— Это не все мои, — поспешила объяснить Анна, нагнувшись над раковиной. Малыш по-прежнему волочился за ней, словно якорная цепь. Она отжала грязную губку и сполоснула руки. — Мой только этот. — Она указала на прилипшего к ней мальчугана. — Тот, с крышками, и который на стуле — дети моей сестры Люп. А ползает ребенок моей кузины, я нянчу его. Раз уж я все равно сижу дома со своими, так почему бы не присмотреть?
«Логика сумасшедшей», — подумала Риццоли. Но, что самое интересное, Анна вовсе не выглядела несчастной. Она как будто не замечала повисшей у нее на ноге гири, ее не раздражал грохот крышек. В ситуации, которая для Риццоли обернулась бы нервным срывом, Анна выглядела женщиной, которая точно знает, где ее место, и вполне им довольна. Риццоли подумала о том, что когда-нибудь и Елена Ортис, будь она живой, превратилась бы в такую же наседку. Настоящая мать большого семейства, с удовольствием подтирающая пол на кухне. Анна была очень похожа на свою младшую сестру, отличаясь разве что более пухлой комплекцией. А когда она обернулась и солнечный свет упал ей на лицо, у Риццоли возникло жуткое ощущение, будто она видит перед собой ту женщину, чей труп недавно осматривала в морге.
— С этими маленькими проказниками я совершенно ничего не успеваю, — посетовала Анна. Она подняла болтавшегося на ноге малыша и ловко подсадила его на бедро. — Так, давайте посмотрим. Вы ведь пришли насчет цепочки. Сейчас я принесу шкатулку с украшениями. — Она вышла из кухни, и Риццоли запаниковала, оставшись наедине с тремя ребятишками. На ее колено легла липкая ладошка, и, посмотрев вниз, она увидела, что ползающий малыш жует отвороты ее брюк. Она легонько отпихнула его и отодвинулась подальше от беззубого рта.
— Вот она, — сказала Анна, вернувшись со шкатулкой, которую поставила на кухонный стол. — Мы не захотели оставлять это в ее квартире, ведь там постоянно толкутся разные уборщицы. Братья решили, что мне следует держать ее у себя, пока семья не решит, что делать с драгоценностями. — Она подняла крышку, и зазвучала нежная мелодия «Где-то моя любовь». Анна, казалось, тут же растворилась в музыке. Она сидела, не двигаясь, и глаза ее медленно наполнялись слезами.
— Госпожа Гарсиа!
Женщина сглотнула слезы.
— Извините. Должно быть, это мой муж поставил. Я не ожидала услышать…
Прозвучали последние сладостные ноты, и музыка смолкла. В тишине Анна уставилась на украшения, скорбно склонив голову. С печальной неохотой она открыла одно из отделений, выстланных бархатом, и извлекла оттуда ожерелье.
Риццоли почувствовала, как забилось сердце, когда она взяла из рук Анны украшение. Цепочка была в точности такой, какой запомнилась ей еще в морге, когда она увидела ее на шее Елены, — крохотный замочек и ключик на тонкой золотой нити. Она перевернула замочек и увидела на обратной стороне клеймо: 18 карат.
— Откуда у вашей сестры это ожерелье?
— Не знаю.
— А вам не известно, давно ли оно у нее появилось?
— Это, должно быть, что-то новое. Я никогда его не видела до того дня…
— Какого дня?
Анна с трудом проглотила слюну. И тихо произнесла:
— Того дня, когда я забрала это из морга. Вместе с другими украшениями.
— На ней также были серьги и кольцо. Их вы видели раньше?
— Да. Она давно их носила.
— Но не цепочку.
— Почему вы все время спрашиваете об этом? Какое это имеет отношение к… — Анна запнулась, и в глазах ее промелькнул ужас. — О Боже! Вы думаете, это он надел на нее цепочку?
Малыш, сидевший на высоком стуле, почуял неладное и возвестил этом воплем. Анна спустила своего сына на пол и поспешила взять на руки плачущего мальчика. Прижав его к груди, она отвернулась от ожерелья, словно пытаясь защитить ребенка от зловещего талисмана.
— Пожалуйста, заберите это, — прошептала она. — Я не хочу оставлять эту вещь в своем доме.
Риццоли положила цепочку в пластиковый пакетик на молнии.
— Я оставлю вам расписку.
— Нет, так забирайте! Я не против, чтобы вы оставили ее у себя.
Риццоли все равно написала расписку и положила ее на кухонный стол возле детской тарелки с остатками шпинатного пюре.
— Мне необходимо задать вам еще один вопрос, — мягко произнесла она.
Анна продолжала ходить по кухне, взволнованно качая ребенка.
— Пожалуйста, просмотрите содержимое шкатулки вашей сестры, — попросила Риццоли. — Скажите мне, если чего-то не хватает.
— Вы уже спрашивали меня об этом на прошлой неделе. Все на месте.
— Дело в том, что не так легко обнаружить отсутствие какой-нибудь вещицы. Как правило, в поле зрения попадают предметы, нам незнакомые. Мне нужно, чтобы вы еще раз осмотрели шкатулку. Пожалуйста.
Анна с трудом подавила вздох. Она неохотно присела к столу, держа ребенка на коленях, и уставилась в шкатулку. Она вытаскивала украшения одно за другим и выкладывала их на стол. Это был скудный ассортимент отдела бижутерии универмага. Горный хрусталь, бисер, искусственный жемчуг. Елена явно тяготела к ярким и безвкусным стекляшкам.
Анна выложила последний предмет — колечко из бирюзы. На какое-то время она задумалась, и по ее лицу пробежала тень.
— Браслет, — произнесла она.
— Что за браслет?
— Здесь должен быть браслет с маленькими амулетами в виде лошадок. Она носила его постоянно, пока училась в университете. Елена была помешана на лошадях… — Анна подняла на нее удивленный взгляд. — Это же дешевая безделушка! Из олова. Зачем она ему понадобилась?
Риццоли посмотрела на пакетик, в котором лежала цепочка — цепочка, некогда принадлежавшая Диане Стерлинг. В этом она уже не сомневалась.
«Теперь я точно знаю, где мы найдем браслет Елены. На запястье следующей жертвы».
* * *
Риццоли стояла на крыльце дома Мура, с торжествующим видом помахивая пакетиком с ожерельем.
— Оно принадлежало Диане Стерлинг. Я только что разговаривала с ее родителями. Они и не догадывались, что оно пропало, пока я им не позвонила.
Он взял у нее пакетик, но не стал открывать его. Просто держал в руках, уставившись на золотую цепочку, свернувшуюся змейкой в пластиковом футляре.
— Это физическая связь между обоими убийствами, — сказала она. — Он забирает сувенир от одной жертвы и оставляет его следующей.
— Не могу поверить, что мы упустили эту деталь.
— Эй, мы не упустили ее.
— ВЫ не упустили ее. — Он удостоил ее таким взглядом, что Джейн почувствовала себя выше ростом футов на десять. Мур был не из тех, кто мог хлопнуть по плечу или разразиться шумной хвалебной речью. Она вообще не слышала, чтобы он повышал голос, даже когда сердился или волновался. Но вот такой взгляд, когда он одобрительно повел бровью, а губы дрогнули в полуулыбке, был для нее дороже всяких похвал.
Зардевшись от удовольствия, она потянулась к пакету с едой, которую прихватила по дороге.
— Хотите поужинать? Я заехала в китайский ресторанчик, тут неподалеку, купила нам ужин.
— Совсем не обязательно было это делать.
— Но я все-таки сделала. Мне кажется, я должна перед вами извиниться.
— За что?
— За сегодняшнее. Эта глупость с тампоном. Вы вступились за меня как настоящий мужчина. А я все неправильно истолковала.
Повисла неловкая пауза. Они стояли на крыльце, не зная, что сказать, — два человека, еще только притирающиеся друг к другу и пытающиеся преодолеть первые трудности общения.
Потом он улыбнулся, и его обычно мрачное лицо стало заметно моложе.
— Я умираю с голоду, — сказал он. — Несите сюда эту еду.
Рассмеявшись, она зашла в дом. Риццоли была здесь впервые и с интересом разглядывала обстановку, обращая внимание на характерные признаки женского присутствия. Ситцевые занавески, акварели с цветами на стенах. Она не ожидала увидеть такое. Черт возьми, в его доме было куда больше женского, чем в ее квартире.
— Пойдемте на кухню, — предложил он. — Мои бумаги там.
Он провел ее через гостиную, и она увидела маленькое пианино.
— Ба! Вы играете? — спросила она.
— Нет, это Мэри. Мне медведь на ухо наступил.
«Это Мэри». В настоящем времени. Джейн вдруг поняла, почему в доме так по-женски уютно: в нем все еще существует Мэри в настоящем времени, и дом просто ждет, когда вернется хозяйка. Фотография жены Мура стояла на пианино, и с нее смотрела загорелая женщина со смеющимися глазами и растрепанными на ветру волосами. Мэри, чьи ситцевые занавески все еще висели на окнах дома, в который она никогда не вернется.
На кухне Риццоли выставила сумку с едой на стол, заваленный бумагами. Мур принялся разгребать папки и нашел ту, которую искал.
— Здесь запись об осмотре Елены Ортис в пункте скорой помощи, — сказал он, вручая ей папку.
— Корделл нарыла?
Он иронично улыбнулся.
— Похоже, меня окружают женщины, куда более компетентные, нежели я сам.
Она раскрыла папку и увидела фотокопию бланка, исписанного каракулями доктора.
— У вас есть перевод этой абракадабры?
— Здесь фактически изложено то, о чем я вам уже рассказал по телефону. Незарегистрированное изнасилование. Не собраны образцы, нет проб ДНК. Даже семья Елены была не в курсе.
Риццоли закрыла папку и положила ее на прежнее место.
— Позор, Мур. Эта свалка выглядит так же, как и мой обеденный стол. Даже места нет, где можно поесть.
— У вас тоже вся жизнь в этом? — спросил он, расчищая стол.
— А из чего вообще-то состоит жизнь? Сон. Еда. Работа. Впрочем, иногда, если повезет, мне удается еще часок перед сном провести в компании любимого Дейва Леттермана.
— А как насчет бойфрендов?
— Бойфренды? — Она фыркнула и принялась выкладывать картонные упаковки с едой, салфетки и палочки. — Ах, да! Кажется, мне удалось всех их разогнать. — Только произнеся это, она осознала, что ляпнула лишнее. И поспешила добавить: — Я не жалуюсь. Если мне нужно работать в выходные, то, по крайней мере, никто не скулит по этому поводу. Я не выношу нытиков.
— Ничего удивительного, ведь вы полная их противоположность. Что предельно ясно дали мне понять сегодня.
— Да ладно. Я, кажется, извинилась за это.
Он достал из холодильника два пива и сел за стол напротив нее. Она никогда не видела его таким — в рубашке с закатанными рукавами, расслабленным. Таким он ей нравился. Не строгий Святой Томас, а простой парень, с которым можно поболтать по душам, посмеяться. Парень, который, если бы только захотел пустить в ход свое обаяние, мог свести с ума любую женщину.
— Знаете, не нужно все время казаться жестче, чем вы есть на самом деле, — неожиданно сказал Мур.
— Нет, нужно.
— Почему?
— Потому что они считают меня слабой.
— Кто они?
— Типы вроде Кроу. Лейтенант Маркетт.
Он пожал плечами.
— Всегда найдутся такие.
— Почему получается так, что я постоянно плетусь в хвосте, работая с ними? — Она открыла свою банку с пивом и сделала глоток. — Именно поэтому я вам первому рассказала про ожерелье. Вы не из тех, кто норовит присвоить себе чужую славу.
— Мне становится грустно, когда начинают спорить о том, кто был первым.
Джейн взяла палочки и принялась за цыпленка «кунг пао». Щедро сдобренный специями соус обжигал рот — именно такие блюда она любила. Она не поморщилась, даже когда очередь дошла до острого перца.
— Еще в управлении по борьбе с наркотиками я вела по-настоящему громкое дело и была единственной женщиной в команде, остальные пятеро были мужчины. Когда мы раскрыли дело, состоялась большая пресс-конференция. Телекамеры, и все прочее. И знаете что? Перечислили имена всех, кто работал, а меня не назвали. Никого не забыли, кроме меня. — Она отхлебнула еще немного пива. — Я сделаю все, чтобы подобное больше не повторилось. Вам, мужчинам, легче — вы можете полностью сосредоточиться на расследовании, сборе доказательств. А мне приходится тратить массу сил на то, чтобы заставить вас услышать мой голос.
— Я прекрасно вас слышу, Риццоли.
— Вы приятное исключение из правила.
— А как же Фрост? Разве у вас с ним проблемы?
— Фрост просто овца. — Риццоли поморщилась от невольно вырвавшейся колкости. — Жена здорово его вымуштровала.
Оба рассмеялись. Достаточно было хоть раз послушать жалкий лепет Барри Фроста: «Да, дорогая; нет, дорогая», — когда он беседовал по телефону с женой, чтобы уже не сомневаться в том, кто в доме Фростов хозяин.
— Поэтому он никогда не сделает карьеры, — сказала она. — Нет в нем огонька. Слишком хороший семьянин.
— Разве хороший семьянин — это плохо? Я, например, жалею, что мне не удалось стать таким.
Джейн отвлеклась от мяса по-монгольски и заметила, что он смотрит не на нее, а на ожерелье. В его голосе она уловила боль и растерялась, не зная, что сказать в ответ. А потом решила, что лучше ничего не говорить.
Она испытала облегчение, когда он вернул разговор в прежнее русло. В их профессиональной среде убийство всегда было самой безопасной темой.
— Здесь что-то не так, — сказал он. — Я никак не могу понять, в чем смысл этого ритуала.
— Он оставляет себе сувениры. Обычное дело.
— Но какой смысл в сувенире, который ты собираешься передать кому-то другому?
— Некоторые преступники имеют привычку дарить ворованные украшения своим женам или подружкам. Их почему-то заводит, когда они видят свой подарок на шее возлюбленной, а тайна его происхождения будоражит кровь.
— Но наш герой действует иначе. Он оставляет сувенир на месте СЛЕДУЮЩЕГО преступления. Он не стремится завладеть памятной вещицей. Ему не нужно подпитывать свое возбуждение воспоминаниями о прошлом убийстве. Я не вижу здесь эмоционального аспекта.
— Может, это символ собственности? Как у собаки, которая метит свою территорию. Он использует украшение, которым метит следующую жертву.
— Нет. Не то. — Мур взял пакетик с цепочкой, взвесил его на ладони, словно это могло помочь ему угадать предназначение странного сувенира.
— Главное, что мы вычислили, по какой схеме он действует, — сказала она. — И теперь точно знаем, чего ожидать на месте следующего убийства.
Он взглянул на нее.
— Вы только что ответили на вопрос.
— Какой?
— Он метит не жертву. Он метит место преступления.
Риццоли опешила. Она сразу уловила разницу.
— Боже! Помечая место…
— Это не сувенир. И не символ собственности. — Он отложил в сторону цепочку — филигранную золотую нить, которая хранила следы прикосновения двух убитых женщин.
Риццоли содрогнулась.
— Это визитная карточка, — тихо произнесла она.
Мур кивнул.
— Хирург говорит с нами.
* * *
Край сильных ветров и опасных приливов.
Так Эдит Гамильтон описывает греческий порт Авлиду в своей книге «Мифы и легенды. Боги и герои Древней Греции и Древнего Рима». Здесь лежат руины древнего храма Артемиды, богини охоты. Именно в Авлиде тысячная армада греческих судов готовилась к нападению на Трою. Но задул северный ветер, и корабли никак не могли выйти в море. Ветер не ослабевал несколько дней подряд, и в стане греческого войска под предводительством царя Агамемнона началось брожение. Прорицатель открыл вождям греков причину злых ветров: богиня Артемида разгневалась на Агамемнона за то, что он убил ее священную лань. Лишь тогда смилостивится богиня Артемида над греками, когда Агамемнон принесет ей в жертву свою прекрасную дочь Ифигению.
И он послал за Ифигенией, объявив, что готовит ей грандиозную свадьбу с Ахиллесом. Она и не догадывалась, что едет на гибель.
Те противные ветры не дули в тот день, когда мы с тобой брели по берегу моря вблизи Авлиды. Было тихо, и море было подобно зеленому зеркалу, а песок, словно белый пепел, обжигал наши ступни. О, как мы завидовали греческим мальчишкам, которые босиком бегали по раскаленному пляжу! Хотя песок не щадил нашу бледную кожу, мы блаженствовали от этого дискомфорта, потому что нам хотелось стать такими же, как те мальчишки с задубевшими подошвами. Мозоли появляются только через боль и долгую ходьбу.
Вечером, когда стало прохладнее, мы отправились в храм Артемиды.
Мы брели среди удлиняющихся теней и вскоре вышли к алтарю, где была принесена в жертву Ифигения. Невзирая на ее мольбы и крики: «Отец, пощади меня!», охранники волокли девушку к жертвеннику. Ее распластали на камне, оголив белую шею. Древнегреческий драматург Еврипид пишет, что все воины уставились в землю, не желая видеть, как прольется кровь девственницы. Не желая быть свидетелями кошмара.
Но я бы наблюдал! И ты тоже. С таким же удовольствием.
Я представляю себе это молчаливое войско. Слышу, как бьют барабаны, но это не веселый свадебный танец, а похоронный марш. Я вижу скорбную процессию, медленно приближающуюся к месту жертвоприношения. Девушку, белую, словно лебедь, в окружении воинов и жрецов. Барабанный бой смолкает.
Они несут ее, надрывающуюся от крика, к алтарю.
В моем представлении именно Агамемнон держит в руках жертвенный нож, ибо какая же это жертва, если не ты сам пускаешь кровь? Я вижу, как он подходит к камню, где распластана его любимая дочь, и ее нежное тело выставлено на всеобщее обозрение. Она умоляет оставить ей жизнь, но это бесполезно.
Жрец хватает ее за волосы и запрокидывает ей голову, подставляя горло. Под белой кожей пульсирует артерия, словно указывая место, куда следует нанести удар. Агамемнон встает возле дочери, смотрит в любимое лицо. В ее жилах течет его кровь. В ее глазах отражаются его глаза. Обрекая ее на смерть, он убивает свою плоть.
Вот он заносит нож. Воины замирают, словно статуи, под священной сенью деревьев. Подрагивает пульс на шее девушки.
Артемида требует жертвы, и Агамемнон должен принести ее.
Он прижимает нож к горлу дочери и глубоко вонзает его.
Брызжет фонтаном кровь, проливаясь на него горячим дождем.
Ифигения еще жива, ее глаза закатываются в ужасе, а кровь все хлещет из шеи. В человеческом теле пять литров крови, и нужно время, чтобы выкачать такой объем из единственной поврежденной артерии. Пока бьется сердце, кровь продолжает вытекать. В течение каких-то секунд, а может, минуты или больше, мозг еще функционирует. И конечности сотрясаются в судорогах.
Когда сердце отбивает свой последний удар, Ифигения видит, как меркнет небо, и чувствует тепло крови на своем лице.
Как говорят древние, почти в тот же час северный ветер стих. Артемида была удовлетворена. Наконец греческие корабли смогли выйти в море, войско повело сражение, и Троя пала. В масштабе такого кровопролития убийство одной юной девственницы — ничто.
Но когда я думаю о Троянской войне, мне вспоминается не деревянный конь и не скрежет мечей, и даже не тысяча черных кораблей под парусами. Нет, я вижу перед собой безжизненное тело девушки, вижу ее отца, который стоит рядом, сжимая в руках окровавленный нож.
Благородного Агамемнона со слезами на глазах.
