Книга: Медовый траур
Назад: Глава двадцатая
Дальше: Глава двадцать вторая

Глава двадцать первая

Я не дал себе времени отдышаться, собраться с мыслями, не стал отсиживаться в этом мрачном тоннеле. Подал сигнал и, как только наши люди ворвались в «Убус» и вошли в вентиляционные ходы, устремился к загадочному месту встречи. Ярость подгоняла меня, душу жгла вся эта бессмысленная жестокость, безумие нарастало, я уже не рассуждал, не слушался разума… Нет и нет. Я гнался, я охотился, я грубо ломился туда, куда вело меня чутье, и никто и ничто не могло помешать мне дойти до конца.
И уж точно не Дель Пьеро. Да она и не пыталась – угадывая мой гнев, видя мои полыхающие бешенством глаза, она решила сесть за руль и поехать со мной. Одевшись соответственно: черные джинсы, бежевый свитер, на ногах военные ботинки, ничего общего с идолом в строгом костюме.
Порт-де-Шарантон. Мезон-д’Альфор. Кретей. Потом сортировочная станция Вильнев-Сен-Жорж, длинный гудящий серый корабль. Дель Пьеро мчалась по дороге, вдавив в пол педаль газа, не отрывая взгляда от горизонта, где исчезали последние звезды.
Восходящее светило уже разгоняло тьму, но эта иллюзия возрождения не помогала, мне не становилось легче оттого, что начинался новый день. Я все еще был под властью кошмаров, полных крови и воплей, и естественного жизненного цикла для меня больше не существовало.
Поглаживая кончиком пальца свое обручальное кольцо, я перевел пустой взгляд на Дель Пьеро:
– У вас есть семья, дети?
Комиссарша ответила не сразу, помешкала, словно внезапное нарушение тишины ее смутило.
– Я в разводе… Но у меня двое прекрасных детей, Жазон и Амандина…
Я откинулся на подголовник, глубоко вздохнул:
– В таком случае вам не следовало здесь быть…
Она все так же неотрывно смотрела на дорогу, только чуть напряглась, и челюсть едва приметно дрогнула, выдавая, как глубоко ее задели мои слова.
– По вечерам меня навещает маленькая девочка, – прошептал я. – Бред какой-то… Только сейчас, когда заговорил с вами об этом, понял, что даже имени ее не знаю… – Я схватился за лоб. – Так странно… Мои поезда… Кто мог ей сказать… Она в них совершенно не разбиралась…
– И что?..
Я покачал головой:
– Эта девчушка напоминает мне о том, что я потерял, она все во мне переворачивает, но вы и представить себе не можете, как я каждый вечер ее жду, как хочу, чтобы она пришла. Я даже входную дверь оставляю открытой. Только утрата заставляет все пересмотреть, осознать, как много люди значили в твоей жизни…
Она бросила на меня хмурый взгляд:
– Зачем вы мне это говорите?
– Не ждите, пока почувствуете боль утраты. От нашего ремесла не уйдешь, а эта работа – людоед, который отнимет у вас близких. Я всю жизнь выслеживал убийц. Худший из них разрушил сознание моей жены и сломал нам жизнь. Это уже было слишком…
– Красный ангел, да?
Я уставился на плафон:
– Каждый день я надеялся, что Сюзанне станет лучше, что она придет в себя, восстановится после тех физически и психологически жестоких пыток, которые ей пришлось терпеть в течение долгих месяцев. Я убеждал себя в том, что душевные раны в конце концов непременно затягиваются, что, глядя на нашу маленькую Элоизу, жена найдет в себе силы сражаться со своей невидимой бедой. Я верил в это, я в самом деле в это верил… И вот к чему пришел сегодня… – Теперь я пристально смотрел на комиссаршу. – Поверьте мне… Эта профессия украдет у вас семью.
Она отвела взгляд, чуть приоткрыла губы, но замкнулась в молчании – и молчание было красноречивее слов. Тем не менее я ждал ответа, выплеска, подтверждения: «Знаю, комиссар, только я такая же, как вы…» Не дождался – она предпочитала страдать молча, – отвернулся и прижался лбом к стеклу. Перед глазами летели мертвые, унылые поля…
– Скоро будем на месте… – наконец проговорила Дель Пьеро, показав на черный гребень огромного леса.
– Я вас не убедил, так ведь? Вы считаете, что этот след никуда нас не приведет?
– Эти координаты заведут нас в чащу. Что там можно найти, кроме… деревьев…
– Топографические карты не покажут нам того, что мы увидим своими глазами.
– Должно быть… Но признайте, что есть основания и для скепсиса.
– Зачем вы в таком случае со мной поехали? Зачем потребовали, чтобы Сиберски и Санчес отправились с нами, хотя в «Убусе» и в этих тоннелях всем работы хватит?
Ее губы сжались.
– Сама толком не знаю… С самого начала все ваши… догадки оказывались верными… интуиция ни разу вас не подвела…
– Ах, интуиция… Ну, понятно…
Внизу мерцала разомлевшая на покое Сена, а прямо перед нами уже ощерил темно-зеленые челюсти Сенарский лес. Под первыми же деревьями нас обступила тьма, и рассвет, уже наливающийся алым жаром, показался далеким. Развилка – и, приведя нас в неверные, угрюмые дебри, дорога кончилась как не бывало. Санчес и Сиберски остановились рядом.
– Что там? – спросил я у Дель Пьеро, изучавшей показания навигатора.
Она выбралась наружу и, стоя в бледных лучах фар, доложила:
– Говорит, еще два километра к северо-северо-востоку, то есть… вот в этом направлении…
Никакой тропинки, только шершавые стволы и буйная листва…
– Что это значит? – заорал Сиберски. – Здесь же ничего нет!
– А ты чего ждал? – обозлился я. – Думал, увидишь трассу с расставленными вдоль нее факелами?
Санчес прислонился к своей машине и бросил с вызовом, поддерживая товарища:
– А нам надо было ехать сюда по грибы непременно вчетвером? Лично я этим денечком сыт по горло!
– Сейчас пять утра, твой день только-только начинается. Пошли… И молча!
Я, вооружившись своим «маглайтом», двинулся первым, Санчес, как и было велено – молча, встал замыкающим.
Дубы, из которых состояли эти растительные стены, причудливо изгибались, среди них во множестве прятались звери, до нас доносились то отдаленный крик оленя, то совсем близкий шорох. Здесь пробуждался страх, непохожий на прежние: детский, порождающий окровавленных чудищ и мифических волков. Наши сердца бились в такт неспешному дыханию леса.
Мы огибали болота, укрытые тяжелым туманом, в котором раздавались птичьи голоса, сбегали по крутым склонам, взбирались, проваливаясь в перегной, по уступам… Лес разрастался, шелестящие арки множились по мере того, как навигатор заводил нас все глубже в пасть людоеда.
До цели осталось не больше трехсот метров. Мы замедлили шаг, выключили фонари, и в обступивших нас пугающих потемках наши спины сами собой ссутулились. Дальше мы шли не разбирая дороги, доверившись зеленоватому светлячку электронного прибора.
Последние десять метров. Ничего, кроме нашего свистящего от страха дыхания и смерти, готовой вырваться из револьверов. Еще пять… три… один…
49° 20´ 29˝ с. ш., 03° 34´ 20˝ в. д. Все верно. Мы на месте. Брызнули лучи света. Стволы, листва, кучи хвороста.
– Да тут же просто какое-то блядское дерево! Чтоб его!
Мы в четыре глотки сыпали отборной руганью.
– След здесь обрывается! – кипятилась раздосадованная Дель Пьеро. – Всего-навсего тупое место встречи! И больше ничего! Так я и думала!
– Между прочим, вас сюда не звали! – злобно огрызнулся я.
Санчес бессмысленно размахивал руками, Сиберски кружил на месте, грозя кулаками небу.
Я старался не поддаться разочарованию:
– Вообще-то, если разобраться, все сходится… Эти пруды, эта стоячая вода… Уединенное место вблизи Исси-ле-Мулино… Конечно все сходится! Он ведь мог выбрать что-нибудь попроще? Стоянку, там, парк, промышленную зону? Зачем ему понадобилось такое труднодоступное место? Вряд ли только из осторожности… – Я взглянул на Дель Пьеро. – Здесь, в лесу, должны быть неучтенные жилые строения! Обязательно!
– Что за ерунда! – с едва приметным раздражением возразила она. – Это место находится под контролем Национального управления лесов, топографические карты регулярно обновляются. Так что поверьте, нет здесь ни домов, ни подземелий, ни потайных ходов. Растения… Одни только растения…
– Да не может, черт побери, такого быть!
Комиссарша пожала плечами:
– Вокруг этого леса полно населенных пунктов: Дравей, Этьоль, Эпине, Монжерон, могу еще назвать… Вы правы, убийца должен жить где-то поблизости, и это надо учитывать. Вот только воспользоваться сейчас этими полезными сведениями крайне трудно – с таким же успехом можно искать иголку в стоге сена.
Я врезал кулаком по коре, глядя на перешептывающиеся между собой стволы. Представил себе встречу человека-в-шляпе с безликим монстром – здесь, в этих зарослях. Как они смотрят друг на друга, как один передает другому крохотных убийц. Лес… Царство насекомых… Муравьи, пауки, бабочки… Опять мы возвращаемся к тому же. Может ли речь идти о простой случайности? И вдруг у меня задрожали губы.
– Я… Ч-черт, надо было раньше сообразить! По… позвоните энтомологу!
Дель Пьеро остановилась и уставилась на меня:
– Что?
– Усину Курбевуа! Позвоните ему сейчас же! Кажется, я нашел способ добраться до убийцы!
– А можно узнать, как именно вы собираетесь это проделать? – проворчал, по своему обыкновению, Санчес.
– Как насчет того, чтобы в пять утра погоняться за бабочками? Годится?

 

Инспектор Санчес спал и оглушительно храпел, лейтенант Сиберски разлегся на поваленном стволе, Дель Пьеро, у которой слипались глаза, смотрела, как трепещут листья в лучах восходящего солнца, а я боролся с усталостью, покуривая на берегу пруда. Над водой стлалась зловещая дымка. Кроны деревьев высоко в небе приветствовали новый день.
Наконец появился энтомолог с часами-навигатором в одной руке и большой спортивной сумкой в другой. В этих своих голубых шортах и оранжевой майке он выглядел клоуном.
Я побежал ему навстречу:
– Сколько их у тебя?
– Тринадцать, – ответил он, глянув на всхрапнувшего в последний раз Санчеса. – Остальные умерли.
– А круассанов вы заодно с собой не прихватили? – Сиберски нашел в себе силы пошутить.
Шутка оказалась некстати и никого не рассмешила. Мы собрались вокруг открытой сумки Курбевуа.
Бабочки в маленьких прозрачных коробочках нетерпеливо шуршали крыльями.
– Похоже, они беспокоятся, – заметила, протирая глаза, Дель Пьеро.
– Наверное, учуяли феромон. Если убийца разводит самок в радиусе десяти километров, эти самцы приведут вас прямиком к цели. Гениальная мысль, комиссар!
– И это он сейчас еще в не лучшей форме… – сообщила энтомологу рыжая.
Усин взял в руки одну из коробочек:
– Есть, правда, одна проблема, и серьезная. «Мертвые головы» способны развить скорость до сорока километров в час. Как мы будем отслеживать их полет?
– А если мы прикрепим к ним передатчики или что-нибудь в этом роде? – зевнул Санчес, выбирая из волос веточки.
– К сожалению, для таких мелких животных их не делают.
Я встал в центре нашего клуба пятерых:
– У меня появилась еще одна мысль, но можете быть уверены – последняя… – Я кивнул на спортивную сумку. – Мы выпускаем первую бабочку, один из нас бежит за ней, пока не потеряет из виду, потом остальные его догоняют, и мы повторяем все сначала – с новой бабочкой и новым бегуном. Конечно, мы еле держимся на ногах, но, думаю, все-таки стоит попробовать…
С такими лицами встретили бы разве что человека, позволившего себе явиться на похороны в белом костюме. Брови поползли вверх, руки мужчин потянулись к небритым подбородкам. Но Дель Пьеро в конце концов заявила, что идея просто великолепная, и Санчес признал:
– Ну да, в общем-то, неплохая… если после этого я смогу вернуться домой и лечь спать…
Я не стал спорить:
– Разумеется. Значит, начинаем. Дорогу молодым… и берегите ноги.
Сиберски вышел на старт.
– Готовы? – спросил энтомолог, протягивая ему свои часы с навигатором.
Лейтенант кивнул. Курбевуа выпустил бабочку, которая мгновенно взвилась и полетела сквозь шуршащую узорную ткань листвы. Полицейский бросился следом за ней. Он срезал напрямик через кусты, не обращая внимания на опасные корни, конечно же, упал, но сразу поднялся, продолжая смотреть в небо.
Курбевуа подобрал свою сумку, закрыл молнию и сказал:
– Хорошее начало. Сфинксы очень редко летают днем…
Еще минута – и Сиберски передал нам по мобильнику свои координаты. Комиссарша внесла их в навигатор, и тот показал дистанцию в триста метров. Не так уж много…
Лейтенант стоял на коленях. С его правой руки на зеленую траву стекала кровь.
– Чертовы колючки, – проворчал он сквозь зубы.
– Сильно поранился, – без улыбки отметил Санчес. – А можно мне пропустить свою очередь?
Сиберски, проигнорировав вопрос, показал пальцем на север:
– Она полетела туда, можно пройти немного вперед и там уже выпустить следующую.
Санчес уныло потащился в северном направлении. Дель Пьеро развернула карту, всмотрелась, приподняла бровь:
– Мы идем прямо к берегу Сены, севернее Дравея. Но до реки еще… еще больше трех километров лесом…
– А что за рекой?
– Тоже лес…
– Проклятый Вьетнам, – выдохнул я и сам услышал, сколько в моем голосе безнадежности. – Давай, Усин, выпускай вторую зверюшку.
Бабочка развернулась в небе траурным веером.
– Господи… Похоже, ваша идея работает… – шагая рядом со мной, произнесла Дель Пьеро. – Эта ведь тоже летит на север. Прямо к Сене…
В общем, мы всласть покидались «мертвыми головами». Со стороны картина должна была выглядеть трагикомической, и беспросветная печаль охватила бы наблюдателя при виде того, как четверо полицейских, выбиваясь из сил, гонятся за несчастными, обезумевшими от вожделения насекомыми. Лес чем дальше, тем упорнее заступал нам дорогу, подсовывал то трудные овраги, то непроходимые болота, то убийственно крутые склоны…
Мы быстро теряли силы. У меня горели ноги, на Сиберски лица не было от усталости, Санчес не переставая ворчал, даже Дель Пьеро начала сдавать, и, хотя из гордости она старалась держаться прямо, ее выдавало свистящее дыхание. Курить вредно…
– Осталось всего две, – предупредил Усин. – Запас подходит к концу.
– Надо… их поберечь… – Я, упершись руками в колени, пытался отдышаться после очередного жалкого подвига. – Сколько… еще… до реки?
Дель Пьеро засучила рукава до локтей, снова развернула свой план. Пот с нее так и лил.
– Через двести метров мы упремся в очень большой водоем, коротким протоком соединенный с Сеной. Мост не обозначен… Как нам перебраться?
– Вплавь, чего там! – заорал Санчес. – Делов-то! Вам это…
– Заткнись!!! – хором откликнулись четыре раздраженных голоса.
Мы распалились, и речи не могло быть о том, чтобы прекратить преследование. Наши выжженные усталостью тела откуда-то добывали силы, о которых мы раньше не подозревали.
Внезапно стало светлее, темную зелень листвы сменила синева неба, деревья расступились, и перед нами, оттеснив землю, открылся водный простор. На волнах, за серо-черным туманом, потрескивая и наползая одна на другую, качались призрачные громады.
– О господи… – Энтомолог от изумления выронил сумку. – Это похоже на…
– На кладбище. Кладбище барж…
За высокой оградой и колючей проволокой все пространство заполняли десятки остовов: безжизненные, покинутые суда в пятнах ржавчины. Апокалиптический пейзаж, мучительная картина разрушения, проклятое место, над которым, как нигде явственно, реяла смерть. Туман стлался низко, над самой водой, безмолвие нарушали лишь стоны израненного железа.
– Я уже видел такое на севере, в Кенуа-сюр-Дель, – прошептал Сиберски. – Случается, они годами ждут, пока их не разрежут…
Дель Пьеро присела на корточки, зрачки у нее расширились.
– Вы думаете… он прячется там?
Я взял коробочку со сфинксом:
– Сейчас проверим…
Бабочка перепорхнула через железную ограду и устремилась к грудам бренных останков. Туман мгновенно поглотил ее.
Я прищурился:
– Получается, здесь… На одной из этих развалин…
– Черт… – пробормотал Санчес куда менее легкомысленно, чем раньше.
– Давайте подойдем поближе…
Мы все вместе – как подростки на пути к великому приключению – осторожно спустились по крутому каменистому склону, двинулись вдоль ограды с табличкой: «Опасная зона, вход воспрещен»…
Вокруг стеной стояла зелень, в конце канала, у горизонта, шумела река…
– Похоже, ограда доходит до самой Сены. – Сиберски поморщился. – И везде колючая проволока. Без лодки нам до кладбища не добраться…
Я окинул взглядом ирреальный пейзаж:
– Давайте пойдем в другую сторону… где-нибудь непременно отыщется дыра…
Мы развернулись на сто восемьдесят градусов… Вода тяжело колыхалась, с трудом пробираясь в узких местах, над ней поднимался и таял легкий пар.
– Есть!
В сетке дыра, такая, что человек может протиснуться. Согнувшись, пролезли в нее и выбрались на берег. В нескольких метрах от нас окутанная серым сумраком «Скользящая» тянулась длинным стальным клювом к «Южному ветру», у которого от каюты осталась лишь груда головешек. Прячась в ее тени, на поверхности воды болталась жалкая лодчонка.
– Картина проясняется… – пробормотал я, подтягивая лодку поближе.
Запах тления становился все более отчетливым, и лица моих спутников сделались еще серьезнее.
– Если это его лодка, значит его здесь нет… – заметила Дель Пьеро.
– Кто знает… Надо оставаться начеку…
Я взял последнего сфинкса и сел в лодку. Она угрожающе закачалась.
– Вчетвером мы здесь не поместимся…
– Я пойду с вами… – протянула мне руку Дель Пьеро.
Венеция, малобюджетная версия… Лабиринт для усопших. Железные звери ворчат, искусанные до крови той самой субстанцией, что их держит. Туман пробирался среди титанов, с любопытством их ощупывая. Дель Пьеро сжалась на корме, настороженно вглядываясь в унылые проходы.
– Чтобы попасть в царство мертвых, надо переправиться через реку, – налегая на весла, шепнул я ей. – Вряд ли это всего лишь миф…
– Если вы рассчитывали меня напугать, ничего не вышло…
– Вот только голос у вас немного дрожит…
– А вы говорите с единственной целью – успокоить самого себя… Лучше помолчите…
Туман застлал свою плотную серую пелену, и снова настала ночь. Чернели остовы, воздух обдавал запахом теплого дерева, в покрытой ряской воде плавали отбросы.
– Может, выпустим последнюю бабочку? – предложила моя напарница.
– Уже незачем… – возразил я, указывая на нос одной из барж. – Блудница – «Куртизанка» – ждет нас…
Черная как смоль «Куртизанка», старая торговая баржа тридцати восьми метров длиной, разлеглась на воде тоннами больной стали, борт круто уходил вверх, трюм мог поглотить стадо слонов. Мы молча покружили около нее. Казалось, суда угрожающе надвигаются, готовые нас раздавить, и лишь исполинские якоря удерживают их на месте. В замогильной тишине слышался шорох крыльев, слабые, но упорные удары. Там, наверху, сфинксы колотились о металл, и казалось, что корпус уже начинает потрескивать. Ни одна бабочка не сбилась с пути. Двенадцать «мертвых голов»…
– Они стараются проникнуть внутрь… Мы на месте… В самом центре смертоносного механизма…
Дель Пьеро, сжав губы, вытащила из кобуры пистолет. Я влез на корму по шаткой лесенке из четырех ступенек.
Иллюминаторы рулевой рубки были вдребезги разбиты, поручни изъедены ржавчиной, свернутые канаты в пятнах плесени. Казалось, судно, покинутое командой среди прочих развалин, дрейфует на границе двух миров.
Дель Пьеро поднялась на борт, протиснулась мимо обломков лебедки и нырнула в кабину. Разбухшее от сырости дерево, смятое железо, треснувший штурвал. Под ногами – закрытый люк.
Показав зажатым в руке пистолетом на висячий замок, она прошептала:
– Слишком новенький, явно не от прежних времен остался…
Комиссарша знаком велела мне отступить, прицелилась в дужку, заслонила левой рукой лицо, зажмурилась – и выстрелила. Вдалеке дружно заорали птицы. Зазвонил мобильник, и у меня едва не выпрыгнуло сердце.
– Если так будет продолжаться, сердечный приступ мне обеспечен! – обозлился я, выхватил трубку и, с трудом унимая дрожь в пальцах, объяснил Сиберски, что все у нас в порядке…
Ступеньки уходившей вниз винтовой лестницы завывали под нашими шагами – баржа на свой лад нас приветствовала.
Когда лучи фонарей (собственно, только моего, у Дель Пьеро был с собой фонарик-ручка) взрезали тьму, на стенах узкими лезвиями протянулись наши тени, и мы обнаружили две металлические двери, правая вела в машинное отделение, левая – в трюм. Я, с оружием в руке, вошел в трюм, моя напарница тем временем повернула ручку второй двери.
В крохотном, наглухо закрытом тамбуре скупо роняла ватты красная лампочка, гудел дизель-генератор с электронной системой включения, под пол уходили пять электрических кабелей, черпавшие из него энергию. Я увидел прямо перед собой сдвижную панель, но даже не успел до нее дотронуться – сзади что-то запищало, гул прекратился, в тесной клетушке стало темно. За спиной что-то скрипнуло. Потянуло сквозняком. В глаза ударил слепящий свет. Шарящие руки.
– Комиссар? – спросила Дель Пьеро.
– Постарайтесь все-таки не светить мне в глаза…
Луч ее фонаря ощупал подступавшие к нам стены.
– В машинном отсеке… Там было что-то… типа сигнализации. Думаю… я что-то включила или выключила…
Я наклонился над генератором и попытался его запустить… Безуспешно. Заблокирован, а код нам неизвестен.
– Вы отключили ток… – Я выпрямился, продолжая рассуждать вслух: – Но зачем здесь установили такую систему? Зачем отключать ток? Или, вернее… Вернее, наоборот: зачем ему понадобилось, чтобы генератор работал в его отсутствие?
Некоторое время мы смотрели друг на друга, не находя ответа. Зачем на пустой барже включенное электричество?
Я в последний раз внимательно оглядел тамбур. Железо, пыль, болты.
– Продолжим.
– Постойте! – крикнула Дель Пьеро. – А если здесь ловушка? А вдруг… там нас ждут насекомые-убийцы? Или… бомба, или… что-то еще в том же роде?
– Скоро узнаем.
– Нет! Я… я думаю, не надо этого делать! У меня… плохое предчувствие.
– Да ну вас с вашими плохими предчувствиями… Если хотите, можете вернуться в лодку. А я войду – с вами вместе или один.
Она шагнула вперед:
– Со мной.
Нам пришлось очень сильно надавить, чтобы сдвинуть железную стенку.
И тогда он оттуда вырвался, сомкнул вокруг наших лиц свою огромную челюсть с остро заточенными зубами. Холод.
– Здесь можно замерзнуть насмерть… – поежившись, пробормотала Дель Пьеро. – Что бы это значило?
Я, уже начиная дрожать, посветил влево, потом в глубину. Стены в этом более просторном отсеке были покрыты толстым слоем звукоизолирующего материала. Я направил луч фонаря в потолок, и свет брызнул мне в лицо.
– На потолке огромное зеркало! Это еще зачем?
Сбоку – большой кусок ткани, подвешенный на стальной проволоке и делящий комнату надвое. Мы продолжали водить фонарями по комнате, и вдруг комиссарша, приглушенно вскрикнув, замерла:
– Господи Иисусе, Пресвятая Дева…
Проследив за направлением ее взгляда, я высветил искусственным солнцем… лицо. Сомкнутые веки, сжатый рот с потрескавшимися синевато-сиреневыми губами.
Голое существо, кожа на теле покрыта насечками, изрезана ножом, запястья скованы ржавыми наручниками. Длинные свалявшиеся светлые волосы лежат на израненных плечах неподвижно, застыв вместе с этим загубленным юным телом. С той стороны занавески по углам валяются еще две пары наручников с пятнами крови на застежках. Ни подстилок, ни одеял. Только миски с водой и ведра с гниющими экскрементами. И два кондиционера у стены. Оба выставлены на минимум. Десять градусов.
Пока Дель Пьеро собиралась с силами, я, нахмурившись и пытаясь проглотить вставший в горле комок, с опаской приблизился к девушке. В едкой вони, пропитавшей ледяной мрак, нарастал запах смерти. На стенах – окрашенные кровью царапины… Куски ногтей и даже целый ноготь большого пальца, торчащий из пенопласта…
Я присел, зажимая ладонью рот, и стал разглядывать порезы. Руки, грудь, бока, бедра, икры… – да на ней живого места не оставили! Я посветил на девушку фонарем. Что-то здесь было не так. Раны не кровоточили. В них…
Внезапно по телу несчастной пробежала дрожь, веки ее разлепились, открыв бешеные черные зрачки, руки вцепились мне в волосы, яростно потянули за них, и раздался душераздирающий рев. Я сморщился от боли, Дель Пьеро стала меня оттаскивать и тоже заорала:
– Она жива! Господи! Она жива!
Мария Тиссеран свернулась клубком, уткнулась головой в колени. Меня окатило ужасом, я вдруг понял: этот воск в ранах…
Это прополис!.. Застывший на холоде жидкий прополис остановил кровотечение! Ни с чем не сравнимая пытка, постоянно приближающая и отдаляющая смерть, словно накатывает и отступает жгучая соленая волна. Я видел цепи по углам за занавеской, я представлял себе родителей Марии, впившихся глазами в зеркало на потолке, в отраженную в нем картину мерзкого надругательства, представлял, как они молят Бога положить конец этим мукам… Они умерли и так и не узнали, как долго чудовище будет истязать их дочь…
Дель Пьеро медленно распрямилась. На лице ее была написана великая материнская скорбь.
– Надо… вызвать… «скорую помощь»… Сделайте это… комиссар… Прошу вас…
Сеть не ловится – конечно, через весь этот металл…
Я выбежал наружу, вызвал медиков. Солнце набирало силу, туман рассеивался, жара нарастала, расползалась по проклятому железу…
– Дверь! Надо закрыть дверь! – завопил я, снова скатившись вниз.
Что там на термометре? Уже на три градуса больше!
Я задвинул панель изнутри, в отчаянии уставился на Дель Пьеро.
– Если температура поднимется, прополис растает! Черт! Надо… надо включить ток!
Мне надо позвонить. Я снова открыл дверь. Ртуть дрогнула.
Дель Пьеро с бесконечной нежностью гладила лицо обреченной девушки, а та дрожала от запредельного ужаса и уже не стонала, просто лежала с открытым ртом, словно выдыхала переполнявшую тело боль. И ничем ее было не утешить.
Запястья Марии кровоточили, – видно, она бесконечно долго, раз за разом, старалась освободиться от наручников, и всякий раз, стоило ей пошевелиться, на истерзанной плоти вспухали кровавые пузырьки. Раны раскрывались, прополис под напором красной волны менял цвет, теперь он был светло-желтым, а ртуть в градуснике все поднималась, вот-вот лава хлынет наружу, унося с собой жизнь.
– Не двигайтесь! Не шевелитесь! Прошу вас!
Четырнадцать градусов. Солнце в слепом бешенстве навалилось на железную крышу, скоро жара станет смертельно опасной. Между ногами Марии пробилась пурпурная струйка. Сколько раз эту девочку насиловали, унижали, били на глазах у горящей в лихорадке матери, у измученного пытками отца? Я сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони, я вспоминал свой изрезанный ясень и располосованные афиши в комнате этой мученицы. Что же он за чудовище? Почему? Почему? Почему?
Мои глаза метались в орбитах, гнев проступал наружу через все поры вместе с омерзительным липким потом – ни от того, ни от другого не избавиться. Я резко вскочил и, преодолевая гнетущее чувство бессилия, потянулся рукой ко второй панели:
– Надо посмотреть, что там еще прячется… Присмотрите за ней…
Дель Пьеро кивнула и поцеловала девушку в лоб.
Я отодвинул и тотчас снова задвинул панель. Высветил лучом фонаря бездны неведомого. Матрас на полу, маленький столик, заставленный репеллентами, заваленный упаковками таблеток хинина и витамина B6. В глубине – расшатанный стул и хромоногий стол с грудой покрытых плесенью книг.
И везде рисунки углем, приклеенные скотчем к стенам и стальному потолку. Десятки, сотни рисунков. Картины, дышащие ужасом, полные злобы. Двое с перекошенными лицами тянут руки к скорченному детскому телу. Огромные серые челюсти зависли над покрытой пауками постелью. Гигантские комариные хоботки протыкают мрамор гробницы. И повсюду грозовое небо с молниями, прорывающими скопище безобразных туч. У меня закружилась голова. Здесь не осталось ни одного свободного сантиметра поверхности. Зло. Зло развернуло свои длинные черные щупальца.
Я еще немного покружил на месте, каждый раз выхватывая лучом из темноты новые мерзости. Увидел на столе постер – цветную репродукцию картины из коллекции Лувра, – и сердце у меня на мгновение замерло. «Всемирный потоп».
Голые переплетенные тела, захлестнутые бушующей водой. Подмятые волнами дети, бессильно взывающие к Господу женщины, пытающиеся спастись от небесного гнева мужчины… Хаос изломанного горизонта и разъяренного моря. Вода крушит хрупкие лодочки, а на заднем плане качается на пенных гребнях удаляющийся ковчег.
Постер придавлен четырьмя железками по углам, чтобы не скручивался. На картину направлены две лампы. Убийца рассматривал ее, очень внимательно изучал. Так и вижу, как он обводит пальцами фигуры гибнущих, не пропуская ни одного поникшего тела, как сладострастно облизывает губы… Чего он искал в этой гекатомбе?
«И тогда бедствие под трубные звуки распространится, и во время потопа ты вернешься сюда, ибо все заключено в свете».
Потоп. Последняя часть загадки вот-вот разрешится…
Я выпрямился, не сводя глаз с противоположной стены. Изначально это были отсеки для разных товаров, но он переделал их так, чтобы использовать по-своему. Сколько еще камер смертников скрывает в себе гигантский трюм?
Я изо всех сил навалился на железную панель, она с грохотом подалась, в лицо мне дохнуло болотом, грибными испарениями… и адским жаром.
Трепетание крыльев, одуряющий комариный звон. На полу огромные, накрытые сетками чаны, в них – сотни комаров, сбившихся кучками на прозрачных стенках или на листьях кувшинок. Протухшая зеленая вода полна микробов, в ней плавают дохлые насекомые и личинки… За прочными перегородками, в сухих отсеках, пищат мыши, придавленные тяжестью облепивших их кровососов. Позади, между двумя стеклами, куча изрытой тоннелями земли. Остатки муравейника, покинутого его обитателями… Эти темные ходы ведут к невообразимому, к границам черной крепости, скрытой в туманах больного ума.
Из глубин своего ужаса я разглядел, что три из пяти чанов пусты, в них уже нет кровожадных полчищ. Иными словами, здесь недостает тысяч комаров. Бедствие… Возможно, мы опоздали.
Я прижал пальцы к вискам, закрыл глаза, стараясь обрести внутреннее спокойствие, отыскивая возможность понять – понять ЕГО. Потоп, Апокалипсис, рисунки углем, Тиссераны…
Франк! Сукин сын! Что ты делаешь! Ты все еще не с нами?
Нет! Отстаньте от меня! Я…
Иди к нам! Иди к нам! Сунь себе в рот это треклятое дуло и выстрели! Ну…
Крик. Долгий страдальческий женский крик. Вполне реальный! Я лежал на полу, упершись головой в железо, в поту и лихорадке. И с дулом пистолета во рту…
Что со мной происходит?
Потерянный, сбитый с толку, я поднялся и ринулся назад через лабиринт ужасов. Шагнул через матрас, опрокинул стул, свалил на пол книги… Рывком сдвинул перегородку.
Дель Пьеро стояла на коленях, руки у нее были в крови.
– Прополис! Прополис тает!
Воск, заполнявший порезы на теле Марии, постепенно таял, из-под него проступали мелкие капли. На руках, ногах, груди, торсе, плечах… Девушка лежала неподвижно, глядя застывшим взглядом в потолок. Я сдернул с себя мокрую от пота рубашку, разорвал на полосы:
– Держите!
Мы вытирали струйки крови, ткань моей голубой рубашки очень скоро стала красной. Открылась еще одна рана – на щиколотке. Потом – под правой грудью. Истерзанное тело шло трещинами, как рассохшаяся лодка. В больших миндалевидных глазах несчастной застыла мольба, открытый рот словно бы спрашивал: за что?
Дель Пьеро судорожно, в бессмысленной спешке стащила с себя свитер. Упорно, ни на секунду не умолкая, она продолжала твердить: Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо.
По щекам Марии катились слезы, а мы, утратив всякую надежду, парализованные бессилием, старались не встречаться взглядами.
Дель Пьеро только и могла, что ласкать ее, с нежностью на нее смотреть, безмолвно за нее молиться. Ни у одного из нас не хватило бы наглости допрашивать умирающую.
Мария попыталась улыбнуться. Глаза у нее сами собой закрылись, смерть подступила к ней удивительно мягко… Дель Пьеро легла рядом с ней, обняла, погладила по голове, в глазах ее стояли слезы.
Я сбежал оттуда, я орал во всю глотку, я лупил кулаками по поручням палубы, ссаживая кожу до крови. Нет!!! Нет!!! Нет!!!
Здесь в раскаленном воздухе слышался лишь скрип бесчисленных призрачных корпусов, лес сомкнул вокруг них исполинскую загребущую руку. Потом вышла Дель Пьеро, дрожа, скрестила руки на груди, без слов подтверждая, что все кончено.
Назад: Глава двадцатая
Дальше: Глава двадцать вторая