— И когда я увидел, как Аделе и Тони стоят там и спариваются, как собаки, перед сортиром, все вернулось. Все, что мне якобы удалось похоронить. Что, по словам психолога, осталось позади. На самом деле все оказалось как раз наоборот. Так зверь на цепи, которого лишили воли, но исправно кормят, может вырасти более крупным и мощным, чем его вольные собратья. И сейчас он вырвался на свободу. Харри был совершенно прав. Я задумал месть, я хотел унизить Тони Лейке так же, как он унизил меня.

Сигурд Олтман посмотрел на свои руки и улыбнулся.

— Но вот дальше Харри ошибся. Я вовсе не планировал, чтобы Аделе умерла. Всего лишь хотел унизить Тони перед всеми. В том числе и теми, кто, как он надеялся, станет его родней, перед этой дойной коровой — его будущим тестем Галтунгом, у которого он рассчитывал вытянуть денежки на свою авантюру в Конго. Зачем же еще Тони жениться на такой серой мышке, как Лене Галтунг?

— И то правда, — улыбнулся Микаэль Бельман, показывая, что разделает его мнение.

— И я написал Тони письмо от имени Аделе. Дескать, она забеременела от него и хочет оставить ребенка. Но будущая мать-одиночка обязана позаботиться о материальной стороне, и поэтому, дескать, нужны деньги, тогда обещаю молчать о том, что это его ребенок. Для начала четыреста тысяч. Деньги он должен принести на многоярусную парковку за магазином «Лефдал» в Сандвике через два дня в полночь. А потом я написал Аделе от имени Тони и пригласил ее на свидание в том же месте и в то же время. Я знал, что время и место придется Аделе по вкусу, и рассчитывал на то, что они, так сказать, не обменялись координатами и номерами телефонов. Что обман не раскроется прежде, чем станет уже поздно, прежде, чем я получу то, что мне надо. В одиннадцать часов я сам уже был на месте и сидел в машине с камерой наготове. Мой план был заснять свидание, чем бы оно ни закончилось, ссорой или траханьем, я собирался послать фото вместе с разоблачительной историей Андерсу Галтунгу. И только.

Сигурд посмотрел на Бельмана и повторил:

— И только.

Бельман кивнул, и Олтман продолжил:

— Тони прибыл раньше времени. Он припарковался, вышел и огляделся, прежде чем исчез в тени деревьев, ведущих к реке. Я сполз как можно ниже. Потом приехала Аделе. Я опустил окно, чтобы слышать. Она стояла и ждала, оглядывалась, смотрела на часы. Я видел, как Тони подошел и встал прямо у нее за спиной, так близко, что казалось просто невероятным, что она его не замечает. Я видел, как он извлек здоровенный саамский нож и обхватил ее рукой за шею. Когда он нес ее к своей машине, она пыталась вырываться. И когда он открыл дверь, я увидел, что сиденья в машине обтянуты полиэтиленом. Я не слышал, что Тони сказал ей, но включил камеру и навел на них. Видел, как он силой заставил ее взять ручку, что он ей явно что-то диктовал, а она писала на открытке.

— Открытка из Кигали, — сказал Бельман. — Он спланировал все заранее. Она должна была исчезнуть.

— Я снимал и ни о чем другом не думал. Пока вдруг не увидел, как он занес руку и вонзил нож ей в горло. Я не верил своим глазам. Кровь хлынула фонтаном, забрызгав лобовое стекло.

Собеседники не обращали внимания на Крона, который хватал ртом воздух, словно задыхался.

— Он подождал, оставил нож в горле, словно хотел, чтобы кровь не выливалась. Потом поднял Аделе, обошел машину и опустил ее в багажник. Когда садился в машину, остановился и словно бы принюхался. Он стоял в свете фонаря, и тогда я увидел это: те же вытаращенные глаза, тот же оскал, как и тогда, когда он сидел на мне верхом перед тем клубом и всовывал мне в рот свой нож. И после того, как Тони уехал с трупом Аделе в багажнике, я еще долго сидел там, застыв от ужаса, и не мог пошевелиться. Я понял, что не смогу отправить никаких разоблачений Андерсу Галтунгу. Или кому-то еще. Потому что только что стал соучастником убийства.

Сигурд осторожно отхлебнул воды из стоявшего перед ним стакана и посмотрел на Юхана Крона, который кивнул в ответ.

Бельман кашлянул:

— Технически соучастником убийства вы не были. В худшем случае вы виновны в шантаже или подлоге. Вы могли положить этому конец. Пойти в полицию, как бы вам это ни было неприятно. Вы ведь даже засняли сцену убийства, а это вещественное доказательство.

— Меня бы все равно судили и приговорили. Сказали бы — кому, как не мне, знать, что Тони отвечает насилием, когда на него давят, и что я все это проделал умышленно.

— А вам и правда не приходило в голову, что возможен и такой оборот? — спросил Бельман, проигнорировав предостерегающий взгляд Крона.

Сигурд Олтман улыбнулся:

— А вам не кажется странным, комиссар, что так трудно бывает разобраться как раз в своих собственных намерениях? Или вспомнить? Честно говоря, не припомню, чтобы я вообще думал о том, что может произойти.

Потому что не хочешь припомнить, подумал Бельман, кивнул и что-то промычал, словно благодарил Олтмана, открывшего ему глаза на тайны человеческой души.

— Я думал несколько дней, — сказал Олтман. — Потом снова поехал в Ховассхютту и вырвал страницу с именами и адресами всех, кто там тогда ночевал. И написал Тони новое письмо. Мол, я знаю, что он сделал. Видела, как он в Ховассхютте трахался с Аделе Ветлесен, и знаю, почему он ее убил. И что мне нужны деньги. Подписался именем Боргни Стем-Мюре. Через пять дней я прочитал, что ее нашли в подвале убитой. На этом все должно было закончиться. Полиция обязана была раскрыть оба убийства и найти Тони. Это ей и следовало сделать. Схватить его.

Сигурд Олтман повысил голос, и Бельман готов был поклясться, что его глаза за круглыми стеклами очков наполнились слезами.

— Но у вас не было ни единого следа, вы блуждали в тумане. И мне пришлось подбрасывать ему новые жертвы, угрожать новыми именами из списка. Я вырезал из газет фотографии убитых и вешал их на стену в своей монтажной на фабрике «Кадок» вместе с копиями писем, которые писал от имени жертв. Как только Тони кого-то убивал, приходило новое письмо от человека, который утверждал, что это он посылал ему предыдущие письма и теперь знает, сколько жизней у него на совести. И что цена за молчание, соответственно, поднимается. — Олтман наклонился вперед, голос у него был измученный. — Я делал это, чтобы дать вам возможность взять его. Убийца совершает ошибки, разве не так? Чем больше ошибок, тем больше шансов, что он будет схвачен.

— И тем профессиональнее он работает, — сказал Бельман. — И вспомните, Тони Лейке применять насилие было не впервой. Невозможно столько времени прослужить наемником в Африке и не запачкать руки. Они у него в крови. Как и у вас.

— У меня руки в крови? — воскликнул Олтман, внезапно придя в ярость. — Я позвонил Элиасу Скугу из дома Тони, чтобы навести вас на его след. Это у вас руки в крови, раз вы не выполняете свою работу. А еще у шлюх вроде Аделе и Мии и у таких убийц, как Тони. Если не…

— Прекратите, Сигурд! — Юхан Крон встал. — Сделаем небольшой перерыв, идет?

Олтман закрыл глаза, поднял руки и покачал головой:

— Со мной все в полном порядке. Давайте расставим все точки над «i».

Юхан Крон посмотрел на своего клиента, потом на Бельмана и снова уселся на диван.

Олтман глубоко, с дрожью, вздохнул. И продолжил:

— Примерно после третьего убийства Тони, разумеется, понял, что очередное письмо вовсе не обязательно от того, за кого автор себя выдает. Но он все равно продолжал убивать, и все более ужасными способами. Как будто хотел запугать меня, заставить отступиться, хотел показать, что так и будет убивать всех нас, пока не доберется до меня.

— Или же хотел избавиться от свидетелей, которые могли видеть его с Аделе, — заметил Бельман. — Он знал, что в Ховассхютте вас было всего семеро, просто не имел возможности выяснить все имена.

Олтман засмеялся:

— Еще бы! Он наверняка съездил в Ховассхютту, чтобы заглянуть в гостевую книгу. И нашел там только след от вырванной страницы! Тони-пони!

— А вам-то к чему было продолжать все это?

— Что вы имеете в виду? — Олтман снова насторожился.

— Вы же могли сообщить обо всем в полицию анонимно. Или вы тоже хотели, чтобы все свидетели исчезли?

Олтман склонил голову набок, почти коснувшись ухом плеча.

— Я уже говорил, комиссар. Иногда не так просто уследить за всеми причинами, по которым человек делает то, что он делает. Подсознанием управляет инстинкт выживания, и поэтому иногда оно более рационально, чем осознанная мысль. Возможно, подсознание поняло: для меня будет спокойнее, если Тони уберет всех свидетелей. И никто не сможет рассказать, что я тоже был там, или в один прекрасный день узнать меня на улице. Но на этот вопрос мы ответа никогда не получим, правда?

В печке потрескивали поленья.

— Но зачем, скажи на милость, Тони Лейке понадобилось отрубать свой собственный средний палец? — спросил Бьёрн Холм.

Он уселся на диван, а Харри изучал содержимое аптечки, обнаруженной в глубине кухонного шкафчика. Там нашлось еще несколько бинтов. И кровоостанавливающая мазь. Согласно дате на тюбике, мазь произведена всего два месяца назад.

— Его заставил это сделать Олтман, — сказал Харри и повертел маленький коричневый пузырек без этикетки. — Ему нужно было унизить Лейке.

— Ты сам не веришь в то, что говоришь.

— Разумеется, я в это верю, — сказал Харри, отвинтил крышку и понюхал содержимое.

— Да? Здесь нет ни единого отпечатка пальцев, который не принадлежал бы Лейке, ни волоска, который не был бы таким же иссиня-черным, как волосы Лейке, ни единого следа ботинка, отличающегося от следов ботинок Лейке сорок пятого размера. А у Сигурда Олтмана пепельные волосы и сорок второй размер, Харри.

— Он просто хорошо убрал за собой. — Харри опустил пузырек в карман.

— Хорошо убрал? Место, вероятнее всего, не имеющее отношения к месту преступления? Тот самый Сигурд Олтман, который преспокойно оставил большие жирные отпечатки пальцев на письменном столе в доме Лейке на Холменвейен? Притом что ты сам сказал — он плохо убрал за собой в хижине, где убил Одда Утму? Я в это не верю, Харри. И ты тоже не веришь.

— Черт! — заорал Харри. — Черт, черт.

Он уронил голову на руки и уставился в столешницу.

Бьёрн Холм взял один из металлических кусочков, найденных под мойкой, поскреб желтый налет.

— Кстати, я, кажется, знаю, что это такое.

— И что же? — сказал Харри, не поднимая головы.

— Железо, хром, никель и титан.

— Что?

— В детстве я носил брекеты. И когда подгоняли новые брекеты, проволоку сгибали, а ненужное обрезали.

Харри вдруг поднял голову и уставился на карту Африки. Он смотрел на государства, очертания которых соединялись друг с другом, как фрагменты пазла. И на Мадагаскар, который был сам по себе, словно фрагмент, который не встал на место.

— У зубного врача…

— Тихо! — сказал Харри и поднял руку. Теперь он знал. Кое-что как раз встало на место. Не было слышно ничего, кроме потрескивания огня в печке и порывов ветра за окном, которые явно усилились. Два фрагмента мозаики, лежавшие далеко друг от друга, на разных концах доски. Дед со стороны матери в Люсерене. Отец матери. И фотография в ящике стола в туристической хижине. Семейная фотография. Эта фотография принадлежала не Тони Лейке, а Одду Утму. Артрит. Что Тони про него сказал? Не заразное, а наследственное. Мальчик с крупными, торчащими вперед зубами. И взрослый мужчина с плотно сжатым ртом, словно он скрывал какую-то мрачную тайну. Прятал свои собственные гнилые зубы и брекеты.

Камень. Коричнево-черный камень, который он обнаружил на полу ванной в туристической хижине. Харри сунул руку в карман. Камень все еще был там. Харри бросил его Бьёрну.

— Скажи мне, — сказал он и сглотнул слюну. — Я это нашел. Как ты думаешь, это не может быть зуб?

Бьёрн поднес предмет к свету. Поскреб камушек пальцем.

— Вполне.

— Надо возвращаться, — сказал Харри и почувствовал, что волосы у него на затылке встали дыбом. — Немедленно. Черт, их убивал вовсе не Олтман.

— Чего?

— Это Тони Лейке.

— Вы, конечно, читали в газетах, что после ареста Тони Лейке был отпущен, — сказал Бельман. — У него была одна такая маленькая, но замечательная штука — алиби. Когда умерли и Боргни, и Шарлотта, он находился в другом месте и мог это доказать.

— Я ничего об этом не знаю, — сказал Сигурд Олтман и скрестил руки на груди. — Знаю только, что видел, как он воткнул нож в Аделе. А письма, которые я посылал, приводили к тому, что их мнимых авторов тут же убивали.

— Вы отдаете себе отчет, что одно это делает вас соучастником убийства?

Юхан Крон кашлянул:

— А вы отдаете себе отчет в том, что заключили сделку, которая преподносит вам и КРИПОС настоящего убийцу на блюдечке с голубой каемочкой? Сами решайте ваши внутренние проблемы, Бельман. Вы получаете all credit и свидетеля, который в зале суда скажет, что видел, как Тони Лейке убивал Аделе Ветлесен. А то, что произошло помимо этого, останется между нами.

— И ваш клиент будет на свободе?

— Таков уговор.

— А что, если Лейке сохранил письма и они всплывут в деле? — спросил Бельман. — Тогда у нас возникнут проблемы.

— Именно поэтому у меня почему-то такое чувство, что они не всплывут, — улыбнулся Крон. — Или как, комиссар?

— А как насчет фотографий Аделе и Тони, которые вы сделали?

— Сгорели в пожаре на «Кадоке», — сказал Олтман. — Чертов Холе.

Микаэль Бельман медленно кивнул. Потом поднял авторучку. «Дюпон». Свинец и сталь. Тяжелая. Но стоило поднести ее к бумаге, сразу показалось, что она пишет сама.

— Спасибо, — сказал Харри. — Конец связи.

Ответом ему был скрежещущий звук, а потом стало тихо, слышно было только монотонное гудение вертолета. Харри отвел в сторону микрофон наушников и посмотрел в окно.

Слишком поздно.

Он только что переговорил по радио с вышкой в Гардермуене. У них в интересах безопасности был доступ почти ко всему, в том числе и к спискам пассажиров. И они смогли подтвердить, что Одд Утму вчера улетел в Копенгаген по заранее заказанному билету.

Пейзаж под ними медленно менялся.

Харри так и видел эту сцену: вот он стоит, убийца, держа в руках паспорт того, кого он пытал и в конце концов убил. Мужчина или женщина за стойкой привычно читают, сверяя, соответствует ли имя в паспорте имени зарегистрированного пассажира, и — если они вообще взглянули на фотографию — думают, с какой стати у взрослого мужчины вдруг брекеты. Поднимают глаза и видят на коричневых, вероятно, подкрашенных зубах брекеты, которые Тони Лейке пришлось сгибать и подрезать, чтобы они кое-как налезли на его собственную великолепную челюсть.

Вертолет влетел в ливень, который взорвался в пузыре плексигласа, побежал по боковым иллюминаторам дрожащими водными ручейками и исчез. Через секунду уже казалось, что никакого дождя и не было.

Палец.

Убийца отрезал себе палец и отправил его Харри в качестве последнего отвлекающего маневра, чтобы показать, что Тони Лейке следует считать мертвым. Что его можно забыть, списать со счетов, сдать в архив. Было ли случайностью, что он выбрал тот же палец, которого не хватало у Харри, сделал себя похожим на него?

Но как же алиби, его безупречное алиби?

Харри и раньше приходила в голову эта мысль, но он отбрасывал ее, потому что хладнокровные убийцы — редкость, отклонение, извращенцы в прямом смысле слова. Но все-таки не замешан ли тут кто-то еще и не объясняется ли все это тем, что у Тони Лейке был сообщник?

— Черт! — произнес Харри настолько громко, что чувствительный микрофон перебросил это слово в три пары других наушников в вертолете.

Харри заметил, что Йенс Рат уставился на него. Возможно, Рат не так уж и не прав. Может, Тони Лейке сейчас и в самом деле сидит где-нибудь с бокалом и экзотической красоткой-хищницей под боком и ухмыляется, потому что уже придумал ответ на нашу загадку.