— В этой гостинице мест нет, — сказала полицейская, приставленная к Мартину.

Они сидели в машине перед моргом и ждали, пока штатский из управления, державший с ними связь по рации, найдет Мартину ночлег. Ночевать у себя, на «месте преступления», где утром было кровавое побоище, он бы не смог, даже если б разрешила полиция.

— У вас нет друзей, у которых вы могли бы остановиться? — спросила полицейская.

Нет, друзей у него нет. Она посмотрела на него с сочувствием. Конечно, есть брат в Шотландских границах, но его дом вряд ли можно считать убежищем, кроме того, вряд ли Мартину там были бы рады.

Клэр («констебль Клэр Депонио») была похожа на одну из тех полицейских, кто вчера пришел на помощь Полу Брэдли, но в форме они все были на одно лицо. Патрульная машина стояла почти в том самом месте, где столкнулись «хонда» с «пежо». Кто бы мог подумать, что сегодня это происшествие покажется ему таким ничтожным.

— Фестиваль, — сказала Клэр, отключив рацию, — ни в одном отеле нет мест.

Накануне суперинтендант Кэмбл передал Мартина сотруднику чуть пониже рангом («старшему инспектору Колину Сазерленду»). Сазерленд отвел («сопроводил») Мартина из дому в участок, где у Мартина взяли отпечатки пальцев (прямо как на той экскурсии Общества писателей), — инспектор заявил, что они нужны «для сравнения», но на этом сходство с экскурсией закончилось, потому что у него забрали всю его одежду, взамен дали одноразовый белый комбинезон и посадили в комнату для допросов. Его долго расспрашивали про отношения с Ричардом Моутом и о том, где он находился в момент его смерти. Мартин чувствовал себя арестантом. Ему принесли чай с крекерами, четко указывавшими на перемену в его положении. Розовые вафли и шоколадное печенье с прослойкой — для невинных членов Общества писателей, крекеры — для тех, кто ночует в сомнительных отелях с мужчинами, накачиваясь наркотой. («Значит, вы спали с мистером Брэдли? В одной постели?») Про пистолет он так и не сказал. Инспектору Сазерленду нравилось изображать недоумение.

— У меня просто в голове не укладывается, мистер Кэннинг, вы спасаете незнакомцу жизнь, проводите с ним ночь, а он исчезает еще до рассвета. Тем временем в вашем собственном доме насмерть забивают вашего друга.

У Пола Брэдли был лондонский адрес, Мартин вспомнил, как его записывала медсестра в «скорой», тот же самый адрес он указал в регистрационной книге отеля.

— Мы попросили Скотланд-Ярд его проверить, — сказал Сазерленд.

На кого-то он был похож, но Мартин не мог вспомнить, на кого именно. У него была сбивающая с толку манера улыбаться в самый неподходящий момент, поэтому Мартин, привыкший отвечать улыбкой на улыбку, обнаружил, что глупо скалится в ответ на высказывания вроде: «Мистеру Моуту размозжили череп тупым предметом».

Рядом с Сазерлендом сидела женщина-сержант. Она все время молчала, словно немая. На стене висело зеркало, и Мартин подумал, уж не прозрачное ли оно с другой стороны. Иначе зачем вешать зеркало в комнату для допросов. Кому-то в зазеркалье интересно смотреть, как он макает в чай свое арестантское печенье?

— Я его не выдумывал, — сказал Мартин.

— Мистер Кэннинг, в его существовании никто не сомневается, — педантично ответил Сазерленд; Мартину не хватало дружеского «Мартин», с которым обращался к нему суперинтендант Кэмбл, как к старому знакомому. — Он был участником дорожного происшествия, — продолжал Сазерленд. Он улыбнулся и выдержал заметную паузу, прежде чем закончить: — Того самого, в котором, по вашим словам, вы сами принимали участие.

— Так и было, — сказал Мартин. — Я давал показания.

— Инцидент был зарегистрирован вчера чуть позже полудня. Жертву — Пола Брэдли — доставили в Королевскую больницу с незначительной травмой головы, он же расписывался в регистрационной книге в «Четырех кланах». Вчера в течение дня его видели сотни людей, в его существовании сомнений нет. Проблема в том… — Еще одна выразительная пауза. Уголки его рта расползлись в улыбку. Старший инспектор Сазерленд заткнул бы за пояс Чеширского Кота. — Проблема, мистер Кэннинг, в том, что никто не помнит вас.

— Полиция брала у меня показания в больнице.

— А потом?

— Я был с Полом Брэдли.

В дверь постучали, вошел констебль и положил на стол перед молчаливой женщиной-сержантом листок бумаги. Она пробежала его глазами, сохраняя сфинксоподобное бесстрастие, и передала Сазерленду.

— Таинственный мистер Брэдли, — пробормотал тот.

— Он существует, — снова запротестовал Мартин. — Он расписался в книге отеля.

— А вы — нет, верно? — Он помахал листком перед Мартином. — Мы попросили Скотланд-Ярд проверить указанный Полом Брэдли адрес — оказалось, там гаражи. Таинственный мистер Брэдли лопнул как мыльный пузырь.

Хранившая молчание женщина-детектив вдруг наклонилась вперед и обратилась к Мартину участливым тоном врача или психотерапевта, будто хотела ему помочь:

— Мартин, вы с Ричардом Моутом были любовниками? У вас произошла стычка?

— Стычка?

— Ссора, которая вышла из-под контроля и перешла в рукоприкладство? Он приревновал вас, потому что вы ушли в отель с другим мужчиной?

— Ничего подобного. Ничего подобного!

Он снял очки и потер глаза. Когда же ему перестанут задавать вопросы?

— Давайте я вам помогу, — дружелюбно предложил инспектор Сазерленд. — У вас была любовь втроем, и это плохо кончилось.

Родители Ричарда Моута приезжали на опознание сына из Милтон-Кинса, что на юге Англии. В репертуаре Ричарда был приличный запас анекдотов о родителях, их политических и религиозных убеждениях и дурном вкусе. Но ничто из того, что он говорил о них со сцены, не подходило к убитой горем, растерянной супружеской паре, скорбящей в полицейском морге. Опознание тела стало для полиции красной тряпкой. Желая уберечь Моутов от ужасного зрелища останков сына, они еще больше запутали дело, показав им остановившийся «Ролекс», позаимствованный у Мартина. Они разрыдались от облегчения, потому что «у Ричарда таких часов точно не было».

Часы показали Мартину, и он подтвердил, что они принадлежат ему (на стекле была трещина, и он попытался представить, как она там появилась), и мистер Моут воскликнул: «Вот, вы видите!» — указывая на Мартина, словно получив доказательство, что трупом был тот, а не их сын. Ричард Моут присвоил себе все его вещи, даже его личность.

— Мы можем подождать запись зубной формулы, — пробормотал Сазерленд Мартину, — но это займет время, а все и так слишком… запутано.

Мартин понял, что его просят о поступке, и не видел способов отказаться. Будь мужчиной. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Кроткие унаследуют землю. Он хотел произвести на Сазерленда хорошее впечатление, поэтому после основательной подготовки — «У вас может быть шок» и «Повреждения выглядят очень неприятно» — его отвели в маленькую комнату, где запах антисептика смешивался с чем-то сладковато-тошнотворным и где под белой простыней покоились останки Ричарда Моута. Они выглядели не лучше и не хуже, чем он себе представлял. Просто неестественно, словно Ричарда загримировали под роль в кино. Мартину вспомнился клип Майкла Джексона «Триллер», но это определенно был Ричард. Никаких сомнений. Мартин ждал, что его охватит ужас, что он упадет в обморок или его вырвет, но ничего этого не произошло, он просто почувствовал благодарность за то, что под простыней лежал Ричард, а не он сам. В конце концов, с ним случались вещи похуже, чем лицезрение трупа Ричарда Моута.

— Не было бы счастья, — изрек Сазерленд.

— Не понимаю, кто решил, что я — Ричард Моут? Кто решил, что Ричард Моут — это я? — Все зависело от того, с какой стороны посмотреть.

— Думаю, это был ваш брат, мистер Кэннинг.

— Мой брат?

Его родной брат принял за него другого человека? Превосходное доказательство отсутствия между ними родственной близости.

Сазерленд похлопал себя по запястью, и Мартин подумал, что это какой-то масонский жест, но тот сказал:

— Часы, мы показали ему ваши часы. Опознание было неофициальным, мы бы все равно докопались до истины.

— Мне нужно ему позвонить.

— Да уж.

Разговор получился странным («Крис, я жив, полиция ошиблась») и натянутым. Кристофер еще не доехал до дома.

— Я проезжаю Хэддингтон, — сказал он, будто это имело какое-то отношение к теме разговора. — Минуту, гарнитуру подключу.

Последовала возня, ругань — похоже, Кристофер уронил телефон, — шорох, и наконец:

— А то еще какой-нибудь сраный коп прицепится.

Интересно, слышал ли это Сазерленд, который сидел по другую сторону стола?

Дальше Кристофер выдал весь спектр эмоций: недоверие, шок, разочарование, — увенчав все раздраженным: «Блядь, Мартин, ну ты даешь», — словно тот жестоко его разыграл. Мартин полагал, что за пару часов смакования утраты его брат привыкал к мысли, что на следующие семьдесят лет станет владельцем его авторских прав, не говоря уже о доме в Мёрчистоне.

Слава богу, что никто не позвонил их матери в Истборн. Он попытался представить, как бы она отреагировала на его смерть. Скорее всего, без особых эмоций.

Анонимный штатский сотрудник снова вышел на связь, и Клэр закатила глаза, услышав, что номер в отеле ему до сих пор не нашли.

— Казалось бы, — сказала она, и эта фраза определенно не нуждалась в концовке.

Мартин вздохнул:

— По-моему, я знаю, где точно будет свободный номер.

— Как все запуталось, да? — Клэр было весело. — Знаете, про вас напечатали в газетах. Про вашу смерть.

— Про мою смерть, — эхом повторил Мартин.

Про смерть объявляют. Про убийство заявляют. Словно колдун наложил на него проклятие, приговорив к невидимости или смерти. Разве не так? Колдун предрекает вам смерть, и вы умираете — скорее от внушения, чем от его способности наводить порчу, но главное — результат.

Мартин попросил Клэр остановиться у киоска на Джордж-стрит — если езда в полицейской машине и имела преимущество, так это то, что они могли остановиться где вздумается.

— «Убит местный писатель», — прочел он ей заголовок из «Ивнинг ньюс», забравшись обратно в машину. Слухи о моей смерти сильно преувеличены.

— Ну да, — озадаченно сказала она, — потому что на самом деле вы живы, верно?

— Да, верно, — согласился он.

Под заголовком была фотография — нечеткий любительский снимок, которого Мартин не мог вспомнить и не понимал, откуда он вообще взялся.

Светофор вынудил их остановиться у Зала собраний, где на афише праздничного бенефиса в пользу Международной амнистии еще значилось имя Ричарда Моута — мелким шрифтом, почти в самом низу.

Клэр воспользовалась возможностью просмотреть газету.

— А вы знамениты, — сказала она с удивлением. — «Алекс Блейк, настоящее имя — Мартин Кэннинг, учился на священника, потом преподавал историю религии, — продолжала Клэр, — на склоне лет обратился к писательству».

— Я никогда не был священником, — заявил Мартин. — Это вранье. И сорок два — едва ли «склон лет», не согласны?

Она промолчала, снова сочувственно улыбнувшись. Интересно, сколько ей лет? На вид не больше двенадцати.

Он открыл пакетик шоколадных драже, купленный в газетном киоске, и отсыпал немного ей в ладонь.

— И какие книги вы пишете?

— Романы.

— Что за романы?

— Детективные.

— В самом деле? Смешно, верно? Вымысел необычайнее правды, и так далее.

Они поехали дальше сквозь забитую машинами улицу, добравшись до ближайшей зебры, где перед ними потянулась бесконечная вереница пешеходов.

— Они нарочно идут так медленно, — заявила Клэр, — это дает им ложное чувство власти, но это ничего не меняет, колеса-то у меня… «Автор семи романов, объединенных одним персонажем — частным детективом Ниной Райли», — безжалостно продолжала она. — Здо´рово, что ваш детектив — женщина. Небось крутая девица, а?

Мартин задумался. Ему нравилась мысль о том, что Нина Райли — крутая, это поднимало ее над твидово-жемчужной реальностью послевоенной эпохи, добавляло ей динамичности. Она умела управлять самолетом и лазить по горам, водила гоночную машину и фехтовала, хотя возможность помахать шпагой даже в сороковые годы возникала редко. «Берти, негодяй уходит. Мне нужно оружие — брось-ка мне эту клюшку!»

— Ну, наверное, крутая, по-своему.

— И вы зарабатываете писательством?

— Да. И неплохо. Мне везет. Вы много читаете? — спросил он, пытаясь перевести разговор на другую тему.

— Мне некогда, — рассмеялась она.

Мартин не мог представить себе мир, в котором некогда было читать.

— «Его агент Мелани Ленехан… — ого, прямо скороговорка, — сказала: „Настоящая трагедия“, во всех смыслах этого слова. Мартин только начинал вкушать плоды своего феноменального успеха. Он ушел из жизни в расцвете творческих сил».

Мартин ощутил укол разочарования — Мелани не нашла для него ничего лучше избитых фраз. А может быть, она считала, что ничего лучше он не заслуживает.

Клэр проводила его в «Четыре клана» и позвонила в медный звонок на стойке. Мартин начинал замечать, что отличительной чертой полицейских было то, что они никогда не спрашивали разрешения, потому что оно им, разумеется, не требовалось. Таким же авторитетом обладал Пол Брэдли, это качество было в нем естественным и непринужденным. Такие, как он, не тратят жизнь на извинения.

Из комнаты за стойкой нехотя вышла женщина. Она смахнула прилипшую в уголке рта крошку и окинула их неприязненным взглядом. У нее была грузная фигура, и плохо сидящий серый костюм на пару со строгой прической, дополненные соответствующим выражением лица, напомнили Мартину начальницу тюрьмы. (Или, скорее, то, как он ее себе представлял, потому что в реальной жизни тюремщиц он не встречал. По крайней мере до сих пор.) Судя по значку с именем, ее звали Морин, но для такого интимного обращения у нее был слишком грозный вид. Краем глаза он увидел в задней комнате стол с порядком захватанным номером «Ивнинг ньюс» и тарелкой с недоеденным сэндвичем на поджаренном хлебе. Даже со своего места Мартин мог прочитать громкий заголовок «Убит местный писатель» и различить собственные черты на зернистом снимке.

Морин зарегистрировала его, нимало не беспокоясь тем, что его сопровождала офицер полиции. Ни слова о том, как он будет расплачиваться. Ему вручили ключ от номера, словно узнику, которому позволено собственноручно запереть себя в камере.

— Тут я вас оставлю, — сказала Клэр. — Удачи с книгами и… вообще.

Устало поднимаясь по лестнице, Мартин поймал взгляд оленя. На его заплесневелой морде застыло выражение угрюмого безразличия.