Глава 7
Чувствую прикосновение к руке, отдергиваю ее, кричу что-то бессловесное. Свет ослепляет, заставляет закрыть лицо ладонями.
— Тихо, тихо, — раздается женский голос. — Это всего лишь я.
Чувствую пальцы на руке и, когда глаза привыкают к свету, вижу хорошенькую женщину с авторучкой-фонариком. Поначалу мне кажется, что это Люси, но она наводит лучик себе на лицо, и становится понятно, что это не так.
— Извините, что испугала.
— Кто вы?
— Меня зовут Шона, я ночная медсестра. Как вы себя чувствуете?
— Я… Нормально. Немного испугался. Просто не ожидал. Все в порядке.
— Простите. Не хотела вас будить, но, кажется, все-таки разбудила. — Она берет мое запястье и смотрит на свои часы — проверяет пульс.
Я жду, смотрю, как она считает. Закончив, продолжает крепко держать руку.
— Ну как вы?
— Можете включить свет, если хотите, — говорю я. — Лучше, когда…
Смотрю на фонарик в ее руке, спрашивая себя, могут ли безликие подключаться к нему, как они подключаются к другим устройствам? Фонарик создает электрическое поле, пусть и маленькое, но отправлять или получать сигнал ему не по силам. Но если безликие просочились в больницу, вдруг этот может? Хочу попросить Шону убрать фонарик из палаты, но еще я желаю выглядеть нормальным. Если они будут меня подозревать, то бежать не удастся.
— Со мной все в порядке, — уверяю я. — В полном.
— Отлично. — У нее холодные успокаивающие пальцы. — Вам ничего не надо?
Молчу. Репортерша посещала меня довольно давно — обещала вернуться через день-другой, но уже больше недели прошло. Что с ней случилось? Неужели так трудно найти свидетельства в мою пользу?
— Вы не знаете… есть какой-то список посетителей? Ну, вроде журнала посещений?
— Конечно, — кивает она. — Хотите, чтобы я что-то проверила?
— Просто… — Понятия не имею, что «просто». — Я ждал одного друга, а она не пришла, и я подумал, может быть… Ну не знаю.
— Думаете, она приходила, когда вы спали?
Смотрю на стекло в двери — в нем отражается свет лампы в коридоре.
— Я забеспокоился — решил, что она могла прийти, заглянула, а потом передумала. Ну, вы же знаете, как будто я… — Чувствую слезы и вытираю их тыльной стороной кисти. — Как будто я монстр. Мне ничего не разрешается делать, нельзя никого видеть и никуда ходить… Я словно в зоопарке.
— Майкл, успокойтесь, — говорит она, сжимая мое запястье. Чувствую себя глупым и слабым. — Знаю, здесь нелегко, — продолжает медсестра, — но у вас есть мы, ваши друзья. — Она улыбается, и я пытаюсь не зажмуриваться от лучика света из авторучки. — Вы любите персики?
— Персики?
Шона смеется. В темноте ее смех кажется теплым и веселым.
— Я люблю персики — у моих родителей был фруктовый сад, и мама каждый год консервировала их. У меня от них всегда поднимается настроение. Знаю, это не ахти что, но, если хотите персиков на завтрак, я могу сделать запись в вашей карте и проследить, чтобы кухня прислала их утром. Будете себя чувствовать… чуть больше человеком. Вы меня понимаете?
Сильно смущаюсь и киваю:
— Это было бы здорово. Я люблю персики.
— Отлично. — Не вижу ее в темноте, но думаю, она улыбается.
Улыбаюсь в ответ.
Утром с овсянкой подают персики. Вкус только у них какой-то не такой — сладкий, но искусственный. Не могу точно определить. Еще дают дополнительную пилюлю — они удвоили дозировку. Чувствую себя подавленным, как если бы сам все погубил. Общая комната гудит от голосов, но у меня такое ощущение, что большинство пациентов разговаривают сами с собой. Кто из них мой тайный союзник? Молча оглядываю столики, стараясь не вызвать подозрений, но понять что-нибудь невозможно.
— Майкл!
От неожиданности вздрагиваю. Рядом на стуле доктор Ванек.
— Вы настолько погрузились в себя — с трудом удалось привлечь ваше внимание.
— Извините. Просто задумался.
— Я поэтому и сказал, что вы погрузились в себя.
За нашим столиком сидит еще один пациент — маленький большеглазый кудрявый человечек, но Ванек прогоняет его.
— Ненавижу эти больницы.
— Неужели? — спрашиваю я. — Как же вы стали психиатром?
— Можете назвать это способом выживания.
— Вы всех здесь ненавидите.
— Так же, как и тех, кто за стенами больницы. Поэтому психиатрия не хуже, чем что-либо иное.
— Отлично. — Отправляю в рот ложку овсянки. — И что же привело вас сюда?
— Ваши психозы. Чем больше я о них узнаю, тем сильнее очаровываюсь.
Киваю и щелкаю языком:
— Рад, что я такой занимательный.
— Майкл, скажите, есть ли у вас какие-либо особые, совершенно невыносимые воспоминания, связанные с телефоном?
— Что?
— Телефоны, — повторяет он. — Вы их боитесь, и я хочу понять почему. У шизофреников многие иллюзии восходят к каким-то определенным событиям в прошлом. Например, возможно, вы видите безликих, потому что в детстве подверглись насилию со стороны человека, у которого было закрыто лицо.
— Не было никакого насилия.
— Здесь вы не правы, — возражает он. — Как минимум эмоциональное насилие было. Ваш отец. Может быть, ваши иллюзии, связанные с безликими, восходят к нему.
— У моего отца есть лицо.
— Вижу, до вас не доходит ни одно мое слово, — бросает он. — Но давайте от общего перейдем к частному: почему вы боитесь телефонов? Только сотовых? Вы боитесь телефонов самих по себе или их использования? Может быть, определенный рингтон пробуждает какие-то глубинные воспоминания?
— Вы уже и так все знаете.
— Да-да. Но это объяснение относится ко всем электронным аппаратам в целом. Приступ несколько недель назад, когда вы напали на Девона, был вызван конкретным прибором. Вы не реагировали на радиоприемник с часами в вашей палате, а вот сотовый телефон страшно вас напугал.
— Постойте, — говорю я и, нахмурившись, кладу вилку. — Тогда в комнате был мобильник?
— Разумеется. От чего, по-вашему, исходил гул?
— Так это гудел сотовый телефон?
Доктор Ванек поднимает брови, стучит по столешнице пухлым пальцем.
— Девон, чтобы не раздражать пациентов, вместо звонка установил вибрацию. Хотя в вашем случае это явно не дало желаемого результата. Что вы тогда подумали?
— Я подумал, что… Не знаю.
— Вы наверняка немало размышляли об этом и изобрели какое-то объяснение. Брюки не гудят ни с того ни с сего, и ваша буйная реакция на этот звук со всей очевидностью говорит, что вы его слышали.
— Я думал, это… — Замолкаю. Не могу ему сказать, что я подумал. Насколько мне известно, доктор Ванек — часть Плана. — Понятия не имел, что это сотовый.
— Но это было именно так, — утверждает он. — И это возвращает нас к моему вопросу: почему вы боитесь телефонов?
— Не всех, только мобильных. И даже не их самих, а сигналов, которые они посылают и получают. Сигналы обычных телефонов остаются в проводах, а сотовые отправляют их в воздух. — Нервно оглядываюсь. Кажется, на нас смотрит другой врач. Я не хочу, чтобы они слышали что-нибудь такое, что можно расценить как психоз. — Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Потому, что я психиатр.
— Но уже не мой.
— Я заключил исследовательский договор с вашей клиникой, — сообщает он. — У меня есть ограниченный доступ ко всем пациентам при условии согласия их лечащего врача.
— И доктор Литтл одобрил ваш визит? Кажется, вы ему не нравитесь.
— А он не нравится мне. — Ванек пожимает плечами. — Но слава богу, мы можем взаимодействовать как профессионалы.
Стало быть, у Девона был сотовый. Все произошло из-за сигнала мобильного. Значит, меня контролируют с помощью сигнала от ближайшего телефона? Невольно улыбаюсь. Возможно, это хорошая новость — если они вынуждены пользоваться внешним источником, то во мне нет никакого имплантата. Следовательно, я могу бежать и быть свободным, пока остаюсь вне поля действия их сигналов. Может быть, это тот шанс, которого я ждал.
— Итак, — говорит доктор Ванек, — почему, на ваш взгляд, вы боитесь сотовых телефонов?
Щелкаю языком и отправляю в рот еще одну ложку овсянки.
— Я не сумасшедший.
Ванек кивает.
— Никогда не слышал более разумных слов. Майкл, скажите, вы видели еще безликих в последнее время?
Качаю головой:
— Нет, конечно. Вы же сами мне говорили, что они нереальны. — Неожиданно клацаю зубами. — Я не сумасшедший.
Он натянуто улыбается:
— Две недели назад вы использовали их реальность как свидетельство своего душевного здоровья, сейчас для этого же используете их нереальность. Вы либо были сумасшедшим тогда, либо стали им сейчас. — Он встает. — Продумайте вашу историю тщательнее, когда в следующий раз будете говорить с доктором Литтлом.
Ванек уходит, а я смотрю на поднос. Он прав: нельзя заявлять, что вылечился, не признав, что был болен. По крайней мере, какое-то время. Задумываюсь и дважды киваю, соглашаясь с самим собой.
— Пора принимать лекарство, — сообщает Девон, и я рефлекторно отшатываюсь. Что, если его сотовый снова заработает? Он ставит маленькую пластмассовую капсулу рядом на стол. В ней два зелено-коричневых, словно камуфляж, шарика локсапина. — Все в порядке?
— Отлично, — говорю я и беру капсулу. Не важно, что они думают, — теперь можно бежать. Снова клацанье зубов. — Чувствую себя отлично, спасибо, что интересуетесь. — Проглатываю пилюли и запиваю яблочным соком.
Пора убираться отсюда.
