Луиза позвонила ему из машины и, не дожидаясь «алло», спросила:

— Каким вы были в четырнадцать лет?

— В четырнадцать?

— Да, в четырнадцать, — повторила она.

Его голос отчего-то волновал ее. Хороший плохой парень.

— Не знаю, — наконец ответил он. — Точно не алтарным служкой. Сорванцом, наверное, как и все в таком возрасте.

— Я совсем ничего не знаю о четырнадцатилетних мальчишках.

— А зачем вам?

— Моему сыну четырнадцать.

— Вашему сыну? — Изумление в голосе. — Я даже не подумал, что вы…

— Мать? — откликнулась она. — Знаю, в это трудно поверить, но все так и есть, старая история — сперматозоид встречается с яйцеклеткой — и бам! С каждым может случиться. — Она вздохнула. — Четырнадцатилетние подростки — кошмар.

До нее дошло, что она сжимает руль машины с такой силой, словно ее сковало трупное окоченение.

— Как его зовут?

— Арчи.

Как его зовут? Такой вопрос задают те, у кого есть дети. Когда Арчи родился, те, кто спрашивал у нее: «Сколько он весит?» — сами недавно обзавелись младенцами. Парней, которые не были отцами, совсем не интересовало, сколько Арчи весит или как она собирается его назвать. Поэтому, заключила она, у Джексона Броуди дети были. Она ничего не хочет об этом знать, подержанные типы с семейным багажом ее не интересуют. Дети — это багаж, который повсюду таскаешь за собой. Бремя.

— У вас есть дети? — спросила она. Не смогла удержаться.

— Есть дочка. Марли. Ей десять. И если вас это успокоит, я ничего не знаю о десятилетних девчонках.

— Арчи — не преступник, — возразила Луиза. Можно подумать, Джексон в чем-то его обвинил. — Он и мухи не обидит.

— Когда мне было пятнадцать, я чуть не угодил под суд за кражу, если вам это поможет.

— И что было потом?

— Я пошел в армию.

Блин. Арчи в армии, это идея.

— Вы за этим позвонили? — спросил он. — За родительским советом?

— Нет. Я позвонила, чтобы сказать, что я в микрорайоне Бердихаус.

— Ну и названьице! — Голос у него был усталый.

— Перед заколоченным подъездом. Похоже, раньше здесь была почта. С одной стороны дешевая забегаловка, с другой — «Скотмид». Один этаж, магазины, никаких квартир наверху, здесь определенно никто не живет.

— Зачем вы мне это говорите и почему вы поехали туда одна на ночь глядя?

— Вы очень любезны, но я — большая девочка. А говорю, потому что, по-моему, вам будет интересно услышать, что это тот адрес, который Теренс Смит назвал утром в суде.

— Хонда дал фальшивый адрес?

— А это — противодействие закону. Как вам известно. Я же сказала, что вы сглупили, признав вину. И кстати, номера той машины больше никто не запомнил, а значит, вы препятствуете следствию, удерживая важные сведения.

— Подайте на меня в суд, — сказал Джексон. — Вообще-то, я его видел, он пытался убить еще кое-кого.

— Теренс Смит? — рубанула она. — Пожалуйста, скажите, что вы больше не испытывали судьбу.

— Нет, хотя полиция горела желанием меня допросить.

— Боже, вы неисправимы.

— Да уж, без этого никак.

— Он пытался кого-то убить? Или у вас снова разыгралась фантазия?

— Никаких фантазий. Или уж всяко не про убийства. Если я расскажу вам, что случилось, вы точно будете считать меня законченным параноиком.

— Попробуйте.

— Я видел девушку, похожую на ту утопленницу, у нее даже серьги были.

— Вы — законченный параноик.

— Видите.

— Вам всюду мерещатся мертвые девушки.

Он точно ненормальный. Странно, это не лишало его привлекательности. Она со вздохом сказала:

— Ладно, пока. Поеду домой. Спокойной ночи.

Существуют правила. Правила гласят, что нельзя увлекаться свидетелями, нельзя увлекаться подозреваемыми и нельзя увлекаться преступниками. А Джексон Броуди ухитрился стать всеми тремя одновременно. Да, Луиза, умеешь ты выбирать мужиков. И само собой, нельзя увлекаться мужчиной, у которого уже есть женщина.

По крайней мере это объясняло его приезд в Эдинбург. «На Фестиваль», — сказал он, когда она впервые брала у него показания, но он не был похож на тех, кого интересуют подобные вещи. Сходство так и не проявилось. Но его Джулия играла в постановке.

— Какая она, Джулия? — От звука этого имени у Луизы все внутри сжалось от ревности. Прикуси язык.

— Она актриса.

Сюрприз. Произнося ее имя, он нахмурился.

Будь честной. Иногда это трудно, особенно перед самой собой. Она была прирожденной лицемеркой. Даже слово «лицемерка» — это обман, по-настоящему надо было бы сказать «лгунья». Будь честной, Луиза, Джексон тебе нравится. Такое пустое, подростковое слово — «нравится». «ЛУИЗЕ МОНРО НРАВИТСЯ ГРАНТ НИВЕН» на двери школьного туалета в четвертом классе. Констебль Луиза Монро с инспектором Майклом Пири на заднем сиденье полицейской машины глухой ночью после его отвальной. «Боже, Луиза, ты мне всегда дико нравилась». Тусклое поблескивание его обручального кольца, разнузданное совокупление, породившее Арчи. Как странно, что младенцы — абсолютно невинные души, по сравнению с которыми любая добродетель будет недостаточно добродетельной, — создаются таким вульгарным способом. Зверь о двух спинах. Может, Джексон ей и не нравится, может, она просто увидела в нем того, кто после всех испытаний сохранил в себе что-то, чем мог поделиться с другим. «Ты не можешь получить все сразу, — говорила одна ее подруга. — Жесткость и нежность в мужчинах несовместимы, они как стейки — либо одно, либо другое». Жесткость и нежность, сочетание несочетаемого, гегельянский синтез. Дуализм — эдинбургская болезнь. Можно получить все сразу, Луиза была в этом уверена, пусть даже только в самом дальнем уголке галактики. Или с Джексоном Броуди. Может быть.

У него под бровью она заметила шрамик от ветрянки. У Арчи был такой же почти в том же месте, крошечная овальная выемка, — Луиза считала, что она никогда не сойдет.

В его темных волосах пробивалась седина. По крайней мере, он не стал, как большинство мужчин среднего возраста, отращивать бороду, чтобы скрыть двойной подбородок, да и не было у него, считай, никакого двойного подбородка. Когда она была моложе, то даже представить не могла, что седеющие, бородатые мужчины средних лет вообще могут быть привлекательными. Это пришло само собой. Но нельзя забывать о Джулии. И все же она актриса, и когда он говорил о ней, то нахмурился. Два очка против Джулии.

Странно, что влечение к другому человеку рождается из таких простых вещей, из того, как они подают вам бокал со словами: «Я в вас верю». Из шрама-щербинки, из отчаяния на лице при имени «Джулия».

Луиза плавно скользнула в гараж. Она вспомнила, как Сэнди Мэтисон рассказывал, мол, кто-то только что продал гараж за сто тысяч. Эдинбург отличался тем, что даже в самых дорогих домах не было гаражей, и богатеи были обречены на ужасы уличной парковки, тогда как у Луизы, в ее современном, безликом (но все равно дорогущем) городском коттедже, был гараж аж на две машины. Спасибо, Грэм Хэттер. Урна с останками ее матери теперь стояла на полке в гараже между полупустой двухлитровой банкой краски и жестянкой с гвоздями. Она в шутку отсалютовала урне, вылезая из машины: «Привет, мам».

Мармелад ждал ее за входной дверью. В комнате Арчи глухо и гулко пульсировали басы. Мармелад последовал за ней вверх по лестнице, ему приходилось вставать на ступеньку всеми четырьмя лапами и только потом залезать на следующую, а ведь еще недавно он шнырял по лестнице как молния. Штопор у нее в сердце сделал еще четверть оборота.

«Сорванцом, наверное». «Сорванец» — хорошее слово, пригодится ей в следующий раз, когда Арчи во что-нибудь влипнет. «Арчи немного сорванец, но это ничего». Она все чаще представляла, как сидит в зале суда и видит Арчи на скамье подсудимых, и вся его жизнь идет под откос, и ее жизнь вместе с ней. «Вы отдали его в ясли, когда ему было три месяца, и вышли на работу, мисс Монро? Вы всегда ставили карьеру на первое место, верно? Вы не знаете, кто его отец?» Конечно же она знала, просто не собиралась никому об этом рассказывать. «Мухи не обидит, как же», — подумала она. Он был маленькой дрянью, вот как.

Она постучала в дверь комнаты Арчи и тут же вошла, не дожидаясь ответа. Всегда старайся застать подозреваемых врасплох. Арчи с Хэмишем (черт, она забыла про Хэмиша) скучковались у компьютера. Она расслышала шепот Хэмиша: «Идет, Арч». Стоило ей войти, как Арчи выключил монитор. Порнушка, не иначе. Она выключила музыку. Не стоило ей этого делать. В конце концов, у него тоже есть права. Нет, нету.

— Не возражаете, мальчики? — спросила она. В ее голосе было больше полицейских ноток, чем материнских.

— Мы в порядке, Луиза, — заявил Хэмиш, улыбаясь во все тридцать два зуба.

Чертов Гарри Поттер. Арчи молча сверлил ее взглядом, дожидаясь, чтобы она ушла. Если бы у нее была дочка, они бы сейчас болтали — о нарядах, мальчиках, школе. Дочка забиралась бы к ней в постель и копалась в ее косметике, делилась бы секретами, надеждами, мечтами — делала бы все то, чего Луиза никогда не делала со своей матерью.

— Завтра в школу, вам пора спать.

— Луиза, вы правы, как никогда, — сказал Хэмиш. — Арчи, давай, пора баиньки.

«Засранец», — подумала она, выходя из комнаты. Она прошла по коридору и на цыпочках вернулась обратно, чтобы подслушивать под дверью. Музыку они не включали. Судя по всему, они читали книгу — по ролям, сначала один, потом другой. Не порнушка, точно, хотя оба пошленько хихикали. «Знаешь, Берти, по-моему, тут все сложнее, чем кажется на первый взгляд, — сказала Нина. — Мод Элфинстон кажется невиннее младенца, но сдается мне, что эта леди слишком много болтает». И торопливый, надтреснутый голос Арчи: «Берти, что с тобой? Ты что, покраснел?»

Они что, голубые? Каково бы ей было узнать, что ее сын — гей? Вообще-то, это было бы облегчением, больше никаких волнений обо всех этих мачо-штучках. Они (матери геев) всегда говорят, что зато им есть с кем ходить по магазинам. Маленькая проблема — ей не нравится ходить по магазинам.

«Берти, я правда считаю, что ты втрескался в милую Мод».

На секунду, когда они прощались, ей показалось, что Джексон сейчас ее поцелует. Что бы она сделала? Ответила на его поцелуй прямо там, посреди улицы, как девчонка. Луиза Монро втрескалась в Джексона Броуди. Потому что Луиза Монро — идиотка, тут к гадалке не ходи.