Эпизод 88
Улица Тересесгате, 15 мая 2000 года
Желтые стены кабинета доктора Столе Эуне были сплошь увешаны картинами Эукруста и полками с литературой по психологии.
— Присаживайтесь, Харри, — сказал доктор Эуне. — Хотите — в кресло, хотите — на диван.
Стандартная формула для того, чтобы начать разговор, и Харри в ответ слегка улыбался уголком рта, будто говоря: «Забавно, но мы это уже слышали». Когда Харри звонил из аэропорта в Гардермуене, Эуне ответил, что, конечно, с радостью примет его, но коротко, потому что сегодня ему предстоит открывать в Хамаре семинар психологов.
— Тема: «Проблемы диагностики алкоголизма», — сказал Эуне. — Ваше имя названо не будет.
— Поэтому вы так прифрантились? — спросил Харри.
— Одежда может сказать о нас больше, чем все остальное. — Эуне провел рукой по лацкану пиджака. — Твидовая одежда говорит о мужественности и уверенности в себе.
— А галстук-бабочка? — поинтересовался Харри, вытаскивая блокнот и ручку.
— Дерзость ума. Серьезность с налетом самоиронии, если вам так угодно. Больше, чем нужно, чтобы понравиться руководству и подчиненным.
Эуне сложил руки на животе и с довольным видом откинулся на спинку кресла.
— Лучше расскажите мне про раздвоение личности, — сказал Харри. — Про шизофрению.
Эуне недовольно скривился:
— За пять минут?
— Значит, расскажите самое важное.
— Ну, во-первых, вы назвали раздвоение личности шизофренией — это общее укоренившееся заблуждение. Слово «шизофрения» обозначает целый ряд различных душевных расстройств и не имеет ничего общего с раздвоением личности. Конечно, само слово «схизис» по-гречески означает «расщепление», но доктор Эйген Блейлер имел в виду расщепление психических процессов мозга. И если…
Харри показал на часы.
— Понимаю, — сказал Эуне. — Раздвоение личности, о котором вы говорите, иначе называется СРЛ — синдром расщепления личности. То есть в одном человеке сосуществуют две личности, и проявляются они поочередно. Как в истории о докторе Джекиле и мистере Хайде.
— Значит, сосуществуют?
— Да. Но это бывает редко, гораздо реже, чем в голливудских фильмах. За двадцать лет, что работаю психологом, мне ни разу не посчастливилось наблюдать случай СРЛ. Но все равно я имею о них кое-какое представление.
— И что же это такое?
— СРЛ практически всегда бывает связано с потерей памяти. То есть одна личность больного может проснуться с утра с похмельем, не подозревая о том, что другая личность вчера вечером напилась. И вообще, первая личность может быть трезвенником, а вторая — алкоголиком.
— Ну не в буквальном смысле?
— В самом буквальном.
— Но ведь алкоголизм — это физическое заболевание.
— Да, и именно это в СРЛ самое презамечательное. Я читал об одном пациенте с СРЛ, одна личность которого была заядлым курильщиком, а другая сигареты в рот не брала. И когда просыпалась его первая личность, кровяное давление становилось на двадцать процентов выше. А о женщинах с СРЛ я читал, что у них чаще происходят менструации, поскольку у каждой личности свой цикл.
— Выходит, такие люди меняют свое состояние физически?
— В какой-то мере — да. История о Джекиле и Хайде недалека от истины, и в нее можно было бы даже поверить. Доктор Ошерсон описывает случай, когда одна личность человека была гетеросексуальна, а другая — гомосексуальна.
— У этих личностей могут быть разные голоса?
— Да, именно по различиям в голосе легче всего определить, когда происходит смена личности.
— А голоса могут разниться настолько, что даже человек, хорошо знакомый с больным, не узнает его другого голоса? Например, по телефону.
— Да, если этот знакомый не знает о другой личности. А если он плохо знаком с больным, то может не узнать его, даже находясь с ним в одной комнате — настолько меняются мимика и жесты.
— Вы допускаете, что родственники больного могут не знать о расщеплении личности?
— Допускаю. Частота, с которой меняются личности, индивидуальна. А некоторые к тому же могут сами управлять этой сменой.
— Но в таком случае эти личности должны знать о существовании друг друга?
— Да. И в этом нет ничего необычного. И, как и в романе о Джекиле и Хайде, между этими личностями может идти отчаянная борьба, потому что у них разные цели, разные представления о морали, различное отношение к одним и тем же людям и так далее.
— И человек начинает писать чужим почерком, верно?
— Почему чужим? Харри, скажите, на протяжении дня вы — один и тот же? Нет. Когда вы возвращаетесь домой с работы, в вас происходит масса незаметных перемен: в голосе, жестах и прочем. Странно, что вы назвали почерк. У меня есть книга — как-нибудь дам вам ее полистать, когда время будет, — в ней есть фотография письма, которое написал пациент с расщеплением личности. У него было семнадцать различных почерков.
Харри занес некоторые опорные слова в блокнот.
— Разные менструальные циклы, разные почерки — любопытная болезнь, — пробормотал он.
— Вот видите, Харри. Надеюсь, что чем-то вам помог, а сейчас мне нужно бежать.
Эуне вызвал такси, и они с Харри вместе вышли на улицу. Эуне спросил, какие у Харри планы на семнадцатое мая.
— Мы с женой хотим с утра пригласить друзей, — объяснил доктор. — Будем очень рады, если вы придете.
— Спасибо, конечно, но неонацисты собираются «разобраться» с мусульманами, которые семнадцатого будут справлять ид, и меня назначили руководить охраной мечети в Гренланне, — ответил Харри, одновременно обрадованный и смущенный таким неожиданным приглашением. — Нас всегда запрягают в праздники.
— Ну, вы могли бы зайти к нам совсем ненадолго. У других наших гостей ведь тоже какие-то планы на завтрашний день.
— Спасибо. Я постараюсь и, если смогу, позвоню вам. А кто ваши друзья?
Эуне еще раз поправил галстук.
— Вроде вас, — ответил он. — Но у жены есть и приличные знакомые.
В эту секунду подъехало такси. Харри открыл доктору дверь, Эуне забрался внутрь, но перед тем, как он уехал, Харри вдруг спросил:
— А отчего у человека появляется СРЛ?
Эуне внимательно посмотрел на Харри:
— Зачем это вам?
— Точно не знаю. Но это может быть важно.
— Хорошо. У большей части больных СРЛ в детстве имела место травмирующая ситуация. Но душевную травму они могли получить и позже. Люди создают себе иную личность, чтобы уйти от проблем.
— О каких душевных травмах можно говорить, если речь идет о взрослом человеке?
— Ну, подумайте. Возможно, он пережил природный катаклизм, потерял любимого, подвергся насилию или долго жил в страхе.
— Как, например, солдат на войне?
— Да, такая травма вполне может быть у солдат.
— Или у партизан.
Последнюю фразу Харри сказал сам себе, потому что такси с доктором Эуне уже уехало.
— В «Скотсман», — сказал Халворсен.
— Ты собираешься провести семнадцатое мая в пабе «Скотсман»? — Харри сделал недовольное лицо и поставил сумку за вешалкой.
Халворсен пожал плечами:
— А есть другие предложения?
— Ну, если обязательно должен быть паб, выбрал бы что-нибудь поприличнее. Или тоже вариант: попроси начальство, чтобы тебя записали на дежурство. Приличная надбавка за работу в праздник, и никакого похмелья.
— Я над этим подумаю.
Харри плюхнулся в кресло.
— Когда ты его починишь? Оно так ужасно скрипит.
— Его невозможно починить, — проворчал Харри.
— Пардон. Как там с Веной?
— Сейчас. Сначала расскажи, как у тебя?
— Я проверял, есть ли у Эвена Юля алиби. Он утверждает, что в день исчезновения жены был в городе, сидел в кафе на Уллеволсвейен, но не встречал никого из знакомых, кто бы мог подтвердить это. В кафе мне сказали, что у них слишком много посетителей, чтобы запоминать их в лицо.
— Кафе находится через дорогу от «Скредера», — заметил Харри.
— И что с того?
— Так, к сведению. А что Вебер?
— У них ничего. Вебер говорит, что если Сигне Юль привезли к крепости в машине, которую видел сторож, то у нее на одежде должны быть волокна ткани с заднего сиденья, либо земля или масло, если ее везли в багажнике. В общем, что-то должно быть.
— В том автомобиле были подстелены мешки для мусора, — сказал Харри.
— Вебер говорит то же самое.
— Помнишь, у нее на платье были сухие травинки?
— А как же. Возможно — из конюшни Мускена. Или откуда-нибудь еще. Таких мест — миллион.
— Это не просто травинки. Это сено.
— Какая разница, что это может быть, Харри? Сено — та же сухая трава. Не стоит ворошить.
— Черт, — буркнул Харри и посмотрел в окно.
— Так что там с Веной?
— Пустое, тоже не стоит ворошить… Халворсен, ты умеешь варить кофе?
— Чего?
— Эллен любила сама варить кофе. Она покупала его где-то здесь, в Гренланне. Может…
— Нет! — ответил Халворсен. — Я не собираюсь варить для тебя кофе.
— Попробуй. — Харри встал — Скоро буду. Через пару часиков.
— Это все, что ты хотел мне рассказать о Вене? Не стоит ворошить?
Харри покачал головой:
— Увы, тут тоже тупик. Привыкай.
Что-то изменилось. Харри шел по Гренланслейру, пытаясь понять, что же именно. Какая-то перемена произошла в людях за тот день, что он был в Вене. Дойдя до Карл-Юхансгате, Харри наконец понял, что изменилось. Наступило лето. Впервые в этом году Харри чувствовал запах асфальта, цветов в цветочном магазине в Гренсене. А дойдя до Дворцового парка, он почувствовал запах скошенной травы — настолько сильный, что не мог не улыбнуться. Мужчина и девушка в рабочей одежде о чем-то оживленно беседовали, качая головами и глядя на кроны. Девушка сняла куртку и повязала ее вокруг талии, и Харри заметил, что, когда она смотрела вверх, мужчина украдкой поглядывал на ее облегающую футболку.
На Хегдехеугсвейен модные и не слишком модные магазины одежды делали последние отчаянные попытки нарядить горожан к семнадцатому мая. В киосках продавались галстуки и флаги, вдалеке слышались звуки старого егерского марша — шли последние репетиции. Назавтра обещали тепло и ливневые дожди.
Харри взмок, пока наконец дошел до дома Синдре Феуке.
Феуке не слишком радовался по поводу Дня Конституции:
— Все это суета: флаги, флаги. Неудивительно, что Гитлер говорил о духовном родстве наших народов. Мы тоже националисты. Только признаться не хотим.
Он взял кофеварку.
— Гюдбранн Юхансен был в лазарете в Вене, — сказал Харри. — В ночь перед тем, как уехать в Норвегию, он убил врача. После его никто не видел.
— Ну вот. — Феуке громко отхлебнул из чашки. — Так я и знал, что с этим парнем что-то не так.
— А что вы можете рассказать об Эвене Юле?
— Многое. Если нужно.
— Да. Нужно.
Феуке поднял кустистую бровь.
— Холе, вы уверены, что сейчас идете по верному следу?
— Я вообще ни в чем не уверен.
Феуке в задумчивости подул на кофе.
— Хорошо. Если это действительно необходимо, хорошо. Наши с Юлем отношения во многом напоминали отношения Гюдбранна Юхансена и Даниеля Гюдесона. Я заменил Эвену отца. Он ведь сирота. (Харри застыл с чашкой в руке.) Немногие это знали — Эвен хорошо умеет притворяться. В его придуманном детстве столько людей, мест, событий и дат, сколько не в состоянии запомнить обычные дети. По официальной версии, он вырос в семье Юлей в семейном доме неподалеку от Грини. На деле же его детство прошло в разных приемных семьях и в детских домах по всей Норвегии, пока его в двенадцатилетнем возрасте не усыновили Юли.
— Откуда вам это известно, если вы говорите, что он всегда притворялся?
— Это интересная история. Как-то ночью мы с Юлем стояли в карауле у нашего штаба в лесу, к северу от Харестуа. В то время мы еще не были близкими друзьями, и я очень удивился, когда он ни с того ни с сего начал рассказывать, как плохо с ним обращались в детстве и как никто не хотел брать его к себе, а один эпизод вообще нельзя было слушать без слез. Некоторых людей, у которых он был, надо… — Феуке поежился. — Давайте прогуляемся, — предложил он. — Я слыхал, сегодня на улице просто замечательная погода.
Они пошли вдоль Вибесгате к Стенспаркену.
— Не знаю почему, но той ночью Эвен Юль казался совсем другим человеком, — сказал Феуке. — Это было странно. Но страннее всего то, что на следующий день он притворялся, будто ничего не произошло. Будто он забыл, о чем мы с ним разговаривали.
— Вы говорите, что тогда еще не были с ним близкими друзьями. Но вы рассказывали ему о том, что видели на Восточном фронте?
— Да, конечно. Знаете, что мы делали в лесу? Убегали от немцев, потом подкрадывались к немцам, а в основном ждали. И рассказывали друг другу всякие байки.
— Вы часто рассказывали о Даниеле Гюдесоне?
Феуке внимательно посмотрел на Харри:
— Значит, вы пришли к выводу, что Эвен Юль решил, что он Даниель Гюдесон?
— Пока это только предположение, — ответил Харри.
— Да, я часто рассказывал о Даниеле, — сказал Феуке. — Даниель Гюдесон был вроде человека-легенды. Эдакий свободный, сильный и удачливый — такого нечасто встретишь. Эвену нравились истории о нем, он просил меня рассказывать их по нескольку раз. Особенно ту, про русского, которого Даниель похоронил.
— Эвен знал, что Даниель бывал в Зеннхайме?
— Конечно. Эвен помнил все о Даниеле, до мелочей. Иногда, когда я сам забывал их, он мне подсказывал. Ну да, было похоже, что Эвену нравилось считать себя кем-то вроде Даниеля. Хотя я не могу представить себе двух более непохожих людей. Однажды Эвен, изрядно выпив, велел нам звать его Урией, совсем как Даниеля. И, если хотите знать, по-моему, он неслучайно положил глаз на Сигне Алсакер, когда увидел ее в суде.
— Что?
— Когда он узнал, что будут судить невесту Даниеля Гюдесона, он решил во что бы то ни стало прийти в суд. Он просидел в зале целый день — только чтоб увидеть ее. Будто решил во что бы то ни стало заполучить ее.
— Потому что она была девушкой Даниеля?
— Думаете, это важно? — Феуке быстро зашагал в гору, Харри едва поспевал за ним.
— Очень.
— Не знаю, стоит ли мне это говорить, но лично мне кажется, что Эвен Юль больше любил миф о Даниеле Гюдесоне, чем о Сигне Юль. Уверен, восхищение Даниелем Гюдесоном стало основной причиной, почему он не вернулся после войны к медицине, а стал изучать историю. Конечно, он специализировался на истории оккупации и «Норвежского легиона».
Они дошли до вершины холма, и Харри отер пот со лба. А Феуке почти не задыхался.
— Эвен Юль так быстро сделал себе имя в историографии, потому что как боец Сопротивления оказался идеальным инструментом для переписывания военной истории Норвегии. В новой истории должно как можно меньше говориться о реальных масштабах коллаборационизма и как можно больше — о таком мелком явлении, как движение Сопротивления. Например, в книге Юля потоплению «Блюхера» посвящено пять страниц, но нигде не говорится о том, что после войны за сотрудничество с немцами были осуждены почти сто тысяч норвежцев. И ведь это работает — люди до сих верят, что народ якобы сплотился тогда перед лицом нацизма.
— Вы об этом хотите написать, Феуке?
— Я просто хочу рассказать правду. Эвен знал: то, что он пишет, если не ложь, то, по крайней мере, искажение правды. Он говорил, что это во имя цели сплочения нации. Единственное, что ему не удалось представить в желаемом героическом свете, — это бегство короля. Эвен был не единственным среди сопротивленцев, кто в сороковом почувствовал себя обманутым, но ни в Сопротивлении, ни среди квислинговцев я никогда не встречал человека, который бы так яростно осуждал это бегство. Надо помнить, что всю жизнь Эвена предавали те, кого он любил, на кого надеялся. Думаю, в глубине души он ненавидел всех и каждого, кто тогда уехал в Лондон. На самом деле.
Они присели на скамейку, внизу был виден Фагерборг: церковь, крыши домов — а вдалеке лазурью блестел Осло-фьорд.
— Красиво, — сказал Феуке. — Так красиво, что иногда кажется, за это и впрямь не жалко умереть.
Харри пытался связать все воедино, но ему не хватало одной маленькой детали.
— До войны Эвен начал изучать медицину в Германии. Вам известно, где именно?
— Нет, — ответил Феуке.
— Может, он говорил, кем хотел стать?
— Да, он говорил, что мечтает пойти по стопам своего отчима и его отца.
— И кем же они были?
— Вы не знаете, кем были врачи Юли? Хирургами.
