Люси, грея руки о кружку с кофе, сжалась в комочек у горящего камина, но не чувствовала тепла — ее прочно держали в объятиях тишина и смерть.

Она неотрывно глядела в окно, где не унималась снежная буря, она вымокла и дрожала всем телом, да разве тут согреешься! Была уже почти ночь, по-прежнему бушевала вьюга, ветер завывал в каждой щели старого дома. Природа разъярилась и на этот раз решила не давать спуска.

Шарко погиб.

Нет, Люси не могла с этим смириться.

К ней подошел высокий усатый могучего телосложения мужчина. Под мышкой он держал спасательные термические покрывала, в руке — воки-токи.

— Снимите с себя все мокрое и завернитесь в покрывало, а то как бы воспаление легких не подхватили. Только самоубийце придет в голову перебираться через эту реку — представьте себе, что было бы, если б мы приехали еще через пять минут!

Люси с трудом шевелилась, но она повернула голову и посмотрела в глаза жандарму, к сине-белой куртке которого был прикреплен беджик с надписью «Капитан Бертен». Типичный горец лет сорока, лицо человека прямого и бесхитростного…

— Сколько… сколько человек идут сейчас вдоль реки?

— Трое.

— Слишком мало. Надо еще.

Бертену не удавалось скрыть, как он растерян, как ему неудобно, взгляд его убегал от ее глаз.

— Понимаете, те двое, что остались здесь, кроме меня, и те трое, что обшаривают берег, — это все, чем мы сейчас располагаем. Конечно, мы ждем подкрепления из Шамбери, но, к несчастью, в таких метеоусловиях на то, чтобы люди смогли прилететь сюда, понадобится время: пока вертолету даже и в воздух не подняться.

Ох, как Люси не понравился тон, каким жандарм произнес эту последнюю фразу! Послушать — так сразу понятно: он думает, что все кончено, все-все кончено. Она не могла больше ждать, но ничего другого сейчас не оставалось, — сейчас, когда смерть с каждой секундой подступала ближе. Сколько времени прошло с тех пор, как исчез за деревьями Шарко? Тридцать, сорок минут? Люси нашла там, у реки, его шапку, висевшую на ветке. Она почти уверена: Франк упал в эту бушующую ледяную воду. А сколько минут можно продержаться в таких условиях? Шарко, конечно, отличный пловец, но течение такое бурное, такое безжалостное. Пусть даже он не умер мгновенно от перепада температур, мышцы его должны были сразу онеметь, и…

Она задумчиво смотрела на пламя и уговаривала себя: конечно же, все не могло этим вот и закончиться. Шарко — крепкий, сильный, он, как все старые полицейские, сделан из прочного материала, он неутомим, его так легко не свалишь… Что она за идиотка, зачем ссорилась с ним, это просто ребячество, и все, никаких ведь даже и причин не было! Она вспоминала его улыбку, видела ее — будто наяву. Она вспоминала, как они встретились два года назад на Северном вокзале, как сидели за столиком: она тогда заказала себе минералку, он — белое пиво с ломтиком лимона… Люси зажмурилась, прикрыла лицо руками.

Еще одна картинка: Шарко лежит на берегу, распухшее лицо, посиневшие руки и ноги… Ей вдруг стало не хватать воздуха, она судорожно вздохнула.

— Вам надо пойти посмотреть, — сказал кто-то у Люси за спиной.

Она обернулась. Это был молодой человек лет двадцати пяти, поднявшийся из подвала, а ей показалось, будто парень только что вырвался из лап дьявола.

Вся дрожа, она быстро стянула с себя свитер и майку, завернулась в спасательное покрывало и, стиснув зубы, начала вслед за своим провожатым спускаться по лестнице. Ей хотелось кричать, во весь голос звать Франка, ей хотелось, чтобы он сию же минуту вернулся и обнял ее, прижал к себе… Труп Филиппа Агонла лежал там же, внизу, никто его не трогал. Люси перешагнула через тело, как сделали трое до нее, спустилась еще по нескольким ступенькам и ступила наконец на серый холодный бетонный пол.

Сводчатый потолок из тесаного камня, стены — будто выдолбленные в скале. По углам — садовый инвентарь, лыжи, поленница…

— Кто-то тут шарил, это точно, — сказал молодой жандарм. — Мы с Гаэтаном ни до чего не дотрагивались.

Разумеется, они ни до чего не дотрагивались, только весь пол на месте преступления истоптали своими мокрыми сапожищами. У Люси не было сил на замечания, да и хрен с ними, с их сапожищами, все ее мысли занимал только Шарко: его лицо, его темные глаза, жар его тела, сплетенного с ее телом… Соображала она плохо, но осматривалась и машинально отмечала про себя на ходу то, что видела.

Похоже, все здесь было основательно перерыто… На полу — синие чехлы, прежде, должно быть, накрывавшие мебель, старую, рассохшуюся, всю в паутине. В углу — куча скелетов каких-то мелких зверьков, наверное мышей. По выложенному плиткой участку у раковины в глубине и сейчас еще растекаются разноцветные жидкости, а пробирки и пипетки смели, должно быть, одним движением руки. Везде валяются нагревательные приборы, клетки, канистры, какие-то шланги. Помещение явно обыскивали, не пропуская ни единого уголка.

Люси обнаружила в стене зарешеченное окошко, выходившее на дорогу. Скорее всего, когда они с Шарко приехали сюда, беглец увидел в окошко их тени, услышал голоса, мигом взлетел по лестнице, выскочил из дома и умчался в лес.

— Осторожнее, эти растворы жутко вонючие и, по всей вероятности, вредные.

Вредные! Плевать ей на вред, ей вообще лучше сдохнуть, если с Франком несчастье, — но работа есть работа, и она стала переступать через дымящиеся лужицы этих самых смешавшихся на полу «вредных» растворов. Бутылки, в которых их держали раньше и которые лежали теперь на полу разбитые, были пыльными, — скорее всего, они долго простояли без надобности. Энебель прошла под аркой в другую комнату подвала, тесную, похожую на склеп, — низкий потолок здесь буквально давил на голову. Посредине — большая чугунная ванна, освещенная холодным светом красной лампочки, очень широкая и глубокая. Ванна тоже вся в пыли, в ней нет не только слива, но и крана, откуда наливать воду. В углу Люси заметила два опрокинутых баллона — с такими ныряют дайверы, — а рядом маску для подводного плавания, и два ее круглых стеклянных глаза напомнили ей глаза огромной мухи.

Пахло действительно мерзко. Люси постаралась спрятать нос под покрывало, потом подняла глаза — и только тут обнаружила два морозильника, обычный и громадный, от серебристого корпуса второго морозильника тянулись два шнура: один — к розетке, другой — к генератору.

— Это на случай перебоев с электричеством, — пояснил жандарм. — Хозяин не хотел, чтобы морозильник отключался.

Несмотря на то что ужасные запахи становились сильнее, дознаватели подошли поближе. Люси слышала голоса, но почти не слушала, что говорят. Ей казалось, что все распадается, ничто не имеет значения.

Франк…

— Та камера, что поменьше, под завязку заполнена кусками льда, — произнес кто-то рядом. — Я с трудом отлепил крышку — так там все смерзлось. А вторая… Подойдите, капитан, гляньте. Только держитесь!

Глянув во второй морозильник, Бертен отшатнулся, тяжелая крышка вырвалась у него из рук и захлопнулась, но Люси успела увидеть. Ее качнуло, и она прислонилась к грязной стене.

— Ну и кошмар, да? — сказал капитан жандармов. — Сколько их там?

Он попятился, схватившись за голову и глядя на своих подчиненных. Было ясно, что с него хватит.

— Ладно… ладно… Уходим. Не будем здесь ничего трогать, пока не прибудет подкрепление.

В воки-токи что-то зашуршало, потом оттуда вырвались звуки, похожие на голос. Бертен кинулся к лестнице, взлетел на первый этаж, Люси за ним. Поймать волну внутри было трудно, и капитан подошел к входной двери:

— Бертен. Слушаю.

— Это Дезайи. Мы… вдоль… реки…

Сильный треск прерывал слова. Что там говорят, можно было расслышать с трудом.

Бертен помрачнел, обернулся к Люси.

Из приемника вырывались едва понятные обрывки слов:

— …на… рег… те…

— Тело? Что вы сказали? Вы нашли тело?

— Да… мо… бе… не…

Уже чуть ли не в истерике Люси выхватила воки-токи из рук капитана:

— Он жив! Скажите мне, что он жив!

Тишина, невыносимый треск приемника, завывания ветра.

Люси ходила взад-вперед по комнате, не чувствуя теперь ни холода, ни боли. Глаза жгло невыплаканными слезами, она чувствовала, что вот-вот грохнется.

Этот треск — вестник беды. Все, что она уже перетерпела в жизни, доказывает, что ужасу нет никаких пределов.

И вдруг слабый, очень далекий, будто из загробного мира, голос прорвался через треск:

— Сер… биен… него… пульс есть!