Глава 27
Добрая, вороватая и алчная
— Я тут был недалеко, — сказал Харри. — Но ты, похоже, куда-то собралась?
— Да нет, — улыбнулась Кайя, стоя в дверях в толстой дутой куртке. — Просто сижу на веранде. Заходи. Надевай вон те тапки.
Наверху на веранде оба уселись в огромные деревянные кресла. На Людер-Сагенс-гате было тихо и пустынно — один-единственный припаркованный автомобиль на целую улицу. В освещенном окне второго этажа в доме напротив Харри увидел мужскую фигуру.
— Это Грегер, — сказала Кайя. — Ему сейчас восемьдесят. Мне кажется, он вот так с войны сидит и наблюдает за тем, что происходит на улице. Мне нравится думать, что он за мной приглядывает.
— Да, это важно, — согласился Харри и достал пачку сигарет. — Думать, что за тобой есть кому присмотреть.
— А у тебя есть такой Грегер?
— Нет, — сказал Харри.
— Не угостишь?
— Сигаретой?
Она засмеялась:
— Я иногда курю. Это меня… успокаивает, мне так кажется.
— М-м-м. А ты думала уже, чем будешь заниматься? Я имел в виду, после этих сорока восьми часов?
Она покачала головой:
— Вернусь в отдел. Буду сидеть, положа ноги на стол. Ждать какого-нибудь убийства, которое покажется КРИПОС настолько незначительным, что они на него не позарятся.
Харри выбил из пачки две сигареты, сунул их в рот, прикурил и протянул одну Кайе.
— «Now, Voyager», — засмеялась она. — Хен… Хен… Как его звали, того, кто так делал?
— Хенрейд, — ответил Харри. — Пол Хенрейд.
— А как звали ту, для кого он прикуривал сигарету?
— Бетт Дэвис.
— Убойный фильм. Дать тебе куртку потеплее?
— Спасибо, не надо. А почему ты, кстати, сидишь на террасе? Нельзя сказать, что тут тропики.
Она подняла вверх книгу.
— У меня от холодного воздуха лучше работают мозги.
Харри посмотрел на обложку: «Материалистический монизм».
— Хм. Что-то наводит меня на воспоминания об экзамене по философии в университете.
— Верно. Материализм утверждает, что все — материя и силы. Все, что происходит, — часть длинного математического уравнения, цепная реакция, последствия того, что уже произошло.
— А свобода воли — только иллюзия?
— Точно. Наши действия определяются химией нашего мозга, которая определяется тем, кто с кем решил завести детей, что, в свою очередь, объясняется химией их мозга. И так далее. Все можно проследить в прошлом — вплоть до Большого взрыва и еще дальше. Даже то, что эта книга будет написана, и то, о чем ты думаешь в данный момент.
— Что-то припоминаю, — сказал Харри и выдохнул сигаретный дым в ноябрьскую ночь. — Один метеоролог говорил, что, будь у него главные переменные, он мог бы предсказать всю погоду на все будущие времена.
— А мы могли бы помешать убийствам до их совершения.
— И вычислить, что стреляющая сигареты женщина-полицейский будет сидеть на холодной веранде с дорогущим философским томом.
Она засмеялась.
— Я не сама купила эту книжку, я просто сняла ее с этой вот полки. — Она затянулась сигаретой, надув губы, дым попал ей в глаза. — Я книги никогда не покупаю. Просто беру их почитать. Или ворую.
— Меньше всего я думал, что ты воровка.
— И никто не думает, поэтому я никогда не попадаюсь, — сказала она и положила сигарету в пепельницу.
Харри кашлянул.
— А как ты воруешь?
— Я ворую только у знакомых и у тех, кто от этого не обеднеет. И не потому, что я скупая, просто я немного алчная. Когда я училась, то воровала рулоны туалетной бумаги из туалета в университете. А ты, кстати, вспомнил, как называется та замечательная книга Фанте?
— Нет.
— Пошли мне эсэмэску, когда вспомнишь.
Харри рассмеялся:
— Извини, я не посылаю эсэмэсок.
— Почему?
Харри пожал плечами:
— Не знаю. Мне не нравится сама идея. Как туземцам не нравилось, когда их фотографируют, потому что им казалось, что они теряют частичку своей души.
— Я знаю! — с жаром откликнулась Кайя. — Ты не хочешь оставлять улик. Следов. Неопровержимых доказательств того, кем ты был. Ты хочешь знать, что исчезнешь целиком и полностью.
— В точку, — сухо признался Харри и затянулся. — Хочешь вернуться в дом? — Он кивнул на ее ладони, которые она засунула под себя.
— Да нет, просто руки немного замерзли, — улыбнулась она. — Зато сердце горячее. А ты как?
Харри посмотрел на дорогу по ту сторону садовой ограды. На припаркованную машину.
— Что я?
— Ты похож на меня? Хороший, вороватый и алчный?
— Да нет, я плохой. Честный и алчный. А муж у тебя какой?
Это позвучало жестче, чем хотелось, как будто он пытается поставить ее на место, потому что она… потому что она — что? Потому что она сидит здесь, потому что красивая, потому что ей нравятся те же вещи, что и ему, потому что она дала ему тапки мужа и при этом ведет себя так, как будто его не существует.
— И что муж? — спросила она с улыбкой.
— Ну, во всяком случае, нога у него огромная, — услышал Харри свой собственный голос и немедленно испытал желание стукнуть как следует головой о столешницу.
Она громко рассмеялась. Смех покатился сквозь черную тишину Фагерборга, висящую над домами, садами, гаражами. Гаражи. У всех были гаражи. И только одна машина припаркована на улице. И конечно, может быть тысяча причин, по которым она там стоит.
— У меня нет мужа, — сказала она.
— Значит…
— Значит, у тебя на ногах тапки моего брата.
— А те, на лестнице…
— …тоже старшего брата, они стоят там, потому что я вбила себе в голову, будто мужские ботинки сорок шестого с половиной размера могут отпугнуть плохих мужчин с дурными намерениями.
Она многозначительно посмотрела на Харри. Тот предпочел не замечать двойного дна.
— Значит, твой брат живет здесь?
Она покачала головой:
— Он умер. Десять лет назад. Это папина квартира. В последние годы, когда Эвен учился в Блиннерне, он жил здесь вместе с папой.
— А папа где?
— Он умер вскоре после Эвена. А я тогда уже переехала сюда, так что квартира досталась мне.
Кайя подтянула колени к подбородку и положила на них голову. Харри смотрел на ее изящную шею, на ямочку под забранными наверх волосами, на выбившиеся прядки.
— Ты часто о них думаешь? — спросил он.
Она подняла голову.
— Об Эвене чаще, — сказала она. — Папа ушел от нас, когда мы были еще маленькие, а мама жила в своем мире, так что Эвен стал для меня как бы и мамой и папой. Он помогал мне, подбадривал, воспитывал меня, он был для меня образцом во всем. Когда ты близок с кем-то так, как с Эвеном, от этого никогда не уйти. Никогда.
Харри кивнул.
Кайя осторожно кашлянула.
— Как дела у твоего отца?
Харри внимательно изучал пламя сигареты.
— Тебе не кажется это странным? — спросил он. — Что Хаген дал нам сорок восемь часов. Освободить кабинет мы могли бы и за два.
— Ну, а ты сам что думаешь?
— Может, он решил, что мы потратим два последних рабочих дня на что-то полезное?
Кайя уставилась на него.
— Разумеется, не на то, чтобы расследовать дело об убийствах, это мы предоставим КРИПОС. Но я слышал, что группе, которая занимается розыском пропавших без вести, нужна помощь.
— О чем ты?
— Об Аделе Ветлесен, молодой женщине, насколько я знаю, никак не связанной ни с каким делом об убийстве.
— Ты думаешь, что нам надо…
— Я думаю, что мы встречаемся на работе завтра в семь утра, — сказал Харри. — И посмотрим, можем ли мы быть хоть немного полезны.
Кайя Сульнес затянулась сигаретой. Выпустила дым и затянулась опять.
— Ну что, успокоилась? — спросил Харри с кривоватой улыбкой.
Кайя покачала головой, она держала сигарету перед собой.
— Мне хочется сохранить работу, Харри.
Харри кивнул.
— Это дело добровольное — приходить или нет. Бьёрн тоже хочет подумать.
Кайя снова затянулась сигаретой. Харри потушил свою.
— Пора идти, — сказал он. — У тебя зуб на зуб не попадает.
По дороге назад он попытался увидеть, есть ли кто-то в припаркованном автомобиле, но незаметно подойти поближе было невозможно. И он предпочел не рисковать.
Дом в Оппсале ждал его. Большой, пустой и полный эха.
Он лег на кровать в комнате своего детства и закрыл глаза.
Ему приснился сон, который снился ему так часто. Гавань для яхт в Сиднее, поднимающаяся цепь, жгучая медуза всплывает на поверхность, и никакая это не медуза, а рыжие волосы, плавающие вокруг белого женского лица. А потому пришел другой сон. Новый. Впервые он привиделся в Гонконге накануне Рождества. Харри лежал и смотрел на торчавший в стене гвоздь с насаженным на него чувственным лицом с ухоженными усами. Во сне Харри что-то держал во рту, ему казалось, это что-то вот-вот взорвет его голову. Что же это было? Это было обещание. Харри вздрогнул, потом еще и еще. Три раза. Потом он заснул.
