Дом 36 по набережной Орфевр потихоньку начинал оживать.

С половины восьмого сюда слетались «жаворонки», потом подтягивались остальные, кабинеты заполнялись медленно, но верно. Шарко, чашку за чашкой, пил крепчайший кофе — он-то не прилег даже на минуту, даже домой не съездил, он предпочитал отдыху работу на адреналине, тем более что благодаря ей он не ворочался до рассвета с боку на бок, пережевывая в мыслях одно и то же и тщетно ожидая, что сон все-таки придет. Хотя, с другой стороны, кто бы мог заснуть в квартире, зная, что псих из психов обшарил ее всю до последнего уголка? Надо будет поменять замок, установить охранную сигнализацию, защититься всеми возможными способами. И непременно надо будет проследить, чтобы с Люси все было в порядке. То, что происходит, уже совершенно невыносимо!

В особняке Шеффера продолжался обыск, вот-вот должны были прибыть биологи — посмотреть, что за странные звери содержатся там в аквариумах.

В комнату группы заглянул Белланже:

— Я еду в больницу Святого Людовика: Шеффер занимает там должность заведующего отделением лучевой терапии и там его последний раз видели. Ты со мной, Франк? Есть что рассказать тебе по дороге…

Шарко медленно оделся, сил почти не осталось. Полицейские сели в служебную машину и выехали на бульвар Пале.

— Ну, во-первых, ребята обнаружили в стене одной из комнат особняка Шеффера сейф. Угадаешь, какой у него код?

— Шестьсот пятьдесят четыре слева, триста двадцать три справа, сто сорок пять слева?

— Точно. Комбинация цифр, записанная на бумажке, приклеенной к тому номеру «Фигаро», который нашли у Дюпре. Внутри оказалась папка с вырезками из газет — все статьи посвящены гипотермии. Уже установлено, что Шеффер в течение многих лет пользовался услугами «Аргуса», довольно дорогой конторы, где для него просматривали всю прессу и отмечали материалы по интересующей его теме. Что угодно: научные статьи об успехах медицины, репортажи об операциях с применением холода, заметки о зимних утопленниках, информации о метаболизме у животных… Ему хотелось быть в курсе всего, что происходило вокруг низких температур. Отдельно там были отложены четыре материала из хроники происшествий, касающиеся патологических действий Филиппа Агонла.

— Те же, что мы нашли у Кристофа Гамблена?

— Те самые. На полях одной из вырезок рукой Шеффера написано: «Анабиоз у животных? Кто толкал женщин в озеро?»

Шарко помолчал, подумал и предположил:

— Благодаря своему интересу к гипотермии и работе «Аргуса» он засек Агонла уже в начале двухтысячных. То есть с первых же его шагов.

— Да, похоже на то, хотя, может быть, он никогда и не пытался поймать серийного убийцу… Вот представь: Валери Дюпре обшаривает в отсутствие Шеффера его сейф и натыкается на эти сильно заинтриговавшие ее статьи, думает: а что привлекло в них Шеффера? — и решает доверить параллельное расследование Кристофу Гамблену. Вот так и могла начинаться его работа в архиве «Высокой трибуны»… Логично, да?

Шарко согласился.

— Потом Дассонвиль пытает журналиста, заставляет его рассказать обо всем, что тот нарыл за время расследования… Вот тогда-то Гамблен и назвал ему имя Филиппа Агонла! То самое имя, которое он пытался нацарапать на льду. — Белланже сделал паузу и продолжил: — Женщина, которая три раза в неделю приходит убираться в особняке Шеффера, сказала, что ее хозяин — порядочный бабник, он просто-таки коллекционирует женщин.

— Что ж, бабки и бабы всегда ладят между собой.

— Это точно. И — смотри не упади! — последней его подружкой была Валери Дюпре. Домработница утверждает, что роман хозяина с журналисткой длился больше месяца, это были октябрь-ноябрь нынешнего года, Валери там проводила чуть ли не целые дни и ночи, но домработница, как и хозяин, знала ее под именем… Ни за что не угадаешь!

— Вероника Дарсен.

— В яблочко! То есть Шеффер никак не смог бы узнать, с кем на самом деле спит, даже если бы ему вдруг захотелось порыться в прошлом своей возлюбленной. Домработнице неизвестны подробности их разрыва, но, по ее словам, примерно с конца ноября Валери у Шеффера уже не появлялась. Женщина уверяет, что хозяин казался ей в то время непривычно задумчивым и обеспокоенным, она, естественно, решила, что это из-за ссоры с любовницей, но мы-то с тобой теперь знаем: скорее всего, Шеффера встревожила публикация в «Фигаро» от семнадцатого ноября.

— Он каждый день читает эту газету?

— Ну да, он подписан на «Фигаро», достает ее из ящика рано утром и внимательно читает с первой до последней строки. Нечто вроде мании. Валери, живя рядом с ним, должно быть, это заметила. И не просто заметила, но и использовала самым что ни на есть распрекрасным образом.

Комиссар видел теперь всю картину куда более ясно:

— Кусочки нашего пазла постепенно складываются. Валери Дюпре возвращается из Альбукерке, запомнив имя Лео Шеффера, гнусного типа, который ставил опыты на людях и внезапно уехал из США в восемьдесят седьмом году. Журналистка продолжает расследование, находит Шеффера, она хочет любыми средствами добиться своей цели и готова ради будущей книги на все.

— Даже на то, чтобы спать с человеком, который должен ей быть омерзителен, — заметил Белланже.

— Или наоборот: который ее притягивает… В любом случае Валери влезает в жизнь Шеффера, сутками не выходит из его дома, роется в его бумагах, надеется на ночные признания. Но не тут-то было: у ее возлюбленного достаточно темное прошлое, чтобы помнить об осторожности, — он тщательно все прячет и не любит исповедоваться. И вот тогда Валери расставляет для него капкан. Она помещает в «Фигаро» свое оглушительное сообщение — зашифрованный текст, цель которого не только пробудить старые воспоминания, но и прямо обвинить любовника. Теперь оставалось только проследить за его реакцией во время завтрака семнадцатого ноября. Ведь завтракали-то они, наверное, вместе? Оставалось посмотреть, кинется ли он кому-то звонить, полезет ли в сейф, который Валери наверняка обнаружила раньше… В общем, она тем или иным способом добывает код сейфа и находит там пресловутую папку.

— И возможно, именно благодаря этой находке узнает о детях. В сейфе, кроме материалов по гипотермии, наверняка хранились и другие бумаги. Возможно, там были адреса, имена, способы связи…

Они замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Шарко думал о Валери Дюпре, которая сунулась прямо в волчье логово, представлял себе ее волнение, ее страх, ее отвращение, когда она оказалась лицом к лицу с Шеффером, ставившим гнусные эксперименты в Нью-Мексико, достойным наследником своего зловещего папаши… Теперь ему стало понятно, кто устроил бардак в квартире журналистки: может, Шеффер, а может, Дассонвиль. И явился туда тот или другой, скорее всего, чтобы найти ксероксы или фотокопии бумаг из сейфа.

Спустя пятнадцать минут Белланже припарковался на заснеженном берегу канала Сен-Мартен. Чуть дальше, справа, под затянутым тучами небом, возвышались древние красно-белые стены больницы. Шарко посмотрел на часы:

— Люси прилетает в Орли в 13.04. Я поеду ее встречать и расскажу о деле Глории Новик. Скрыть не удастся: так и так она рано или поздно все узнает.

— Хорошо, Франк.

— Как ты думаешь, можно будет установить наружку у моего дома? Боюсь… боюсь, что-нибудь скоро там случится.

— Надо поговорить с Баскезом. Сейчас столько народу в отпуске, думаю, это будет непросто.

Они миновали арку, прошли через квадратный двор, направились к отделению лучевой терапии, показали свои удостоверения, и их сразу же направили к помощнице начальника отделения Ивонне Пеннен — высокой прямой женщине лет пятидесяти с суровыми чертами лица, напоминавшей в своем белом халате подставку для садового зонта. Белланже представился и представил своего спутника, потом сообщил, что полицейским, собственно, хотелось бы видеть доктора Шеффера. Ивонна Пеннен уселась в свое кожаное кресло, скрестила на груди руки, покачалась вправо-влево и предложила им тоже сесть.

— В последний раз я его видела вчера около шести вечера. Он быстро куда-то умчался, не объяснив причины. Обычно он приходит на работу к восьми утра, никогда не опаздывает. Так что скоро должен появиться.

— А меня бы как раз удивило, если бы он появился, — ответил Белланже. — Дома его нет, ощущение такое, будто месье Шеффер поспешно бежал, взяв с собой только самое необходимое, и как в воду канул.

Пеннен явно задело услышанное, она перестала качаться и вопросительно посмотрела на Белланже.

Тот достал из кармана фотографию Валери Дюпре и показал ее помощнице Шеффера:

— Знаете эту женщину?

— Видела, когда она приходила с профессором в больницу и месье Шеффер водил ее по разным отделениям. Еще я несколько раз видела, как они вместе обедали в ближайшем ресторане — метрах в ста от больницы. Но это было… да, в прошлом месяце. И все.

— А что, Шеффер всех своих женщин приводил сюда?

— Мне нет дела до личной жизни профессора, но, кажется, эта женщина была первой и единственной из его подруг, кто ступил на нашу территорию.

Шарко прекрасно понимал суть маневров журналистки: она искала информацию везде, где только могла. Белланже протянул помощнице Шеффера еще одну фотографию — глянцевый снимок мальчика на операционном столе:

— Это вам о чем-нибудь говорит?

Она поморщилась, покачала головой:

— Абсолютно ни о чем. А какое это имеет отношение к профессору Шефферу?

— Что вообще входит в круг его обязанностей в больнице? — ответил Белланже вопросом на вопрос. — Профессор сам оперирует?

Ивонна Пеннен помолчала — казалось, она не в восторге от того, что не удовлетворяют ее любопытства, — но все-таки какое-то время спустя стала рассказывать:

— У профессора очень много разных обязанностей, и они отнимают очень много времени, тем не менее он и диагностикой занимается, и пациентов ведет. А вот операций не делает. Впрочем, в нашем отделении вообще не оперируют, мы занимаемся исключительно диагностикой, исследуем функции всех систем человеческого организма, определяя, хорошо или плохо они работают, с помощью сцинтиграфии или, например, метаболической радиотерапии. Проще говоря, мы вводим пациенту биологические индикаторы и по следам, которые они оставляют, смотрим, как ведут себя органы или железы. Профессор Шеффер — крупный специалист по щитовидной железе и раку щитовидной железы, он известен во всем мире.

— Сколько уже времени профессор тут работает?

— Да лет двадцать, не меньше. Он приехал из Соединенных Штатов, его отец был великим ученым, много сделавшим для развития ядерной медицины.

— Вам известна причина, по которой Шеффер-младший перебрался из Штатов во Францию?

— Родители его были французами, хотя и жили в США. Франция — его родная страна, и к тому же страна, где жила Мария Кюри, перед которой он всегда преклонялся. Думаю, речь шла о возвращении к корням, но, к сожалению, мне больше нечего вам об этом сказать…

Шарко чуть наклонился вперед, свесив руки между колен. У него болела шея, ныли плечи — наверняка из-за усталости и дикого нервного напряжения.

— Можно взглянуть на его кабинет?

Пеннен пригласила посетителей следовать за ней. Дверь кабинета была заперта, но помощница профессора достала из кармана запасные ключи. Кабинет оказался удобным, здесь царили идеальный порядок и чистота. Полицейские быстро обшарили все помещение взглядом.

— А детьми профессор в вашей больнице занимался? — спросил Шарко.

— Дети занимают очень большое место в жизни профессора, — ответила Пеннен. — Месье Шеффер еще в девяносто восьмом году основал фонд «Забытые жертвы Чернобыля» и вкладывает огромные деньги в этот проект. Отец Лео Шеффера оставил ему большое наследство, а кроме того, он может рассчитывать на поддержку богатых инвесторов.

Полицейские переглянулись: следы становились все более четкими.

— Расскажите нам об этом фонде.

— Фонд гуманитарный. Поначалу главным в его программе было исследование здоровья детей, проживающих в зараженных радиацией районах поблизости от Чернобыля. Профессор Шеффер провел много времени в Курске, русском городе близ границы с Украиной, — он создал там центр диагностики и лечения детей, облученных цезием-137, которого еще много в воде, фруктах и овощах зараженных территорий. Фонд в течение пяти лет отправлял на Украину, в Россию и в Белоруссию мобильные отряды, которые делали соответствующие измерения и занимались детьми, наиболее пострадавшими от воздействия радиации. Разрабатывались специальные программы питания на основе яблочного пектина, потому что пектин сильно уменьшает количество радиоактивного цезия в организме. Через центр прошли семь с лишним тысяч детей, и у них появилась хоть какая-то надежда.

Пеннен посмотрела на висевшую на стене у вешалки фотографию в рамке, где улыбающийся профессор Шеффер был запечатлен с какими-то людьми: тремя мужчинами и женщиной. Костистое лицо Шеффера было узким, как гарпун, и седоватая бородка тоже напоминала стальное лезвие.

— Здесь с профессором русские — команда, работавшая с фондом, — объяснила помощница Шеффера. — К сожалению, российское правительство, которому не нравились упоминания о том, что последствия чернобыльской катастрофы продолжают сказываться на здоровье людей, постоянно ставило профессору палки в колеса — и он вынужден был в две тысячи третьем году закрыть проект. Но нельзя сказать, что проекта больше не существует. Годом позже, и опять-таки фондом профессора Шеффера, были созданы диагностические центры в ближайших к урановым рудникам компании «AREVA» деревнях Нигера, жители которых используют радиоактивные отходы при строительстве домов, а вы представляете, каковы тут могут быть отдаленные последствия… Эти центры все еще работают.

Глаза женщины, когда она говорила о профессоре, сверкали. Мужчина на фотографии не выглядел особенно привлекательным, но осанка у него была величественной.

— Кроме того, фонд финансирует — и почти на сто процентов — французскую ассоциацию «Солидарность с Чернобылем». Цель этой ассоциации — привозить детей из зараженных районов Украины, устраивать их на несколько недель во французские семьи, лечить, а затем возвращать родителям.

Пеннен снова показала им фотографии: дети лет десяти у автобусов, лица сияют улыбками.

— Очень многие из этих ребятишек, облученных цезием-137 и другими радиоактивными элементами, нуждаются в лечении. Если не дать им возможности подышать во Франции здоровым воздухом, поесть здоровых продуктов и не полечить, лучевая болезнь их в конце концов угробит. Приемные семьи знают, что взять к себе чернобыльского ребенка — отнюдь не развлечение: несколько раз в неделю его нужно возить в больницу на анализы, на курсы терапии. Тем не менее люди охотно на это идут, понимая, что могут подарить хоть немножко счастья этим обездоленным ребятишкам. Им делают подарки, их водят гулять в парк…

Белланже окинул взглядом бумаги на письменном столе:

— Наверное, за этими детьми наблюдают именно в вашем отделении?

— Да, конечно! Профессор сам ими занимается, сам их принимает. Он обожает детей. Потому-то и трудно поверить, что он мог уехать, никого из нас не предупредив. Я знаю его двадцать лет, и за это время он ни разу не пропустил встречи с ребятишками.

Белланже наклонился вперед, пристально глядя на нее:

— Вы хотите сказать, что и сейчас во Франции есть эти чернобыльские дети? Вот прямо сейчас?

— Около восьмидесяти мальчиков и девочек с неделю назад приехали на автобусе с Украины, чтобы отпраздновать здесь Рождество с семьями, которые их принимают, а в середине января они вернутся домой с мешками подарков.

Капитан полиции, не обращая внимания на завибрировавший в кармане телефон, достал еще одну фотографию и протянул ее доктору. Рука его чуть-чуть дрожала.

— Мы нашли этого потерявшегося ребенка ровно неделю назад. Вы его, случайно, не видели в отделении?

Пеннен внимательно всмотрелась в лицо десятилетнего мальчика, лежащего на больничной койке:

— Вроде бы не помню такого… Но, знаете, их столько проходит через наши палаты, что стопроцентной уверенности у меня нет.

— А татуировка? Такую татуировку вы когда-нибудь видели?

— Никогда, вот это точно. — Она покачала головой, села за стол и написала несколько слов на листе бумаги. — Что касается этого ребенка, вам надо спросить о нем Арно Ламбруаза. Он президент ассоциации, их штаб-квартира в Иври-сюр-Сен, и у них хранятся досье на всех приезжающих во Францию детей Чернобыля. Месье Ламбруаз даст вам точную информацию.

Иври-сюр-Сен, рядом с Мезон-Альфором.

Именно там нашли мальчика с запиской Валери Дюпре в кармане.

Выйдя на улицу, Белланже стал прослушивать сообщение на мобильнике. Шарко глубоко вздохнул, выпустив из себя облако пара, и машинально двинулся по дорожке. Он думал о Чернобыле, о своих находках на «Куртизанке», об этих нелюдях, творящих зло, — каждый на свой лад. Откуда в них это стремление заставить другого страдать, стремление убивать себе подобных? Когда все это кончится? Он шел, чувствуя себя попавшим в какую-то адскую спираль, из которой не вырваться. И понимая, что втянул за собой в эту спираль и Люси…

Комиссар вдруг осознал, что идет один, остановился, обернулся. Белланже стоял на прежнем месте, рука с мобильником безжизненно повисла, взгляд был удивленный и печальный.

Шарко вернулся:

— Что случилось?

Белланже, явно ошарашенный чем-то сказанным ему в телефонном разговоре, откликнулся не сразу.

— Я… я поеду с тобой в аэропорт встречать Люси…

Шарко почувствовал, как заколотилось у него сердце:

— Да что случилось-то?

— Шарк, а разве Люси была знакома с Глорией Новик?

— Нет, я никогда даже и не рассказывал ей о Глории. С чего бы?

— Баскез оставил мне сообщение. Они только что закончили проверку отпечатков, найденных в квартире Глории Новик. Пальчиков там полно — на кухонном столе, на мебели в комнате, на входной двери, некоторые принадлежат жертве, бо́льшая часть — неизвестным лицам, но есть и десятки… — Он с трудом сглотнул. — Десятки отпечатков Люси.