Этой ночью Микаэлю Бельману снова приснилось свободное падение. Одиночное восхождение в Эль-Чорро, недосягаемая вершина, склон, обрушивающийся на глазах, и стремительно приближающаяся земля. И в последний миг — звон будильника.

Микаэль вытер яичный желток в уголке рта, поднял глаза на Уллу, стоящую за спиной, и она тут же налила ему кофе. Она научилась определять, когда он покончит с едой, чтобы налить ему кофе, потому что это следовало делать именно тогда и ни секундой раньше. Кофе должен быть горячий и в синей чашке. И это была только одна из причин, по которым он ценил Уллу. Другая причина заключалась в том, что жена была в прекрасной форме, по-прежнему притягивая к себе взоры на различных светских мероприятиях, куда их теперь приглашали все чаще и чаще. Как-никак Улла считалась настоящей королевой красоты Манглерюда, когда они стали встречаться, — ему было тогда восемнадцать, а ей девятнадцать. Третья причина состояла в том, что Улла, особо не акцентируя собственной самоотверженности, отказалась от мечты о высшем образовании ради того, чтобы он мог всецело сосредоточиться на своей работе. Но три самые веские причины сидели тут же за столом и спорили, кому достанется пластмассовая игрушка из коробки с корнфлексом и кто будет сидеть сегодня впереди в машине, когда мама повезет их в школу. Две дочки, один сын. Три превосходные причины ценить женщину и то, что их гены так прекрасно дополнили друг друга.

— Ты сегодня вечером тоже поздно? — спросила она и украдкой погладила его по волосам. Он знал, что ей нравятся его волосы.

— Допрос может затянуться, — сказал он. — Сегодня начинаем работать с подозреваемым. — В газетах в течение дня появится то, что они уже знали: арестованный — Тони Лейке, но Бельман принципиально соблюдал профессиональную тайну даже дома. И это, кстати, оправдывало себя, позволяя регулярно объяснять поздний приход: «Дорогая, об этом я не имею права говорить».

— А почему вы не допросили его вчера? — поинтересовалась Улла, укладывая детям бутерброды в коробки для завтраков.

— Нам нужно было собрать больше фактов. И закончить обыск в его доме.

— Что-нибудь нашли?

— Я не могу рассказывать подробности, дорогая, — сказал он и устремил на жену сокрушенный взгляд: профессиональная тайна!

Поскольку Улла на самом деле коснулась довольно деликатной сферы. Ни Бьёрн Холм, ни другие эксперты-криминалисты не нашли во время обыска ничего, что можно было бы непосредственно привязать хоть к какому-то из убийств. Но пока, к счастью, это не так важно.

— Ничего, посидит в КПЗ ночку, может, станет разговорчивее, — сказал Бельман. — Будет более восприимчивым, когда мы начнем. Ведь начало допроса всегда важнее всего.

— Правда? — спросила Улла, и он по голосу понял, что интерес напускной.

— Я должен бежать. — Он встал и чмокнул ее в щеку.

Он действительно ценил Уллу, правда. Самая мысль о том, чтобы отказаться от нее и детей, от того, что служило ему опорой и системой жизнеобеспечения и позволило сделать ставку на карьеру, перейти в другое сословие, — это, разумеется, абсурд. Последовать сердечному порыву, бросить все ради влюбленности, или что оно там на самом деле, — утопия, о которой можно разве что мечтать, про себя или вместе с Кайей. Впрочем, мечты у Микаэля Бельмана были более масштабные.

В коридоре он глянул на себя в зеркало: не застряли ли в передних зубах остатки пищи, аккуратно ли завязан шелковый галстук. Наверняка у входа в Управление полиции уже собралась пресса.

Сколько времени он еще сможет быть с Кайей? Вчера, ему показалось, он заметил в ней какое-то сомнение. И любовью она занималась без прежнего энтузиазма. Но Бельман знал, что, пока он идет к вершине, как сейчас, Кайя останется у него под контролем. И не потому, что она так уж честолюбива и понимает, что он как начальник сможет помочь ее карьере. Тут дело не в логике, тут чистая биология. Женщина, даже сколь угодно современная и эмансипированная, в том, что касается подчинения вожаку стаи, по-прежнему обезьянья самка. Если Кайя сейчас и колеблется, то лишь потому, что поняла: он никогда не оставит свою жену ради нее. Возможно, пора немножко ее поощрить. Нужно ведь, чтобы она продолжала снабжать его информацией из убойного отдела, пока все нити не будут распутаны до конца, пока эта битва не будет закончена. А война — выиграна.

Он подошел к окну, застегивая пуговицы плаща. Этот дом достался ему от родителей, он расположен в Манглерюде — не самом престижном районе города, на взгляд обитателей западной части Осло. Но те, кто здесь вырос, как правило, здесь же и оставались, потому что это район со своей особой душой. И это его район. И отсюда виден весь город. Который тоже скоро станет его городом.

— Идут, — сказал дежурный.

Он стоял в дверях одной из новых допросных, которые КРИПОС оборудовала видеокамерами.

— О'кей, — отреагировал Бельман.

Некоторым следователям нравилось сначала запустить в помещение подозреваемого, заставить его подождать, чтобы понял, кто тут главный. А потом эффектно войти и тут же на него накинуться, пусть оправдывается, пусть почувствует свою уязвимость. Бельман предпочитал, чтобы подозреваемого приводили, когда сам он уже сидел в кабинете. Пусть видит, чья тут территория. Можно ведь и там заставить подозреваемого подождать, можно листать и читать бумаги, чувствуя, как тот начинает нервничать все больше и больше, и наконец — когда приходило время — поднять глаза и обрушиться на жертву. Все это — тонкости техники ведения допроса. Которые он конечно же готов обсудить с другими компетентными следователями. Бельман еще раз проверил, горит ли красный огонек, означающий, что аппаратура для записи включена. Возня с техникой в присутствии подозреваемого может свести на нет все тщательно подготовленное собственное психологическое превосходство.

В окно Бельман видел, как Бивис и Колкка вошли в соседний кабинет. Между ними шел Тони Лейке, которого они сопровождали из КПЗ в Управлении полиции.

Бельман вздохнул. Ну да, пульс у него участился. Смесь охотничьего азарта и тревоги. Тони Лейке отклонил предложение пригласить адвоката. Изначально это было, конечно, только на руку КРИПОС, давало большую свободу действий. Но вместе с тем это сигнал: Лейке уверен, ему нечего опасаться. Бедняга не знает, что у Бельмана есть доказательства: Лейке звонил Элиасу Скугу незадолго до того, как тот был убит. Хотя сам Лейке утверждает, будто даже имени такого никогда не слышал.

Бельман уткнулся взглядом в бумаги и услышал, как Лейке вошел в кабинет. И как Бивис закрыл за ним дверь, в соответствии с полученной от шефа инструкцией.

— Садитесь, — предложил Бельман, не глядя на вошедшего.

И услышал, что Лейке это предложение принял.

По-прежнему глядя в какую-то необязательную бумагу, Бельман водил указательным пальцем под нижней губой — взад-вперед, медленно считая про себя. Один, два, три. В свое время его вместе с коллегами посылали на курсы по новой методике допроса, которую их обязали внедрить, под названием «investigative interviewing». Смысл ее, по мнению этих далеких от жизни университетских умников, заключался в открытости, диалоге и доверии. Четыре, пять, шесть. Бельман спорить тогда не стал, методика как-никак была утверждена на самом верху, но странно все-таки эти университетские представляли себе публику, которую приходилось допрашивать КРИПОС. Эдакие несчастные, но готовые к сотрудничеству горемыки, которые выложат все, что нужно, дай им только поплакать в жилетку. Дескать, прежняя методика, традиционная американская девятишаговая система допроса, принятая в ФБР, антигуманна и манипулятивна, она вынуждает невиновных признаваться в вещах, которых они не совершали, и вообще контрпродуктивна. Семь, восемь, девять. О'кей, одно дело, если перед тобой правда сидит впечатлительный птенчик, но вести душеспасительные беседы с законченными негодяями? Они же на смех тебя подымут с твоей «открытостью, диалогом и доверием»!

Десять.

Микаэль Бельман сложил ладони домиком и поднял глаза:

— Мы знаем, Лейке, что вы звонили Элиасу Скугу отсюда, из Осло, и что потом, двумя днями позже, были в Ставангере. И что вы его убили. Это факты, которыми мы располагаем. Но мне интересно, почему вы это сделали. Или же у вас не было никакого мотива, Лейке?

Это был шаг номер один в девятишаговой системе ведения допроса, разработанной агентами ФБР Инбау, Рейдом и Бакли: конфронтация, попытка шокировать собеседника, сразу послать его в нокаут, утверждая, что все уже известно и запираться нет никакого смысла. Остается только одно: признаться. В данном случае Бельман комбинировал шаг номер один с другим приемом: связать подтвержденный факт с одним или несколькими неподтвержденными. Сейчас он соединил бесспорную дату телефонного звонка с тем, что Лейке ездил в Ставангер и что он убийца. Услышав первое утверждение, Лейке решит, что у них есть доказательства и всего остального. И что эти доказательства настолько неопровержимы, что осталось только получить ответ: почему?

Бельман увидел, как Лейке сглотнул, как пытается улыбнуться, обнажая белые крупные зубы, увидел замешательство в его глазах и понял, что уже победил.

— Никакому Элиасу Скугу я не звонил, — сказал Лейке.

Бельман вздохнул:

— Вы хотите, чтобы я показал вам распечатку из центра учета звонков «Теленора»?

Лейке пожал плечами:

— Я не звонил. Какое-то время тому назад я потерял мобильный телефон. Может быть, кто-то звонил этому Скугу с него?

— Не надо умничать, Лейке. Мы говорим о вашем стационарном, домашнем телефоне.

— Еще раз вам говорю: я ему не звонил.

— Слышу. Если верить адресному реестру, вы живете один?

— Да. То есть…

— Иногда у вас ночует ваша невеста. И иногда вы встаете раньше нее и уезжаете на работу, а она остается в квартире.

— Бывает. Но чаще я сам у нее бываю.

— Да ладно, неужели у дочки судовладельца Галтунга гнездышко получше, чем у вас, Лейке?

— Возможно. Во всяком случае, уютнее.

Бельман скрестил руки на груди и улыбнулся:

— Тем не менее если это не вы звонили Скугу из своего дома, то, значит, это была она. Я даю вам пять секунд, чтобы вы начали говорить правду, Лейке. Через пять секунд патрульная машина с включенной сиреной отправится к ее гнездышку и привезет ее сюда в наручниках. Мы дадим вашей невесте возможность позвонить отцу и сообщить, что вы обвиняете ее в том, что она звонила Скугу. Андерс Галтунг наймет для своей дочери свору самых кусачих норвежских адвокатов, а вы получите настоящего противника. Четыре, три.

Лейке снов пожал плечами:

— Если вы полагаете, что можете дать приказ арестовать молодую девушку с безупречным прошлым, на здоровье. Только, думаю, в таком случае настоящего противника получу не я.

Бельман разглядывал собеседника. Неужели он все-таки недооценил этого Лейке? Сейчас уже не поймешь, что он думает. Тем не менее с шагом номер один покончено. Признания не получилось. Ладно, остается еще восемь. Шаг номер два предписывает выказать подозреваемому симпатию, некоторое понимание его мотивации. Что, в свою очередь, предполагает знание мотивов. Однако мотив, по которому были лишены жизни все, кто в одно и то же время ночевал в одной и той же хижине, оставался совершенно непонятным, если не считать того понятного факта, что мотивы, движущие большинством серийных убийц, запрятаны в таких уголках души, куда мало кто из нас заглядывает. Поэтому, готовясь к допросу, Бельман решил не особо задерживаться на шаге понимания и симпатии, а сразу перейти к третьему, мотивирующему шагу: дать подозреваемому основания сознаться.

— Дело в том, Лейке, что я вам не враг. Я всего лишь человек, который хочет понять, почему вы делаете то, что вы делаете. Что вами руководит? Совершенно очевидно, что вы человек способный и неглупый, судя по тому, чего вы добились в бизнесе. Меня это поражает, меня восхищают люди, которые ставят цели и добиваются их, что бы там о них ни думали другие. Люди, выделяющиеся из серой массы. Смею сказать, что я и сам из таких. Возможно, я понимаю вас лучше, чем вы думаете, Тони.

Бельман заранее попросил одного из следователей позвонить биржевому коллеге Лейке и узнать, как Лейке произносит свое имя: Тоуни, Тони или Тонни. Ответ был «Тони». Бельман соединил правильно произнесенное имя с тем, что поймал и попытался удержать взгляд подозреваемого.

— А сейчас я расскажу вам то, что мне на самом деле не следовало вам говорить, Тони. Видите ли, у нас по некоторым нашим сугубо внутренним причинам крайне мало времени на все это дело, и поэтому нам ужасно нужно признание. В обычной ситуации мы бы не стали предлагать сделку в обмен на признание подозреваемому, против которого у нас столько доказательств, но это ускорит рассмотрение дела. И в обмен на признание — которое, по правде говоря, не так уж и необходимо для того, чтобы вас осудили, — я хочу предложить вам основательно скостить срок. К сожалению, я ограничен рамками закона и не могу конкретизировать мое предложение, но — строго между нами — это будет зна-чи-тель-но-е смягчение наказания. Ну как, Тони? Я обещаю. И теперь это записано на пленку. — Он показал на красный огонек на столе между ними.

Лейке долго и задумчиво смотрел на Бельмана. Потом раскрыл рот:

— Те двое, которые меня сюда доставили, сказали, что вас зовут Бельман.

— Можете называть меня Микаэль, Тони.

— Еще они сказали, что вы очень неглупый человек. Жесткий, но на вас можно положиться.

— Я думаю, у вас будет возможность в этом убедиться.

— Вы сказали «значительное», не так ли?

— Даю вам слово. — Бельман почувствовал, как учащенно забилось сердце.

— Ладно, — сказал Лейке.

— Отлично. — Микаэль Бельман коснулся нижней губы большим и указательным пальцами. — Начнем сначала?

— Давайте. — Лейке вынул из заднего кармана бумажку, которую Трульс и Юсси, по всей видимости, разрешили ему оставить. — У меня есть даты и часы, мне дал их Харри Холе, поэтому много времени это не займет. Итак, Боргни Стем-Мюре умерла между двадцатью двумя и двадцатью тремя часами шестнадцатого декабря в Осло.

— Верно. — Бельман ощутил, как его охватывает ликование.

— Я проверил по календарю. В это время я находился в Шиене, в Пер-Гюнтовском зале Дома Ибсена, где рассказывал о моем колтановом проекте. Это может подтвердить администратор, у которого я арендовал этот зал, а также двадцать собравшихся там потенциальных инвесторов. Я исхожу из того, что вы знаете, что ехать туда примерно два часа. Следующая была Шарлотта Лолле, между — сейчас посмотрим… тут стоит от двадцати трех до полуночи третьего января. В это время я ужинал с несколькими более мелкими инвесторами в Хамаре. Два часа езды на машине от Осло. Кстати, туда я ехал поездом, даже попытался найти билет, но, к сожалению, безуспешно.

Он улыбнулся извиняющейся улыбкой переставшему дышать Бельману. И, не пряча рафинадных зубов, закончил так:

— Однако я надеюсь, что хотя бы кто-то из двенадцати свидетелей, с которыми я был на том ужине, может считаться надежным.

— А потом он сказал, что его, пожалуй, смогут обвинить в убийстве Марит Ульсен, потому что хотя он и был в тот вечер дома со своей невестой, но выходил оттуда один, на два часа, — бегал на лыжах по освещенной лыжне в Сёркедалене.

Микаэль Бельман покачал головой и еще глубже засунул руки в карманы плаща, разглядывая «Больную девочку».

— Тогда же, когда умерла Марит Ульсен? — спросила Кайя, склонила голову чуть набок и посмотрела на рот бледной и, вероятно, умирающей девочки. Она обычно сосредотачивалась на какой-то одной детали, когда они с Микаэлем встречались в музее Мунка. Иногда это были глаза, иногда — пейзаж на заднем плане, солнце или просто-напросто подпись художника.

— Он сказал, что ни он, ни эта девица Галтунг…

— Лене, — подсказала Кайя.

— …точно не помнят, когда он вышел из дому, но похоже, довольно поздно, он обычно бегает поздно вечером, чтобы на лыжне было поменьше народу.

— Так что Тони Лейке вполне мог вместо этого быть во Фрогнер-парке. В Сёркедален он должен был ехать по платному участку дороги туда и обратно. Если у него есть электронная абонементная карточка на лобовом стекле, то время регистрируется автоматически. И тогда можно… — Кайя повернулась и вдруг осеклась, встретив его холодный взгляд. — Но вы это, конечно, уже проверили?

— В этом не было нужды, — сказал Микаэль. — У него нет абонемента, он останавливается и всякий раз платит наличными. А тогда машина не регистрируется.

Кайя кивнула. Они побрели дальше, к следующей картине, и встали за спинами каких-то японцев, которые указывали на полотно, кудахтали и жестикулировали. Преимущество встреч в музее Мунка в будни — кроме того, что он находится как раз между Брюном и Управлением полиции в Грёнланне, — заключалось в том, что сюда ходят одни туристы, и тут ты уж совершенно точно не встретишь коллег, соседей или знакомых.

— А что Лейке сказал насчет Элиаса Скуга и Ставангера? — спросила Кайя.

Микаэль снова покачал головой:

— Признал, что в этом его также можно подозревать. Поскольку в ту ночь он спал один дома, то есть никакого алиби у него нет. Тогда я спросил его, пошел ли он на работу на следующий день, и он ответил, что не помнит, но предполагает, что пришел туда, как обычно, в семь часов. И что я могу поговорить с человеком в бюро пропусков их офисного центра, если я считаю, что это важно. Я поговорил и выяснил, что Лейке заказал один из залов заседаний на четверть десятого. Я переговорил в офисе с несколькими инвесторами, и оказалось, что двое из них были на заседании вместе с Лейке. Так что если он ушел из квартиры Элиаса Скуга в три часа ночи, то ему, чтобы успеть наутро в офис, пришлось бы воспользоваться самолетом. Однако имени Лейке нет ни в одном в пассажирском списке.

— Это еще ни о чем не говорит, он мог лететь под чужим именем и по поддельным документам. И кроме того, у нас по-прежнему есть его телефонный звонок Скугу. Как он это объяснил?

— Он даже не пытался, просто отрицал, — фыркнул Бельман. — И что хорошего, интересно, находят в «Танце жизни»? Тут даже лица не прописаны. Если хочешь знать мое мнение, они выглядят как зомби.

Кайя внимательно посмотрела на танцующих на картине.

— Может, они такие и есть, — сказала она.

— Зомби? — Бельман хохотнул. — Ты правда так считаешь?

— Люди водят хоровод, танцуют, но изнутри ощущают себя мертвыми, погребенными, разлагающимися. Точно.

— Интересная теория, Сульнес.

Она терпеть не могла, когда ее называли по фамилии, а он обычно обращался к ней так, когда злился или считал уместным напомнить о своем интеллектуальном превосходстве. И она позволяла это ему, потому что у него, видимо, бывала такая потребность. А иной раз он и правда, наверное, оказывался умнее. Ведь она и влюбилась-то, кажется, в первую очередь в его несомненный интеллект. Впрочем, сейчас это уже плохо помнилось.

— Мне надо возвращаться на работу, — сказала она.

— И что ты там будешь делать? — спросил Микаэль и взглянул на смотрителя, который стоял и зевал за барьером в глубине зала. — Считать скрепки и ждать, пока ваш отдел закроют? Ты хоть понимаешь, какую проблему ты мне устроила с этим Лейке?

— Я устроила? — изумленно воскликнула она.

— Поменьше эмоций, дорогая. Именно ты позвонила мне и сообщила, что Харри нарыл на Лейке. И что собирается его задержать. Я тебе поверил. Я поверил тебе настолько, что арестовал Лейке по твоей наводке и потом фактически рассказал прессе, что дело раскрыто. И сейчас мы огребем по полной. У парня железное алиби по меньшей мере по двум убийствам. Дорогая, нам придется его выпустить в течение суток. Будущий тесть Галтунг небось сидит и думает, а не подать ли уже иск и кого из этих чертовых адвокатов задействовать, а министру юстиции очень захочется узнать, как могла выйти такая промашка? И голова, которая в данный момент лежит на плахе, не твоя, не Холе и не Хагена, — это моя голова там лежит, Сульнес. Понимаешь? Только моя. И с этим надо что-то делать. Причем тебе!

— И что я должна сделать?

— Пустяк, а дальше мы уже сами. Я хочу, чтобы ты сегодня пошла с Харри погулять. Вечерком.

— Погулять? Я?

— Ты ж ему нравишься.

— С чего ты взял?

— Я что, не рассказывал тебе, что видел, как вы сидели и курили на веранде?

Кайя побледнела:

— Ты пришел поздно, но ты не сказал, что нас видел.

— Вы были настолько поглощены друг другом, что и не заметили, как я подъехал, так что я припарковался и стал на вас смотреть. Ты ему нравишься, дорогая. И сейчас я хочу, чтобы ты его куда-нибудь с собой увела, ненадолго, на пару часов.

— Почему?

Микаэль Бельман улыбнулся.

— Он слишком много дома сидит. Или лежит. Хагену не следовало давать ему отдыхать, таким людям, как Холе, это противопоказано. И мы же не хотим, чтобы он там спился в Оппсале, не так ли? Своди его куда-нибудь поужинать. В кино. Пивка попить. Только позаботься о том, чтобы его не было дома между восемью и десятью. И будь осторожна. Я не знаю, он такой проницательный или просто параноик, но он очень пристально смотрел на мою машину в тот вечер, когда от тебя уходил. Договорились?

Кайя не ответила. Микаэль улыбался той улыбкой, о которой она могла только мечтать во время долгой разлуки, когда работа или семейные обязательства мешали их встречам. Так почему эта улыбка действует на нее сейчас как рвотное?

— Ты… не собираешься ли ты…

— Я собираюсь сделать то, что должен, — сказал Микаэль и глянул на свои часы.

— А должен ты…

Он пожал плечами:

— А ты как думала? Поменять головы на плахе, ясное дело.

— Не проси меня об этом, Микаэль.

— А я тебя и не прошу, дорогая. Я тебе приказываю.

Голос ее был едва слышен:

— А если… если я скажу «нет»?

— Тогда я уничтожу не только Холе, но и тебя тоже.

Свет с потолка высветил пятна на его лице. Как он красив, подумала она. Кто-то должен написать его портрет.