Глава 50
Экебергский кряж
Во вторую неделю декабря снова повалил снег. И на сей раз зима взялась за дело всерьез. Метель кружила вокруг домов, и в новостях обещали новые осадки. В среду во второй половине дня состоялось признание. Тронн Гретте рассказал прокурору, как он спланировал, а потом и осуществил убийство своей жены.
Снег валил всю ночь, и на следующий день он признался и в том, что заказал своего брата. Человек, которому он заплатил за убийство, назвался Эль Охо, Глаз, не имел адреса и каждую неделю менял кличку и номер мобильного телефона. Тронн виделся с ним всего лишь раз на одной из парковок в Сан-Паулу, где они и обсудили все детали. Эль Охо получил пятнадцать тысяч долларов в задаток, остальное Тронн в бумажном пакете положил в ячейку камеры хранения в терминале Тьети. Они договорились, что Тронн пришлет киллеру предсмертную записку в почтовое отделение в Кампус Белус, муниципалитет к югу от центра, а ключ от ячейки — туда же по получении мизинца Льва.
Единственный раз за время долгих допросов возникла забавная ситуация, когда на вопрос, каким образом обычный турист сумел выйти на профессионального киллера, Тронн ответил, что это далось ему гораздо легче, чем добиться прихода водопроводчика в Норвегии. Однако аналогия оказалась неслучайной.
— Мне об этом как-то Лев рассказал, — поведал Тронн. — Они помещают свои контактные телефоны под рубрикой plomero рядом с предложениями сексуальных услуг в газете «Фолья де Сан-Паулу».
— Плум… как там дальше?
— Plomero. Водопроводчик.
Халворсен передал эту скудную информацию в бразильское посольство, сотрудники которого воздержались от язвительных замечаний и вежливо пообещали сделать все от них зависящее.
Винтовка AG-3, которой Тронн пользовался в момент ограбления, принадлежала Льву и хранилась на чердаке в Дисенгренде. Но происхождение установить не представлялось возможным, поскольку серийные номера оказались сбиты.
Рождественский вечер для консорциума страховых обществ «Нордеа» наступил раньше положенного, ведь все украденные на Бугстадвейен деньги до единой кроны были найдены в багажнике машины Тронна.
Шли дни, шел снег, и продолжались допросы. В пятницу во второй половине дня, когда все уже порядком намаялись, Харри спросил Тронна, почему его не вывернуло, когда он убил свою жену выстрелом в голову — ведь он не выносит вида крови? Тронн долго смотрел в объектив видеокамеры в углу. А потом просто покачал головой.
Но когда допрос закончился и они возвращались по «Кишке» в камеру предварительного заключения, он вдруг обернулся:
— Кровь, Харри, разная бывает.
В выходной Харри, сидя на стуле у окна, наблюдал, как Олег с соседскими пацанами строит снежную крепость в саду перед деревянной виллой. Ракель спросила, о чем он думает, но Харри на вопрос не ответил, а вместо этого предложил прогуляться. Она надела ушанку и варежки. Когда они шли мимо Холменколлена, Ракель спросила, не пригласить ли им отца и сестру Харри к ней домой на Рождество.
— Ведь, кроме нас, никого больше не будет, — сказала она и стиснула ему руку.
В понедельник Харри и Халворсен вернулись к делу Эллен. Они начали с самого начала. Опросили известных им уже свидетелей, снова прочли прежние рапорты, проверили информацию от агентов и выявленные еще тогда следы. Как выяснилось, ведущие в никуда.
— У тебя есть адрес того, кто видел Сверре Ульсена вместе с одним типом в красной машине на Грюнерлёкка? — спросил Харри.
— Квинсвик. Он зарегистрирован по адресу родителей, но мы его там вряд ли застанем.
Войдя в пиццерию Херберта, Харри не лелеял особых надежд что-то разузнать о Рое Квинсвике. Но поставив кружку пива одному пацану с логотипом Национального Альянса на футболке, он почерпнул весьма важную информацию о том, что долг сохранять тайну на Роя больше не распространяется, поскольку недавно он бросил своих бывших дружков. Рой, по-видимому, встретил девушку-христианку и утратил веру в нацизм. Никто не мог сообщить ее имя или адрес, по которому Рой нынче проживает, но кто-то вроде бы видел его распевающим псалмы среди членов Филадельфийской общины.
Метель намела сугробы, и на центральных улицах замельтешили снегоуборочные машины.
Женщину, в которую стреляли во время ограбления филиала «Норвежского банка» в Гренсене, выписали из больницы. На фотографиях в «Дагбладет» она показывала пальцем на то место, куда вошла пуля, и, приложив два пальца к груди, отметила расстояние до сердца. Как было написано в газете, теперь она собиралась весело встретить Рождество дома с мужем и ребенком.
На той же неделе в среду в десять утра Харри сбил снег с ботинок и постучал в дверь конференц-зала № 3 Управления полиции.
— Входи, Холе, — услышал он громовой голос судьи Вальдерхауга, руководителя комиссии Службы внутренней безопасности полиции, расследующей инцидент со стрельбой в районе Пакгауза. Харри сел на стул перед собранием из пяти человек. Кроме судьи Вальдерхауга в группу входили прокурор, два следователя, женщина и мужчина, и адвокат Ула Лунде, лихой, но способный и реально мыслящий парень, с которым Харри был знаком.
— Нам бы хотелось до рождественских отпусков представить заключение прокурору города, — начал Вальдерхауг. — Не мог бы ты по возможности кратко и подробно изложить свою позицию по этому делу?
Харри рассказал о своей недолгой встрече с Альфой Гуннерудом под аккомпанемент стука клавиатуры следователя, набиравшего его показания. Когда он закончил, судья Вальдерхауг поблагодарил его, порылся в бумагах, пока не нашел нужную, и посмотрел на Харри поверх очков.
— Нам бы хотелось знать, не был ли ты удивлен, услышав, что Гуннеруд направил оружие на полицейского, исходя из своего впечатления о нем во время вашего краткого рандеву?
Харри вспомнил, о чем подумал, увидев Гуннеруда в подъезде. Пацан, боящийся, что его сейчас снова побьют. Но никак не хладнокровный убийца. Харри встретил взгляд судьи и ответил:
— Нет.
Вальдерхауг снял очки:
— Но ведь когда Гуннеруд увидел тебя, он не полез за оружием, а предпочел убежать. Почему же, по-твоему, встретив Волера, он изменил тактику?
— Не знаю, — ответил Харри. — Меня там не было.
— То есть ты не считаешь, что это странно?
— Считаю.
— Но ты ведь только что сказал, что не удивился.
Харри слегка откинулся на спинку стула:
— Я уже долгое время служу в полиции, господин судья. И меня больше не удивляет, что люди совершают странные поступки. Даже убийцы.
Вальдерхауг снова надел очки, и Харри показалось, что на его морщинистом лице промелькнула легкая улыбка.
Ула Лунде кашлянул:
— Как тебе известно, старший инспектор Том Волер был на короткий период отстранен от исполнения служебных обязанностей в связи с закончившимся подобным же образом задержанием молодого неонациста.
— Сверре Ульсена, — пояснил Харри.
— В тот раз Служба внутренней безопасности не нашла оснований рекомендовать прокурору города возбудить уголовное дело.
— Вы всего неделю работали, — сказал Харри.
Ула Лунде вопросительно посмотрел на Вальдерхауга. Тот кивнул.
— Так или иначе, — продолжил Лунде, — мы, разумеется, находим поразительным факт, что тот же человек вновь оказался в той же ситуации. Нам известно, что в полицейском корпусе силен дух корпоративной солидарности и сотрудникам неприятно ставить коллег в неловкое положение… э-э… как бы это…
— Заложив их, — подсказал Харри.
— Что-что?
— По-моему, ты слово «заложить» подыскивал.
Лунде снова обменялся взглядами с Вальдерхаугом:
— Я знаю, что имею в виду, но мы предпочитаем называть это «сообщать важную информацию», чтобы правила игры соблюдались. Ты не согласен, Харри?
Передние ножки стула, на котором сидел Харри, со стуком опустились на пол:
— Да в общем-то да. Просто я в терминах не так силен, как ты.
Вальдерхауг уже больше не мог скрывать улыбку.
— Не слишком в этом уверен, Холе, — сказал Лунде, у которого на губах тоже появилась улыбка. — Хорошо, что ты согласен со мной, и раз уж ты много лет работал вместе с Волером, мы исходим из того, что ты хорошо знаешь его характер. Сотрудники, с которыми мы уже беседовали, отмечали бескомпромиссный стиль обращения Волера с уголовниками, а порой и не только с ними. Разве Том Волер настолько безрассуден, чтобы вдруг застрелить Альфа Гуннеруда?
Харри долго смотрел в окно. За снежной пеленой лишь угадывались контуры Экебергского кряжа. Но он знал, что кряж на месте. Сидя за столом в кабинете Управления, он годами наблюдал его там, и он навсегда там останется, зеленый летом, черно-белый зимой. Его не сдвинуть с места, он навсегда пребудет там, и это просто факт. А самое замечательное в фактах то, что можно не думать, желательны они или нет.
— Нет, — сказал Харри, — Том Волер не настолько безрассуден, чтобы вдруг застрелить Альфа Гуннеруда.
И если кто-то из членов комиссии обратил внимание, что Харри чуточку выделил слово «безрассуден», никто, во всяком случае, ничего не сказал.
Когда Харри вышел в коридор, со стула возле двери поднялся Вебер.
— Пожалте, следующий, — сказал Харри. — Это что у тебя?
Вебер поднял пластиковый пакет:
— Пистолет Гуннеруда. Ладно, пойду, хочу поскорее отделаться.
— М-м, — Харри выудил из пачки сигарету. — Необычная пушка.
— Израильская, — пояснил Вебер. — «Иерихон-941».
Харри все смотрел на закрывшуюся за Вебером дверь, пока проходивший мимо Мёллер не обратил его внимание на то, что он стоит с незажженной сигаретой во рту.
В убойном отделе было непривычно тихо. Сыщики и следователи поначалу шутили, что Забойщик впал в зимнюю спячку, а теперь — что дал себя убить и тайно похоронить, чтобы стать вечной легендой. Снег покрывал городские крыши, сползал и снова засыпал их, а трубы спокойно дымили.
Отделы по раскрытию убийств, грабежей и сексуальных преступлений устроили совместную встречу Рождества в столовой. Бьярне Мёллер, Беате Лённ и Халворсен оказались соседями по столу. Между ними стоял незанятый стул и тарелка с карточкой на имя Харри.
— Где он? — спросил Мёллер и налил вина в бокал Беате.
— Разыскивает одного из приятелей Сверре Ульсена, он, по его словам, видел Ульсена с каким-то типом в ночь убийства, — ответил Халворсен, пытаясь открыть бутылку пива одноразовой зажигалкой.
— Ужас какой, — сказал Мёллер. — Передай ему, что он до смерти доработается. Уж на рождественскую-то вечеринку можно было выкроить время, несмотря ни на что.
— Скажи ему об этом сам, — возразил Халворсен.
— А может, он просто не захотел прийти, — предположила Беате.
Мужчины посмотрели на нее и улыбнулись.
— А что тут такого? — рассмеялась Беате. — Вы думаете, я Харри не знаю?
Они выпили. С уст Халворсена не сходила улыбка. Он смотрел на Беате. Что-то — он не мог сказать, что именно, — но что-то изменилось в ее облике. В последний раз он видел ее в конференц-зале. Но тогда не заметил этой живинки у нее в глазах. А какие у нее сейчас яркие губы. Какая осанка.
— Харри подобным мероприятиям тюрьму предпочитает, — сказал Мёллер и поведал, как Линда из приемной СПБ вытащила Харри танцевать. Беате смеялась до слез. Потом повернулась к Халворсену и склонила голову набок:
— А что ты все смотришь, Халворсен?
Халворсен почувствовал, как у него зарделись щеки, и только успел, запинаясь, произнести невпопад «да нет», как Беате с Мёллером снова расхохотались.
Позже вечером он набрался мужества и решился пригласить ее на танец. Мёллер остался в одиночестве, пока на место Беате не плюхнулся Иварссон. Он был пьян и гнусавым голосом стал рассказывать, как однажды в ужасе прятался за машиной, стоявшей перед филиалом банка в Рюене.
— Это было давно, Руне, — утешил его Мёллер. — Ты был новичок. Да и в любом случае ничего не мог сделать.
Иварссон откинул голову и долго смотрел на Мёллера. Потом он поднялся и ушел, а Мёллер подумал, насколько Иварссон на самом деле одинок, но сам этого не осознает.
Когда диджеи Ли и Ли закончили играть «Purple Rain», Беате и Халворсен столкнулись с одной из танцевавших пар, и Халворсен почувствовал, как Беате оцепенела. Он посмотрел на танцующего.
— Прошу прощения, — произнес глубокий голос. В полутьме на лице Дэвида Хасселхоффа сверкнули крепкие белые зубы.
После вечеринки взять такси оказалось невозможно, и Халворсен предложил Беате проводить ее. Они потопали на восток, увязая в мокром снегу, и только через час добрались до ее дома в Уппсале.
Беате улыбнулась и повернулась к Халворсену:
— Так если будет желание, заходи.
— С удовольствием, — сказал он. — Огромное спасибо.
— Значит, договорились, — констатировала она. — Я завтра маму предупрежу.
Он пожелал ей спокойной ночи, поцеловал в щеку и отправился в полярный поход в западном направлении.
Семнадцатого декабря Норвежское телеграфное агентство сообщило, что имеется большой шанс побить двадцатилетний рекорд по количеству выпавших в декабре осадков.
В тот же день комиссия закончила работу над представлением по делу Тома Волера.
Комиссия не зафиксировала никаких нарушений служебных инструкций и даже, напротив, выдвинула предложение поощрить Тома Волера за то, что он действовал совершенно правильно и сохранил присутствие духа в весьма драматической ситуации. Шеф уголовной полиции позвонил начальнику Управления и осторожно поинтересовался его мнением в отношении представления Тома Волера к поощрению, но поскольку семья Альфа Гуннеруда, несмотря ни на что, принадлежала к числу самых уважаемых в городе — его дядя заседал в городском муниципалитете, — они решили, что подобные действия могут быть сочтены несвоевременными.
Харри всего лишь коротко кивнул, когда Халворсен сообщил ему, что Волер вернулся к исполнению служебных обязанностей.
Наступил сочельник, и, по крайней мере, маленькую Норвегию окутал рождественский покой.
Ракель выгнала Харри с Олегом из дому, чтобы они не мешали ей готовить рождественский обед. Вернувшись, они сразу же почувствовали аромат жаркого из свиных ребрышек. Улав Холе, отец Харри, приехал на такси вместе с Сестренышем.
Сестреныш восхищалась домом, едой, Олегом, всем. За обедом они с Ракелью щебетали, точно старинные подружки, а вот Олег с Улавом, сидевшие друг против друга, отделывались односложными репликами. Но и они оттаяли, когда пришло время вручать подарки, и Олег открыл большой пакет с записочкой «От Улава Олегу». В нем оказалось полное собрание сочинений Жюля Верна. Разинув рот, Олег стал листать один из томов.
— Это он написал тот роман о путешествии на Луну, который читал тебе Харри, — сказала Ракель.
— Тут оригинальные иллюстрации, — подхватил Харри и показал на рисунок, где капитан Немо стоит рядом с флагом на Южном полюсе и говорит: «Не поминайте лихом! Мое новое государство начинается с шестимесячной ночи».
— Эти книги стояли на полке моего отца, — сказал Улав, он был возбужден не меньше, чем Олег.
— Ну и что с того! — воскликнул Олег.
Когда же Олег обнял Улава в знак благодарности, на лице у него появилась смущенная, но теплая улыбка.
Ночью, когда Ракель уснула, Харри поднялся и подошел к окну. Он вспоминал тех, кого больше не было. Мать, Биргитту, отца Ракели, Эллен и Анну. И тех, кто еще жив. Эйстейна из Уппсаля, которому он как-то подарил на Рождество ботинки. Расколя в «Ботсене» и двух милых женщин из Уппсаля, любезно пригласивших Халворсена на поздний рождественский обед, поскольку тот дежурил в тот вечер и не успевал домой в Стейнкьер до наступления Рождества.
Что-то произошло нынешним вечером, он не знал, что именно, но что-то изменилось. Он долго смотрел на городские огни и вдруг обнаружил, что снег уже не идет. Следы. Те, кто ночью пройдет по тропинке вдоль Акерсельвы, наверняка оставят следы.
— Ты получил то, о чем мечтал? — прошептала Ракель, когда он снова лег.
— Мечтал? — Он обнял ее.
— Мне показалось, ты о чем-то мечтаешь там, у окна. О чем?
— У меня есть все, о чем я только могу мечтать, — ответил Харри и поцеловал ее в лоб.
— Расскажи, о чем? — прошептала она и немного отклонила голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Расскажи, Харри, о чем ты мечтаешь?
— А ты и вправду хочешь это знать?
— Да, — она еще сильнее прижалась к нему. Он закрыл глаза, и перед ним стала медленно прокручиваться пленка, так медленно, что он мог рассмотреть каждый кадр, словно обычную фотографию. Следы на снегу.
— О покое, — солгал он.
