10. Поле надежды

Кантор опять низко опустил голову, подхватил упавшие очки. Сквозь редкие волоски блестел зайчик лысины. Кантор произнес безнадежно и очень искренне:

– Ну как… как мне убедить тебя? Как доказать, что все это – лишь твоя фантазия?.. Конечно, я понимаю, тебе не хочется расставаться с надеждой… Но если надежда бессмысленна…

Ежики медленно скручивал в себе нахлынувшую слабость и покорность. Сказал сумрачно и с новой упрямой ноткой:

– Ничего не доказывайте. Просто не мешайте… Не вмешивайтесь больше, когда я буду… искать.

– Ты собираешься туда опять?

– А вы как думали!

– Но…

– Вы что, хотите удержать меня? – спросил Ежики тихо и бесстрашно. – Тогда вам надо меня убить.

– Нет, ты помешался на этом. По-твоему, Командорская община только и думает, как убить двенадцатилетнего Радомира… Есть более безобидный способ разрешения спора.

Ежики вскинул глаза.

– Докажите, в конце концов, что это Якорное поле существует! – Кантор плотно посадил очки и встал. – И на том закончим нашу дискуссию…

– Как я докажу?! Вы это сами знаете, а…

– Доказать проще простого. Мы вместе поедем по Кольцу и убедимся: есть такая станция или нет ее…

– И там увяжетесь за мной!

– Я клянусь: как только услышу «Станция Якорное поле», оставлю вас и не подойду к вам более никогда. Ни как ректор, ни как… человек, который к вам… в достаточной степени привязан.

Тень подозрения мелькнула у Ежики. Но… ведь если станция и застава есть – значит, они есть! И в самом деле, проще всего поехать и выяснить раз и навсегда!

Однако на что рассчитывает Кантор? Ведь он же знает, он там был… Или не был? Может, Ежики привиделась эта белая комната, где сидели Кантор, доктор и незнакомец? Может, он просто потерял сознание от страха и отчаяния, когда заблудился в кронверке?.. А потом сам не помнил, как добрался до станции, сел в поезд…

Или так! Люди в комнате были, но другие, незнакомые, а Ежики показалось, что ректор и доктор Клан… И возможно, эти люди отвели (или отнесли) мальчишку в вагон…

Но зачем?

И почему такой обман? Почему не пустили туда, куда он рвался всей душой? Фальшивый номер засветили над дверью…

А может быть, и телефон приснился? И Голос?

Нет!..

«Ежики… Беги, малыш, беги, пока светит луна…»

Он не добежал… Но луна-то светит и сейчас. По крайней мере, там светит! Сегодня – даже ярче вчерашнего: стала еще круглее…

– Едем, – сказал Ежики, будто камень уронил.

– Сейчас? – начал Кантор. Обжегся мальчишкиным взглядом. – Ну… конечно, такой час, это не в правилах лицея, но… раз такая ситуация… Но у меня одна просьба!

Ежики смотрел сумрачно и нетерпеливо.

– …Даже не просьба, условие: возьмем c собой воспитателя Янца. Клянусь, я ничего не замышляю! Но посудите сами: нам нужен свидетель. Третий человек! Беспристрастный. А господин Янц как раз отличается… гм… бесхитростным нравом и прямотой суждений.

– Как хотите…

С этой минуты в Ежики стало расти горькое понимание, что ничего не выйдет… В машине он скорчился между Кантором и почтительно-безмолвным исполнительным Янцем. За прозрачным колпаком разворачивался, катился назад громадный город – разноцветная карусель огней, струящихся реклам, светящихся стеклянных стен, иллюминаций. Тысячи людей спешили веселиться, смотрели на площади кино, толпились в открытых кафе, шли куда-то карнавальной толпой… Праздничный беззаботный вихрь.

И если в этом вихре плохо и одиноко одной какой-то затерянной песчинке, что с того? А если даже и не одной… Сколько таких песчинок? Мчится в машине сгорбленный тоскливым предчувствием Ежики. Летит где-то в черном пространстве без воздуха и тепла не нашедший себя на Земле Яшка… А может, и не летит. Может, ничего не вышло, и он свалился назад, в травяную гущу лицейского парка… А в траве, у игрушечного домика, один на один со своей печалью съежился маленький Гусенок…

«Так и не узнал, как его зовут… Теперь, наверно, и не узнаю. Потому что не вернусь…»

Откуда это странное чувство, что он не вернется в лицей? Была бы надежда, что все-таки попадет на заставу, – тогда еще понятно. Однако надежды этой все меньше и меньше. А вместо нее ощущение, что увозят его в какой-то пасмурный, совсем безрадостный край.

…Сели в поезд у Южного вокзала. Как полагается, в хвостовой вагон. Но все было не так. И Ежики даже не удивился, когда следующую станцию объявил чужой, незнакомый голос.

– Голос другой… – сказал Ежики, глядя за черное стекло.

Кантор, кажется, пожал круглыми плечами. Тогда Ежики сказал злее:

– Это вы подстроили.

Кантор вздохнул: мол, стерплю и это.

– Я не занимаюсь проблемами Службы движения… Голос, возможно, решили сменить после того случая в диспетчерской. Специально, чтобы не травмировать вас…

Почти без волнения, без ожидания слушал Ежики названия станций. И не удивился, только совсем поник, услыхав после Солнечных часов: «Следующая станция – Площадь Карнавалов»…

…Там, на Площади, они вышли из вагона. Ежики встал у края платформы. Свет плафонов казался серым… Кантор нерешительно, виновато даже переступил рядом своими мягкими башмаками.

– Ну… что? Поедем домой?

Ежики молча помотал головой.

– Ну… а что вы предлагаете, Матиуш?

Ежики молчал. Ничего он не предлагал. Ничего не хотел… Улететь бы, как Яшка, в черноту, чтобы не видеть, не слышать. Никого, ничего…

Воспитатель Янц молчал рядом почтительно и с готовностью делать, что скажет ректор. Судя по всему, он не очень понимал, что происходит.

Кантор сказал опять:

– Матиуш, мальчик мой, я же не виноват…

– Виноваты.

Ежики бросил это просто так, последним толчком упрямства. Но следом за словом толкнулась и догадка – слабенько так, намеком…

– Да в чем же опять вы меня обвиняете? – Это у Кантора получилось театрально. Даже люди на платформе заоглядывались.

– Потому что я ехал с вами… Вот если бы один…

Кантор не стал обвинять его ни в глупости, ни в упрямстве, ни в нелепой вере в потусторонние чудеса. Он сказал кротко и утомленно:

– Господин Янц. Вы с мальчиком вернетесь на станцию Солнечные часы. Там Радомир сядет на встречный поезд и приедет сюда один. Я встречу… Или нет, встретите вы. А отвезу его туда я…

Надежда затеплела в душе у Ежики. Но лишь на полминуты. Когда он услышал опять чужой голос, понял, что все зря. И на перроне Солнечных часов, оставленный Кантором, сел в хвостовой вагон безнадежно, как арестант.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Площадь Карнавалов…

Там он покорно сошел, сразу увидел Янца с вопросительно-заботливым лицом. Длинного, доброго, ничего не понимающего человека. И от этой беспонятливой тупой доброты, оттого, что сейчас надо ехать в лицей, оттого, что на Кольце он никогда уже не услышит маминого голоса, и оттого, что не будет в жизни Якорного поля, Ежики проткнула беспощадная тоскливая боль… Раньше он только в книжках читал, что от горя может болеть сердце. Даже тогда, при страшном известии о маме, оно замирало, колотилось неровно, однако без боли. А теперь у него, у мальчишки, не ведавшего раньше ни одной серьезной хвори, в сердце словно вошла стальная спица.

Ежики согнулся, хватанул губами воздух, понял, что сейчас умрет, и не испугался. Даже наоборот. Только не надо, чтобы так больно. Он прижал к ребрам растопыренную ладонь. Стало легче. Сквозь материю нагрудного кармана в ладонь ласково ткнулось круглое пятнышко теплоты. В ладонь – и обратно в грудь… Возможно, это в ладони пульсировала жилка, но казалось, что монетка в кармане бьется – с колоском и профилем Хранителя-мальчишки. Живет под рукою. И посылает сердцу мягкие толчки спасительной теплоты… И колючая спица тает, и можно вздохнуть…

Спасибо, Хранитель Итан, спасибо, колосок… Спасибо, йхоло…

А ведь там, на ребре монетки, написано: «На Дороге не останавливайся, шагай через Границу смело»… Он сам прочитал эти слова через шар. Прочитал там … Не могло же и это быть бредом! Есть оно, есть Якорное поле!

И Ежики, как наяву, увидел его: ночное, под круглой белой луной. Мохнатые седые одуванчики рассыпались по пригоркам, светятся в голубоватых лучах. Чернеют якоря. И яркой искрой горит отражение луны в оставленном на глыбе ракушечника шаре…

Там же, совсем недалеко, – комната с часами и телефоном. «Ешики… Беги, малыш…» Второй раз он не попался бы в ловушку!

И до всего этого рукой подать! Просто они закрыли путь. Спрятали от Ежики станцию! А она совсем рядом, за толщей камней, в конце короткого туннеля! Может быть, всего в сотне шагов!..

– Радомир, что с вами? Сейчас приедет господин Кантор и отправимся домой, потерпите… Радомир!

Ежики, не разгибаясь, прыгнул с платформы на полотно. Магнитная резина спружинила под кроссовками. Как пластик стадионной дорожки.

– Радоми-и-ир!!

Нет, сердце больше не болело. Оно стучало, как нетерпеливый мотор, а встречный воздух рвал волосы и капитанку. Скорей! Скорей! Наконец-то решена задача, открыт секрет пути! Радостная догадка – нет, не догадка, а знание, что вот-вот откроется слева уходящий к Якорному полю туннель, – несла Ежики со скоростью луча.

Еще секунда! Сейчас…

Мелькали желтые лампы, туннель плавно уходил вправо. И вот, скользя из-за поворота, возник и разгорелся на бетонной стене белый набегающий свет… Что это?!

Это был, конечно, поезд. Он возник в дальнем сужающемся полукружье – две фары, солнечный прожектор наверху, стеклянная выпуклость моторной кабины. Ежики показалось даже, что он видит синие, широко разнесенные оптические «глаза» автомашиниста. Скользя по подушке антиграва, стеклянная сигара летела на Ежики, толкая перед собой упругую толщу воздуха.

«Не успел!»

И не было по сторонам ни спасительной ниши, ни щели. Но Ежики подумал об этом лишь мельком. Ему не нужна была щель!

Он, не сбавляя скорости, рассекал воздух плечом. В нарастании свистящего шума и огней в эти последние секунды к нему пришло ясное понимание: нет бокового туннеля. Есть один путь – прямой! Как у летящего в Космосе Яшки – с его надеждой на столкновение! Удариться – и стать звездой! Тогда пробьешься…

Свистело в ушах, свистело вокруг. Даже не свист, а тысячи голосов. Как на стадионе, когда впереди всех рвешься по дорожке к финишному поперечному лучу… Но среди этого рева – ясно и негромко: «Беги, малыш, беги, пока светит луна…»

Он выхватил из нагрудного кармана монетку, сжал в пульсирующей ладони. Главное – не сбавить скорость, тогда не страшно…

Слепящий свет охватил его со всех сторон, белый, нестерпимый… Но в последний миг свет сжалился, смягчился, из него соткалось желтое окно с переплетом в виде буквы «Т». И мальчика Ежики приняла мягкая милосердная тьма.

…Выйдя из вагона, Кантор стал свидетелем странной суеты, даже паники. Куда-то бежали люди в форме служащих Дорожной сети, неприлично всхлипывал и дергал руками Янц. Его поддерживали несколько пассажиров. Белое, чужое лицо было у Янца. Беспомощный мокрый рот…

– Но почему, почему! – выкрикивал Янц. – Почему не сработала автоматика?! Человек на пути! Так не бывает! Я… нет, он прыгнул, а я… Должен быть сигнал «стоп»!

Человек в малиновой пилотке дежурного подошел, сказал со сдержанным раздражением:

– Такого не может быть. Включились бы все сигналы, поезд бы не прошел.

– А он прошел, да… – Янц обмяк. И вдруг вытаращил глаза. Он и окружающие стояли в самом конце платформы, где Янц только что безуспешно пытался отыскать пульт с ручным аварийным сигналом. Теперь он увидел рядом круглый нос моторного вагона. Стеклянную оконечность громадной сигары, линзы объективов, черную подошву антиграва, неяркий при боковом свечении прожектор…

Янц хлопнул губами, посмотрел на Кантора, заулыбался просительно, облегченно, виновато.

– Значит… да, конечно. Он спрятался там в какой-то нише. Надо сказать, найти…

Кантор обратился к собравшимся мягко, но веско:

– Господа, с ним был мальчик и куда-то убежал. А… господину Янцу показалось, что он прыгнул на полотно. Такое… э… бывает иногда с господином Янцем… Пойдемте, голубчик, я отвезу вас домой.

Людям – что! Удивились и побежали по своим делам. Пожав плечами, отошел дежурный. Он-то уж точно знал: лазерные контролеры остановят поезд наверняка, если кто-то на пути.

– Но ведь надо сказать. Найти… Если он в какой-нибудь нише! – опять вскрикнул Янц.

Кантор тихо приказал:

– Прекратите истерику, болван… И не дергайтесь, там нет никаких ниш.

– А… да! Но…

– Когда это случилось?

– Он вышел из вагона и… Но он же спасся, верно? Ведь на поезде… никаких следов, да?.. Ведь мне сперва показалось… поезд выходит, а на нем, впереди… Это… так страшно…

Кантор снял очки и стал вытирать их очень белым платком.

– Это в самом деле было бы страшно… Боюсь, однако, что случилось более страшное…

Янц дернулся и опять открыл рот. Кантор убрал очки в карман, прикрыл ладонями глаза.

– Боюсь, что он все-таки пробился.

– Я… не понимаю…

– И я не понимаю. Ведь он пошел по часовой… Как же он сумел?.. Хотя, конечно, масса встречного поезда…

– Господин ректор, он жив? Мне… нам не придется отвечать?

– Если жив – придется… Ведь он уведет многих, а главное – приведет тех …

– Кого?

Кантор опустил руки. Выпрямился.

– Да нет, не мог он. Такая блокада… Видимо, легкая вспышка – и все. Будем надеяться, что он ничего не почувствовал… Господин Янц, завтра сообщите в Опекунскую комиссию, что мальчик самовольно покинул лицей и бесследно исчез…

– Да, но…

– Помолчите, Янц. Думаете, мне легко? Такой забавный был малыш. Способный. Я его… почти что любил…

Видимо, он все-таки пробился.

Потому что, когда тьма посерела и разошлась, он увидел перед собой зеленые размытые пятна. Они пахли горьковатой травой… Это и была трава: пятна отодвинулись, обрели форму круглых и продолговатых листьев. Над листьями – зонтики соцветий и колоски…

Он сел. В ушах все еще гудело, но гул этот угасал и скоро сменился тишиной. Не глухой, не звенящей, а обычной: с шелестом стеблей, с еле слышным чириканьем далекой пичуги. А еще цвиркал где-то рядом одинокий кузнечик, хотя погода была для кузнечиков не самая подходящая. Стоял прохладный, пасмурный, близкий к вечеру день. Впрочем, хотя и пахло дождиком, но трава была суха, а за рябью облаков угадывалось солнце. И было ясно, что скоро оно проглянет в щель чистого неба между облачным краем и горизонтом.

Мальчик сидел, обхватив колени. Туннель и слепящий свет – все это, казалось, было очень давно. А может, и в самом деле давно: ведь сейчас день, а не ночь… Удивления он не чувствовал. И почти не думал, как это все получилось. Возможно, в последний миг само собой сработало силовое поле и швырнуло мальчишку напролом через всякие грани, векторы и меридианы. А может, еще что-то… Это «что-то» все равно должно было случиться: кто же в двенадцать с половиной лет до конца поверит в собственную гибель!

Мысли скользили рассеянно, обрывками, не вызывая тревоги и напряжения. То, что он чувствовал, можно, пожалуй, передать словами: «Вот посижу немного, встану и пойду…» А еще нравилось, как стрекочет кузнечик…

Но вот кузнечик умолк. И мальчик встал (немного болело левое плечо, а так все в порядке). Посмотрел перед собой. Вокруг было поле. Нет, не Якорное, – без пригорков, якорей и кронверка. Ровное. Со всякой травой, островками лопухов. Были и пушистые одуванчики, хотя не так много, как на Якорном поле. Вдали стояли белые и красные домики какого-то поселка с высокими антеннами и широкой решеткой радара. А гораздо ближе, в двух сотнях шагов, поднималась из травы узкая стеклянная будка. Вроде тех, что в Старом Городе, где музейные телефоны-автоматы…

И когда мальчик понял, что это такое, радость, страх и надежда разом хлынули на него. Он вдохнул воздух так, будто не дышал перед этим пять минут. И качнулся вперед, кинуться хотел к будке. Он знал, что теперь надо сделать: схватить в будке трубку, набрать цифры «ноль, ноль, один»… и услышать…

Тугие плети травы запутали ему ноги, остановили. Словно сдержали: «Не спеши, успокойся…» И он остановился. И правда немного успокоился. И увидел, как из будки кто-то вышел. Кажется, паренек. Светловолосый, в синей безрукавке, в серых брюках… Посмотрел издалека в сторону мальчишки, опять ушел в будку. Побыл там с полминуты. Вышел снова, поднял из травы велосипед и, виляя, поехал навстречу мальчику. Видимо, в траве пряталась тропинка.

И мальчик пошел ему навстречу. Нерешительно, без спешки, но и без остановок…

Было между ними шагов пять, когда остановились оба. Паренек – с узким лицом и толстогубым большим ртом, очень похожий на Рэма, только чуть постарше – наклонил к плечу голову. Прошелся по мальчику светлыми глазами:

– Ты – Ежики?

Да! Он Ежики! Кто здесь это может знать?

– Да…

– Наконец-то… Садись давай, поехали…

– Куда? – сдавленно сказал Ежики.

– Хоть куда. На багажник, на раму, как хочешь…

– Куда… ехать?

– Домой, конечно… – усмехнулся паренек.

– А… – начал Ежики. И не смог спросить. Не посмел сказать самое простое и трепетное слово. Только глянул со страхом и умоляюще.

– Поехали, – без усмешки уже отозвался паренек. – Она ждет. Извелась вся…

Нет, не было оглушительного удара счастья, ликования сердца, ослепительной радости. Просто тепло стало, будто выкатилось пушистое солнце… В конце концов, случилось то, чего он ждал. Все как надо…

Но оставался еще страх: вдруг ошибка? Приеду, а там… Нет, не может быть ошибки!

И все же опасение до конца не ушло. Маленькое, но скреблось оно под сердцем. Тогда, чтобы оттянуть миг, который мог стать и радостным, и страшным, чтобы продлить время счастливой надежды, Ежики попросил:

– Пойдем лучше пешком…

И они пошли, путаясь ногами в траве. А велосипед между ними ехал по тропинке, хозяин вел его за руль. Ежики тоже хотел взяться за руль… и охнул от испуга:

– Монетка… В руке была. А сейчас нет… – Он беспомощно оглянулся. Без сомнения, потеря эта грозила непоправимым несчастьем.

Но паренек сказал снисходительно:

– Конечно, нет ее. Отработала свое и ушла к другому…

– Значит… так и надо?

Паренек опять усмехнулся:

– Эх ты… Ежики.

С облегчением, с возвращенной радостью глянул Ежики сбоку на полузнакомое лицо.

– А ты… Рэм?

– Вот еще… – Паренек хмыкнул, надул губы. – Скажи лучше, что тебе вздумалось пудрить людям мозги? Там, на Якорном… Сказал бы сразу, как зовут, не было бы никаких хлопот. А то – «Юлеш»…

Ежики виновато повесил голову. Виновато, но с радостью: значит, все совпадает.

Паренек сказал примирительно:

– Я Рэмкин брат. А он, дурень, ногу вывихнул, сидит дома с припарками.

«А Лис? А Филипп?» – хотел спросить Ежики. Но, подумав о Филиппе, вспомнил и другого мальчишку. И резкое эхо одиночества отозвалось в нем холодком.

– Послушай… Как ты думаешь, нам можно будет взять к себе одного… ну, как братишку?

Это была еще и наивная хитрость, разведка – «нам». То есть ему и…

– А кто это? – Рэмкин брат, кажется, не удивился.

– Ну… – Ежики беспомощно замолчал. Не скажешь ведь «Гусенок». – Просто мальчик… – Он слабо улыбнулся. – Такой… в красных сандалиях…

– А! Да это Юкки! – Рэмкин брат глянул понимающе. – Но у него же сестренка…

– Ну… можно и с ней, – совсем смутился Ежики.

– Можно, конечно… Только он не пойдет, его многие звали, не хочет.

– Почему?

– Ну… так. Своя дорога…

«Своя Дорога?»

– Он ведь не навсегда в пограничниках, – насупленно сказал Рэмкин брат. – Найдет сестренку и отправится дальше…

Ежики хотел спросить: кто такие пограничники. Но Рэмкин брат остановился и придержал велосипед.

– Ну вот… смотри, кто идет.

И Ежики посмотрел.

Крайние дома поселка были уже близко, вдоль них тянулась мощеная дорожка, и там… по ней…

Он оттолкнул велосипед и побежал. Навстречу! Хотел закричать. Но мгновенно и безжалостно вспыхнули, накатили, облили горячим светом огни летящего поезда. И Ежики в тоске понял: все, что сейчас было, – лишь мгновенный сон, последнее видение перед ударом. Позади – туннель, впереди – ничто. И сжался в черный комок…

…Но не было удара. Вспышка сама оказалась мгновенным сном. Последним эхом прежних бед. Ежики открыл глаза.

Бежать он уже не мог. Просто стоял и ждал. Измученный и счастливый. Вытирал с мокрых щек прилипший пух летучих семян.

В траве опять затрещал негромкий кузнечик…