70
Сначала они ехали через замерзшие деревни, эти рассеченные надвое дорогой айсберги цивилизации: ряды деревянных домов с клочками земли, приусадебными участками, домов без водопровода, жители которых зависели от колодцев, питающихся водами больных, зараженных радиацией рек. Потом показались здания покинутых промышленных предприятий — они присосались к пейзажу, будто стальные пиявки. Шарко почудилось, что он попал в постапокалиптический мир, в котором от прежнего остались одни зияющие раны: людей когда-то охватило безумие, а нынче их потомки пожинают плоды.
Дальше дорогу и дорогой-то было не назвать — сплошь обледенелая грязь с лужами, которые темнели по мере того, как солнце склонялось к закату. Серо-черный лед прорезали глубокие следы автомобильных шин: здесь проезжали грузовики и автоколонны, нагруженные ядом. По обеим сторонам дороги, между холмов и взгорий, сколько видит глаз — озера с опасной водой, бледно-голубые, поблескивающие, словно лезвие радиоактивной бритвы. На протяжении десятков километров — ни малейшего следа человеческой деятельности. Атом изгнал отсюда жизнь и стал единственным владельцем земли на много тысяч лет.
Стало совсем темно, температура воздуха снизилась еще на несколько градусов, и наконец, сразу за небольшой ложбиной, перед ними раскинулся бывший урановый рудник «Маяк-4». Огромный уродливый рубец на земле, окруженный загородками и рядами колючей проволоки. Северная часть рудника казалась в полутьме совершенно заброшенной: заводские здания превратились в руины, ленточные конвейеры, горнодобывающие машины, тали и краны разрушались под открытым небом. На обледенелых рельсах с просевшими, развалившимися, поросшими травой шпалами замерли вагоны…
Южная часть, наоборот, свидетельствовала о присутствии человека. На стоянке выстроились вполне современные машины в хорошем состоянии, в небольшой туннель только что въехал ярко-желтый самосвал. Издали было видно, как суетятся вокруг грузовиков с бочками радиоактивных отходов крошечные фигурки людей, как поднимаются и опускаются стрелы миниатюрных кранов.
Дорога была скользкая — сплошной лед, тем не менее полицейская машина двинулась вперед быстрее, и Шарко ухватился за дверную ручку, чтобы не врезаться лбом в стекло. Термометр на приборной доске показывал теперь минус 27, резиновые прокладки затвердели и примерзли, стекла покрылись инеем. Прошло еще несколько минут, и они добрались до контрольно-пропускного пункта, охранявшегося двумя, скорее всего, вооруженными гигантами. Полицейские из первой машины выпрыгнули на землю, показали гигантам бумаги, о чем-то с ними переговорили (комиссару показалось, что на повышенных тонах), и охранник в конце концов кивнул на небольшое кубическое строение, в отличие от всего вокруг — хорошо сохранившееся.
Один из местных офицеров подошел к их машине сообщить что-то Андрею Александрову, тот опустил стекло, и в салоне дохнуло холодом. Обменявшись с коллегой несколькими фразами, московский майор обернулся к комиссару и сказал по-английски:
— Кабинет здешнего начальника Леонида Яблокова вон в том доме. Едем туда.
Перед ними подняли шлагбаум, обе машины быстро двинулись к зданию, но, пока они ехали, Шарко, глянув направо, успел заметить ворота — через них, очевидно, и попадали в центр захоронения отходов, находившийся внутри холма. Оттуда вырывался яркий свет, вокруг было множество табличек с предупреждающими надписями и знаками, изнутри медленно выезжал грузовик с пустым кузовом…
Дальше все вдруг пошло очень быстро. Александров заметил в свете фар черный силуэт, который метнулся к стоявшей позади административного здания машине, норовя вот-вот исчезнуть из виду, но не тут-то было: полицейские автомобили мгновенно перегородили ему дорогу, распахнулись дверцы, дула пистолетов Макарова нацелились на беглеца, прозвучали отрывистые слова, похожие на предупредительный оклик. Еще несколько секунд — и шапка Яблокова полетела на землю, а вот уже он в наручниках, а вот уже его — на глазах застывших в немом изумлении сотрудников центра — повели в кабинет.
Шарко протиснулся между русскими, чтобы лучше видеть.
В кабинете начальнику центра приказали сесть на стул. Маленький лысый человечек с оттопыренными ушами повиновался, глядя в пол и не произнося ни слова. Не дрогнул и не заговорил он и тогда, когда ему сунули под нос снимки Дассонвиля и Шеффера.
Обстановка быстро накалялась, голоса зазвучали громко. Вооруженные гиганты кричали на хозяина кабинета, не стесняясь в выражениях. Яблоков молчал. Так прошло несколько минут, и наконец один из челябинских офицеров, выйдя из себя, свалил Яблокова вместе со стулом на пол и наступил ему ногой на лицо. За этим последовали удары в живот, и, хотя французскому полицейскому они показались все-таки чрезмерно сильными, он не мог не оценить мастерства, с каким русские коллеги добиваются ответа на свои вопросы.
— Да! Да! — завопил Яблоков со слезами в голосе, пытаясь прикрыться руками.
Все отошли, позволили ему подняться с пола. Лица полицейских были суровыми, жесткими, они тяжело дышали, изо рта вырывались облачка пара. Шарко чувствовал, что его русские собратья не намерены особо тянуть с допросом в этом про́клятом месте: они толкали Яблокова, пинали, кричали ему в ухо, и наконец тот сдался. Кивнул, когда ему в очередной раз показали фотографии Шеффера и Дассонвиля. Поняв, что оба они действительно находятся здесь, Шарко испытал огромное облегчение.
Леонид Яблоков говорил по-русски. Выслушав его, один из офицеров открыл шкаф с радиационно-защитной одеждой, и все, включая Шарко, в нее облачились. Тяжелая куртка доходила комиссару до середины бедра. С Яблокова сняли наручники, и он тоже надел куртку, подбитую свинцом.
— Яблоков хочет отвести нас в центр захоронения отходов, — пояснил Франку Андрей Александров, — он говорит, что люди, которых вы ищете, там. Поедем на грузовике.
— А что они там делают?
— Он покажет на месте.
Шарко опасался того, что им предстоит увидеть. Он думал о переплетении человеческих жизней, о смертях, ставших вехами в его расследовании: ведь каждая смерть была предупреждением. Когда все вышли наружу, комиссар окинул взглядом бывший урановый рудник и весь этот ужас вокруг него, этот ужас, упрятанный подальше от людей с Запада, и решил, что не может быть ни малейших сомнений: «Маяк-4» и впрямь идеальное место для самых чудовищных экспериментов.
Франк затянул потуже шнурок капюшона, надел толстые — тоже со свинцом — перчатки и пошел за русскими. Александров предложил ему сесть в кабину грузовика, рядом с Яблоковым, остальные полицейские забрались в кузов и съежились там, чтобы было не так холодно. Даже у людей, привыкших к суровым климатическим условиям, организму тут приходилось ох как несладко.
Водитель взялся за руль и повел машину вперед, следуя указаниям начальника центра. Когда грузовик оказался в туннеле, прорытом в горе, Шарко невольно сгорбился. Дневной свет уступил здесь место свету неоновых ламп, вдоль сводов бежали сотни кабелей, обеспечивавших бесперебойное питание множества насосов, средств вентиляции, самых разных электроустановок. Грузовик повернул, спуск сделался круче. Все здесь было вполне современно: широкая ровная дорога, гладкие стены, чистота… Комиссар попытался представить, как выглядело это место полвека назад, — представить себе шахтеров, узников ГУЛАГа, каторжников, вырубающих из горы киркой урановую руду в самых что ни на есть ужасных условиях…
Проехав около трехсот метров, машина остановилась в нише перед гигантским лифтом, подвешенным на кабелях весьма впечатляющей толщины. Совершенно ясно, что именно этим лифтом перевозили бочки с ядерными отходами, прежде чем окончательно захоронить их на сотни метров ниже, в глубоких слоях земной коры.
Полицейские вошли в кабину лифта, Яблоков сунул ключ в скважину на суперсовременной панели управления, набрал код и произнес несколько слов, которые Александров поспешил перевести французскому коллеге:
— Он привезет нас на уровень, которого нет ни на одном плане. Там — секретный центр, созданный в две тысячи первом году.
— То есть тогда, когда Яблокова назначили руководителем…
Взгляды всех были прикованы к табло, где мелькали числа: глубина пока еще не достигла пятидесяти метров. Температура по мере спуска повышалась, радиоактивность окружающей среды — уменьшалась с каждой секундой, а начальная составляла пятнадцать миллизивертов в час.
Когда лифт остановился на отметке чуть ниже ста десяти метров, Яблоков скинул капюшон и снял перчатки. Все последовали его примеру — тем более что на лбу у каждого выступили капельки пота: температура теперь была шестнадцать градусов.
Металлическая дверь открылась, полицейские увидели перед собой небольшой ярко освещенный туннель, ведущий прямо вперед, и молча вышли наружу. Здесь, в этом замкнутом пространстве, Шарко стало трудно дышать, мышцы его налились кровью, то, что он ощущал, очень напоминало клаустрофобию, но сейчас было не время поддаваться слабости, он осмотрелся и двинулся вслед за русскими.
Наконец и он добрел до комнаты, находившейся глубоко в туннеле справа.
Теперь уже не оставалось сомнений: это здесь!
Операционная с фотографий.
Кругом какие-то сложные аппараты, куда ни глянь — мониторы, шланги, кабели, и запах как в больнице, из тех, от которых сразу начинает подташнивать.
Трое в масках, перчатках и хирургических голубых костюмах стояли у прозрачного ящика и что-то там измеряли.
Увидев полицейских, они сначала застыли на месте, потом — когда на них направили оружие — подняли руки. Здесь ситуация была под контролем, и челябинские офицеры вышли обратно в туннель — позаботиться о безопасности в остальных местах.
Шарко решительно направился к хирургам, москвичи шли рядом. Абсолютно уверенный в своей правоте, он сорвал маски со всех троих, но, к величайшему его удивлению, лица оказались незнакомыми. Доктора были ужасно испуганы и лопотали какие-то непонятные французу слова.
Комиссар, не слушая, склонился над герметически закрытым ящиком, напоминавшим снабженный всяческой электроникой гигантский аквариум, на каждую из прозрачных стенок которого приклеили по символу радиоактивной опасности, и присмотрелся к тому, что там лежало.
А лежало там… голое тело с чисто выбритой головой. Руки и ноги были раздвинуты в стороны, как у витрувианского человека.
Шарко всмотрелся. Ни малейших сомнений, перед ним Лео Шеффер. Тонкое лицо с резкими чертами, лицо, словно высеченное из камня…
Лео Шеффер, с закрытыми глазами, неподвижный, спокойно лежал на спине и, казалось, мирно спал. Подсоединенный к «аквариуму» электрокардиограф попискивал каждые пять секунд: сердце билось так медленно, что зеленая линия оставалась почти ровной. «Анабиоз у животных? Кто толкал женщин в озеро?» — тут же вспомнил Шарко запись, сделанную Шеффером на полях одной из газетных вырезок.
Он перевел взгляд на большой металлический баллон, от которого тянулся шланг к ящику. На этикетке было написано маркером: «H2S». Сернистый водород. Красные цифры на одном из мониторов показывали: «987 Bq/kg». Прошло двадцать секунд — и выскочила другая цифра: «988».
Комиссар понял, что организм Шеффера не просто впал в спячку — внутри герметичного ящика голое тело бомбардировали тысячи радиоактивных частиц.
Выходит, Шеффер, находившийся сейчас между жизнью и смертью, решил добровольно подвергнуться облучению…
Оглушенный всем увиденным, Шарко кинулся к Андрею Александрову, который с помощью своего коллеги выстроил тем временем у стены зала хирургов и Яблокова.
— Скажите, чтобы его разбудили, — потребовал комиссар.
Русский перевел его слова врачам, обменялся с ними непонятными фразами и повернулся к Шарко:
— Они это сделают, но они предупреждают: для того чтобы он полностью вышел из такого состояния, нужно не меньше трех часов. За это время концентрация сероводорода в организме снизится до нужных величин.
Француз кивнул:
— Хорошо, подождем. Я хочу, чтобы этот подонок, открыв глаза, первым увидел мое лицо… — Он равнодушно посмотрел на трех стоявших рядком докторов и добавил: — А теперь спросите их, где Франсуа Дассонвиль.
Майор не успел этого сделать. В подземный оперблок вбежал один из челябинских офицеров, которым было поручено обследовать туннель. Шарко понял, что тот зовет их с собой, и двинулся к выходу из операционной. Майор Александров пошел за ним, Николай Лебедев остался в зале, держа под прицелом хирургов и начальника центра.
Оказавшись вместе с русскими коллегами в туннеле, комиссар увидел примерно в десяти метрах от двери операционной полицейских, стоявших у входа еще в одно помещение. Голубоватый свет, лившийся изнутри, окрашивал их лица, слышался неумолкаемый гул электрогенераторов.
Русские выглядели так, словно что-то привело их в полное замешательство.
Франк с опаской вошел в комнату, на двери которой стояла большая цифра 2, и замер, словно окаменев.
Освещался зал номер 2 тусклыми лампочками, весь он — стены, пол, потолок — был обшит свинцовыми плитами, в глубине между громадными, герметично запаянными емкостями, на каждой из которых было написано «NITROGEN», вертикально в два ряда стояли два десятка двухметровых металлических цилиндров, поставленных на платформы с роликами и запертых наверху висячими замками.
Шарко прищурился.
На врезанных в сталь цилиндров дисплеях светилась одна и та же температура: «—170 °С».
Эти панели с циферблатами и кнопками напомнили ему пульт управления космическим кораблем, уходящим в длительный полет. От цилиндров тянулись толстые трубки к огромной центральной емкости, полной азота. Прямо посредине передней стенки каждого было окошко — прозрачный квадрат со стороной сантиметров в тридцать.
А за окошками виднелись лица.
Лица плавающих в жидком азоте детей с выбритыми, как у Шеффера, черепами.
Комиссар подошел ближе. То, что он видел, не вмещалось в сознание, настолько реальная картина превосходила все, что он мог бы вообразить.
На цилиндрах были наклеены этикетки с надписями по-английски: «Experimental subject 1, 6th of January 2003, 700 Bk/kg», «Experimental subject 3, 13th of March 2005, 890 Bk/kg», «Experimental subject 8, 21th of August 2006, 1120 Bk/kg»…
Франк обернулся и несколько секунд молча смотрел на русского коллегу. Время словно бы остановилось, оба они затаили дыхание перед невозможным, невероятным: перед ними находился органический материал, люди, используемые как подопытные животные, люди, подвергнутые криогенизации.
Осторожно, но решительно Шарко проскользнул между цилиндрами во второй ряд.
Здесь девять из десяти цилиндров оказались пустыми, экранчики с обозначением температуры — погасшими. В окошке единственного занятого цилиндра виднелось лицо взрослого человека. За стеклом — крупные, грубые черты, опущенные веки, посиневшие, чуть раздвинутые губы.
Тело на грани жизни и смерти, тело, в котором сердце больше не бьется, а мозг не показывает ни малейшей электрической активности. Так мертвый он или живой, этот «объект эксперимента»? А может быть, сразу и живой и мертвый?
Выгравированная черным по металлу, чтобы хорошо сопротивлялась времени, надпись гласила: «Франсуа Дассонвиль, 24 декабря 2011 года, 1420 Бк/кг». Шарко всмотрелся в неподвижное лицо, отошел. На остальных пустых цилиндрах тоже были надписи, но без дат. «Том Баффет…» — мультимиллиардер из Техаса. Остальные имена были Шарко неизвестны. Возможно, это были имена богатых инвесторов, снабжавших фонд Шеффера средствами и пожелавшими забронировать себе местечко в таком необычном путешествии во времени.
И наконец — на десятом цилиндре — последняя надпись.
«Лео Шеффер…»
