Глава 5
Люси пришла сразу после завтрака. Овсянка, яблочный сок и локсапин, подали это на подносе, который привезли на массивной пластмассовой тележке — настоящий шкаф на колесах. Думаю, что и сам бы в ней поместился. Если бы удалось незаметно забраться внутрь, то можно было бы просидеть там тихонько и дождаться, когда меня вывезут на свободу.
— Майкл! — Люси бежит по общей комнате, хватает на миг за руку, потом обнимает и прижимается всем телом.
Закрываю глаза и чувствую биение наших сердец. Люси целует меня в ухо, и я кожей ощущаю ее слезы.
— Ах, Майкл, Майкл, — всхлипывает она. — Извини. Я приехала, как только узнала.
— Ничего.
Люси отодвигается от меня, сжимает руку, смотрит с жалостью:
— Нет, не «ничего».
Люси очень привлекательная. Снова перекрасилась — теперь она брюнетка, и никаких ярко-алых прядей, которые были несколько недель назад. Замечает, что я смотрю на ее волосы, пожимает плечами, берет локон:
— Не знала, пустят ли меня сюда с прежним вариантом. Я не против, да и черный мне нравится.
Пододвигает стул и садится рядом — такой знакомый жест утешения. Вижу ее поношенные черные джинсы, старую футболку того же цвета, улыбку в уголках губ.
Беру ее за руку:
— Где ты была? Больница не могла тебя найти, и я уже думал, не случилось ли чего.
— Видимо, у них мой старый номер, — говорит она. — Пришлось неожиданно переехать. Но где был ты — вот в чем вопрос. Я несколько недель тебя искала. Думала, у тебя очередной приступ депрессии или еще что-то подобное, но твой отец сказал, что дома ты не появлялся.
— Он говорил с тобой?
Люси закатывает глаза:
— Вроде как, хоть и по-прежнему меня ненавидит. Обвинял в том, что я убежала с тобой. Я поразмыслила и решила, что отец тебя тоже не может найти.
Я украдкой озираюсь: на нас поглядывают другие пациенты, но все они довольно далеко и разговора не слышат. Единственный врач находится в дальней части комнаты, проводит что-то вроде психотерапевтического сеанса у телевизора. Наклоняюсь к Люси и шепчу:
— Пришлось кое от кого прятаться.
На ее лице появляется мрачное выражение.
— От кого?
Обвожу рукой помещение:
— А как ты думаешь? В деталях сомневаюсь, но… — Подаюсь еще ближе. — Помнишь, я говорил, что за мной наблюдают?
— Да, но ты так и не сказал, кто именно. Это что, люди из больницы?
Я еще не говорил Люси правду. Поверит ли? Или сочтет сумасшедшим? Не уверен, что решусь сказать все.
— Подробностей не знаю, потому как у меня частичная потеря памяти, но недели две назад они предприняли некий шаг… Или, по крайней мере, думаю, что предприняли, поскольку я получил сигнал действовать. Поэтому и пришлось скрыться. Я оставил дом, перестал ходить на работу, прятался… в одном укромном месте. Доктор Ванек сказал, что полиция нашла меня под виадуком. Скорее всего, я убежал и во время побега выпал из окна. Именно тогда на меня и наткнулись.
— Выпал? — Она кладет руку мне на голову, ищет шишки. — Ты ушибся? И поэтому потерял память?
— Наверно. Или же…
Возможно, это томограф взаимодействует с имплантатом, но я не говорю этого вслух. Мысль, что она будет смотреть на меня такими же глазами, что и врачи, будто я какой-то безнадежный умалишенный, невыносима.
— Слушай, не важно, как они меня поймали, имеет значение лишь то, что мне требуется для освобождения. Сейчас ситуация не похожа на ту, что в прошлом году, когда я провел здесь две недели из-за тревожного состояния. Теперь дело серьезнее. Мошенническим путем мне поставили ложный диагноз, чтобы держать в больнице вечно. Они называют это шизофренией.
Она качает головой:
— Раздвоение личности?
— Нет, нечто другое. Шизофрения — это как будто я галлюцинирую или что-то в этом роде — этакая официальная печать, перечеркивающая все, что я говорю. Пока врачи утверждают, что я псих, меня можно держать здесь и делать, что им заблагорассудится. Не исключаю, что на мне ставят опыты.
Люси сердито говорит:
— Вот гады! А что врачам от тебя надо?
Я не отвечаю, заглядываю в ее глаза. Она смотрит на меня — рассерженная, озабоченная, доверчивая. Набираю побольше воздуха — всего ей не скажу, но кое-что можно.
— Они думают, я имею отношение к Хоккеисту.
— Что?! — Она чуть ли не выкрикивает это.
— Тише! — шепчу сквозь зубы.
— Тебя приняли за убийцу?
— Доктор Ванек так сказал, но пока никто у меня ничего не спрашивал. Что тебе известно об этом деле?
— Не очень много, — говорит она. — В ресторане всякое болтали. Но почему они думают, что ты имеешь к этому отношение?
— Все жертвы были… — Люси ничего не знает про безликих, и рассказать о них я пока не могу. — Они все были в секте «Дети Земли».
— Культ Милоша Черни?
Киваю. Милош Черни и убил мою мать.
— Мне нужно, чтобы ты побольше об этом разузнала, — прошу я. — Разыщи все, что сможешь, — кого убил Хоккеист, когда и как. И какое отношение к происходящему имеют «Дети». Я приму все возможные меры, чтобы выбраться отсюда, но тебя в это втягивать не хочу. Ты не должна вызывать у них подозрений.
— Сделаю, что смогу, но кто эти… они?
— Пока не могу сказать. Пожалуйста, верь мне, и как только можно будет, расскажу. А теперь ты должна идти.
И внезапно замечаю взгляд — не такой, как я опасался, не столь непримиримый, но он есть. Она не верит мне. Чувствую, Люси готова заплакать.
— Пожалуйста, Люси. Я не сумасшедший.
Она надувает губки, задумывается. Наконец кивает:
— Я тебе верю.
— Спасибо. Теперь иди и будь осторожна.
Люси подается ко мне, целует, потом сжимает руку и поворачивается, собираясь уходить. В ее глазах стоят слезы. Чувствую взгляды пациентов и оглядываюсь. Кто-то смотрит внимательно, оценивающе, даже не скрываясь. Иные же — раскрыв рты, словно и не видят меня совсем. Кого из них следует опасаться?
Кладу в рот еще одну ложку овсянки, но каша остыла. Осторожно осматриваю комнату в поисках безликих или камер — всего, что может инициировать мой имплантат или прочитать мысли. На стене висят часы, черные стрелки, словно ножницы, подбираются к цифре десять. Могут ли часы посылать сигналы? Что спрятано за ними? За циферблатом?
— Майкл?
Вздрогнув, поворачиваюсь. Передо мной стоит вчерашняя женщина-репортерша.
— Извините. Похоже, у меня входит в привычку пугать вас. Я этого не хотела.
— Вы… — От нахлынувшей неловкости не нахожу слов.
— Келли Фишер, — напоминает она. — Из «Сан».
Пожимаю протянутую руку:
— Вы пришли.
— Спасибо, что не выдали. — Репортерша пододвигает стул и садится. — Вы меня немного напугали вчера, сказав, что вас подозревают, но мой редактор все равно хочет, чтобы я с вами поговорила. Официально вы не подозреваемый. Если я возьму у вас интервью сейчас, до того как будет сделано заявление, мы обойдем всех остальных.
Что-то в ней кажется неправильным. Вглядываюсь хорошенько. Келли изучает меня, ждет чего-то. Поняв, что я так и буду молчать, наклоняется и кладет ладонь мне на колено:
— Можете не сомневаться, мы сделаем все, чтобы вызволить вас отсюда, как я и обещала.
— Почему я должен вам верить?
— Майкл, мы на вашей стороне. Вы должны это знать. — Она вынимает из сумочки авторучку и блокнот. — Никаких диктофонов, как вы и просили, — только ручка. Моя знакомая из больничного персонала говорит, что у вас частичная потеря памяти. Это верно?
Смотрю на нее, пытаюсь проанализировать услышанное. Что ей нужно на самом деле? Ну подтвержу я то, что и без того известно, — это ей ничего не даст. Пожимаю плечами:
— Ну да.
— Из памяти у вас выпало около двух недель?
Киваю.
— Майкл, будьте же чуть разговорчивее. Представляете, где вы могли провести это время?
Разглядываю ее лицо и борюсь с собой: не говорить ничего? рассказать все? как понять, где остановиться?
— В основном как в тумане, — сообщаю я. — Но кое-что помню. Например, ручку от крана, но не помню, где я был и почему. Полиция нашла меня под виадуком, — вероятно, я убежал и выпал из окна. Именно тогда меня и поймали.
Жутчайшее ощущение дежавю. Чувствую, как тошнота подступает к горлу.
— Давайте вернемся еще немного назад. У вас были какие-нибудь контакты с «Детьми Земли» после тех событий?
— Нет, ни одного.
— И вы не искали их, не встречались с членами культа?
— Зачем мне это надо?
— Майкл, я хватаюсь за соломинку. Если скажете что-нибудь существенное, то не придется вытягивать из вас каждое слово.
— И что вы хотите, чтобы я сказал?
— Вы раньше сообщили, что ненавидите «Детей Земли», — напоминает Келли. — И еще что скорее убили бы кого-нибудь из них, чем стали бы с ними общаться. И вот что я пытаюсь узнать: приходилось ли вам действовать, руководствуясь этой идеей?
Нервная дрожь зарождается в груди и тошнотворным киселем растекается по всему телу.
— Что?
— Вы их ненавидели, явно размышляли об этом и в больнице продемонстрировали, что способны на насилие, когда вас что-то выводит из себя. Не думаю, что так уж некорректно спросить: не приходило ли когда-нибудь вам в голову поддаться этой ненависти?
— Я больше не хочу говорить с вами.
— Это очень важно.
— Я не убийца!
На нас смотрят. Даже врач в уголке прервала сеанс.
— Я не убийца, — перехожу на шепот. — Это они преследуют меня — я здесь жертва!
— Опа! — восклицает Келли и смотрит на меня во все глаза. — Они вас преследуют? «Дети Земли»?
Я рычу, трясу головой, чувствуя, как усиливается нервная дрожь.
— Не они. Меня преследуют… Я не сумасшедший, вам ясно? Мне всего лишь нужно было убежать. Я никому не причинил вреда, просто ушел. И теперь необходимо спрятаться снова, прежде чем они получат то, что им надо…
— А что им надо?
— Я не знаю.
— Извините, — произносит женщина-врач, проводящая терапевтический сеанс, — у вас какие-то проблемы?
— У меня все в порядке, — бормочу я, пытаясь успокоиться. Не могу позволить, чтобы они видели меня в таком состоянии, — я ведь не сумасшедший. — В полном порядке.
— Давайте-ка пройдем в вашу палату, — предлагает она и помогает мне подняться. — Майкл, у вас все хорошо, вам ничто не грозит. Просто нужно немного отдохнуть.
— Мне это не нужно.
— Вам, может, и нет, но другие пациенты желают отдохнуть, и мы не хотим тревожить их криками.
— Постойте, у меня есть еще один…
Поворачиваюсь, чтобы задать Келли вопрос, но ее уже нет.