XVIII

Было семь часов вечера, жара постепенно спадала. Вцепившись в руль грузовика, Камилла неотступно следила за дорогой. Здесь еще можно было спокойно разъехаться со встречной машиной, но бесконечные сложные повороты вконец измотали Камиллу, и руки уже ее не слушались. Хоть как-то добраться бы до места.

Дорога шла на подъем. Камилла не произносила ни слова, и Солиман с Полуночником тоже молчали, неотрывно вглядываясь в горы. Вот уже остались позади заросли орешника и дубовые рощи. Сколько хватало глаз, к скалистым склонам жались темные сосны. Они казались Камилле зловещими и напоминали отряды солдат в черной униформе. Вдалеке на фоне неба вырисовывались лиственницы, чуть более светлые, но не менее воинственные, над ними простирались серо-зеленые альпийские луга, а еще выше виднелись голые скалистые вершины. Путников встречал суровый, негостеприимный мир. Камилла немного перевела дух, спускаясь по серпантину к Сент-Этьену, последней деревне перед долгим подъемом к перевалу. Последний обитаемый островок, вот здесь бы и остаться на ночлег, подумала Камилла. Однако им предстояло подняться на две тысячи метров со скоростью не больше двадцати пяти километров в час, — вряд ли это можно считать приятной прогулкой.

Камилла остановила грузовик на выезде из Сент-Этьена, жадно схватила бутылку воды, долго пила, потом уронила на колени усталые руки. Она сомневалась, что ей удастся удержать грузовик на такой дороге. Ей совсем не улыбалась перспектива полететь в пропасть, но она чувствовала, что ее силы на исходе.

Солиман и Полуночник не пытались заговорить с ней. Их взгляды были прикованы к горам, и девушка гадала, что же они так напряженно там высматривают: то ли сутулую фигуру оборотня, то ли падающие в бездну фургоны. Вид у них был довольно уверенный, из чего Камилла заключила, что, по всей видимости, они надеются обнаружить именно Массара.

Она мельком взглянула на Солимана, тот ей улыбнулся.

— «Упорство — настойчивое стремление сделать что-либо. Упрямство», — произнес он.

Камилла завела мотор, и вскоре деревня скрылась вдали. Из надписи на указателе они узнали, что впереди у них горная дорога, расположенная на самой большой высоте в Европе, другая надпись призывала их к осторожности. Камилла глубоко вздохнула. В кабине стоял крепкий запах псины, грязной овечьей шерсти и мужского пота, но эта тошнотворная вонь почему-то успокаивала.

Еще два километра, и грузовик оказался на территории Меркантурского массива. Оправдывались самые худшие опасения Камиллы: теперь дорога представляла собой узкий, опасный серпантин, напоминавший неглубокую бороздку на горной стене. Фургон медленно полз по крутизне, дребезжа и пыхтя на поворотах шириной с ленту для волос. Правым бортом Камилла то и дело задевала за отвесную скалу, почти вертикальную, а левое колесо зависало над обрывом. Она старалась не смотреть в сторону пропасти, ища глазами столбики с указателями высоты на обочине дороги. Когда они миновали отметку в две тысячи метров, деревья стали попадаться все реже и реже, мотор начал перегреваться от недостатка кислорода. Камилла, стиснув зубы, следила за температурой двигателя. Не факт, что грузовик выдержит. Он, конечно, силач, как сказал Бютей, но для управляющего мотаться по пастбищам было делом привычным. Камилла сейчас не отказалась бы от его помощи, чтобы добраться до перевала.

Две тысячи сто метров, последние чахлые лиственницы, первые альпийские луга — зеленые ковры на серых склонах гор. Суровая красота, пустынный мир молчаливых великанов, где человек, как и его овцы, кажутся непропорционально маленькими. Вдалеке то здесь, то там по краям пастбищ виднелись овчарни, крытые рифленым железом. Камилла посмотрела на Полуночника. Тот дремал, прикрыв лицо старой светлой шляпой, невозмутимый, словно бывалый моряк на палубе корабля. Она залюбовалась им. У нее в голове не укладывалось, как он мог почти всю жизнь, более пятидесяти лет, провести среди этих необозримых пустынных просторов, где человек кажется крохотным, как блоха на спине мамонта, и ни о чем другом даже не помышлять. Когда разговор заходил о Массаре, деревенские жители подчеркивали, что у него никогда не было женщины, но ведь у Полуночника женщины тоже никогда не было, но никто этого ему в вину не ставил. Он жил в горах, в полном одиночестве. Две тысячи шестьсот двадцать два метра. Камилла, не прибавляя скорость, обогнала двух велосипедистов, из последних сил крутивших педали, — вот уж действительно охота пуще неволи, — и перешла на первую передачу, готовясь преодолеть последние несколько виражей перед перевалом. Мышцы у нее нестерпимо болели.

— «Вершина — верхняя точка, самая высокая часть чего-либо. Высшая степень достижения, совершенство, кульминация», — торжественно провозгласил Солиман. — Камилла, можно поставить машину наверху. Там есть площадка для автомобилей, — добавил он.

Камилла только кивнула.

Она припарковалась в тени, заглушила мотор, сложила руки и закрыла глаза.

— «Передышка, — сообщил Солиман Полуночнику, — перерыв в работе, учебе. Короткий отдых, непродолжительная остановка». Выходи, приготовим ужин, а она пока немного придет в себя.

Вылезти из кабины оказалось не так-то просто, Полуночник никак не мог одолеть две крутые ступеньки, и Солиману пришлось помогать старику, едва ли не взвалив его себе на плечи.

— Не смей обращаться со мной так, словно я уже ни на что не годен, — сердито проворчал Полуночник.

— Очень даже годен. Ты, конечно, мужик немолодой, со скверным характером, жизнью побитый, и если я тебя не поддержу, ты свернешь себе шею. И потом всю дорогу придется с тобой возиться.

— Ты мне надоел, Соль. Отстань от меня.

Прошел Целый час, прежде чем Камилла присоединилась к мужчинам, которые ужинали на воздухе, восседая на складных табуретах около деревянного ящика, изображавшего стол. Солнце клонилось к закату. Камилла оглядела окрестные вершины и сосны. Нигде в обозримом пространстве она не увидела ни одной хижины, ни сарая, ни единого живого человека среди этого царства волков. Мимо проехали два велосипедиста и скрылись на дороге к перевалу.

— Ну вот, — грустно заметила Камилла, — теперь мы совсем одни.

— Нас трое, — возразил Солиман, протягивая ей тарелку.

— Да еще Ингербольд, — добавила Камилла.

— Интерлок, — поправил ее Солиман. — Станок для изготовления трикотажных изделий.

— Да, правда, извини, — ответила Камилла.

— В общем, нас четверо, — подвел черту Полуночник.

Не вставая с табурета, он показал рукой на альпийские луга.

— Мы — и он. Он где-то там. Прячется, выжидает. Через час, когда стемнеет, он тронется в путь со своими тварями. Ему нужно мясо, для них и для себя.

— Ты думаешь, он тоже ест мясо убитых овец? — спросил Солиман.

— Наверняка он как минимум пьет свежую кровь, — уверенно заявил старик. — Мы забыли про вино, — спохватился он. — Соль, сходи принеси. Я взял целый ящик, он там, за занавеской туалета.

Солиман вернулся с бутылкой белого вина без этикетки. Полуночник поднес ее к глазам Камиллы.

— Наше, деревенское, — пояснил он, вытаскивая из кармана штопор. — Белое из Сен-Виктора. Его нельзя далеко перевозить и хранить. От него словно оживаешь — просто чудо. Не ходишь — летаешь, сил хоть отбавляй, глаз как у сокола. Лучше не бывает!

Полуночник поднес бутылку ко рту.

— Ты теперь не какой-нибудь пастух-одиночка, — остановил его Солиман, придержав за руку. — У тебя есть компания. Придется соблюдать приличия. С сегодняшнего вечера пьем из стаканов.

— Ты это зря, я бы вам оставил, — сконфуженно прогудел Полуночник.

— Я не об этом, — отрезал Солиман. — Пить отныне будем из стаканов.

Молодой человек дал Камилле стакан, она протянула его Полуночнику.

— Поосторожнее, — предупредил старик, наливая ей вина, — оно только кажется безобидным, а на самом деле с характером.

Вино сильно нагрелось, простояв целый день в кузове, оно немного пенилось, вкус его был непривычным, сладковатым. Камилла гадала, придаст ли оно им сил или угробит в считанные дни. Тем не менее она снова протянула стакан Полуночнику.

— Да, вино с характером, — повторил старик, предостерегающе подняв палец.

— Будем там караулить по очереди, — распорядился Солиман, указав на небольшую скалу справа от площадки. — Оттуда все горы просматриваются. Сначала Камилла, до половины первого, потом я. Разбужу вас без пятнадцати пять.

— Девушке надо выспаться, — резонно заметил Полуночник. — Ей завтра еще с горы спускаться.

— Ты прав, — согласился Солиман.

— Да ладно, — махнула рукой Камилла.

— У нас нет ружья, — напомнил Полуночник, сердито покосившись на Камиллу. — Что делать будем, если его обнаружим?

— Он не пойдет по дороге через перевал, — задумчиво произнес Солиман. — Он найдет тропинку где-нибудь в стороне. В лучшем случае мы его случайно заметим или услышим. И точно узнаем, когда его ждать в Луба.

Полуночник поднялся, опираясь на свой массивный посох, сложил табурет и сунул его под мышку.

— Девушка, оставляю вам пса, — обратился он к Камилле. — Интерлок женщин защищает.

Он приосанился и торжественно пожал ей руку, словно партнеру после матча, потом забрался в фургон. Солиман подозрительно взглянул на него и полез следом.

— Слушай, я не советую тебе спать нагишом, — сказал он старику. — Признайся, тебе ведь и в голову не пришло, что здесь нельзя спать нагишом.

— Соль, это моя кровать, что хочу, то в ней и делаю. Черт!

— В том-то и дело: ты будешь не в кровати, а на кровати. В этом чертовом фургоне жара неимоверная.

— И что с того?

— А то, что она пройдет мимо тебя, когда соберется спать. Она вовсе не обязана созерцать тебя во всей красе.

— А ты как же? — с сомнением спросил Полуночник.

— И я так же. Сейчас что-нибудь напялю.

Солиман важно посмотрел на старика. Тот вздохнул, сел на кровать.

— Если тебе будет приятно, тогда конечно, — согласился он. — Да, парень, с тобой непросто. Скажи-ка, Соль, откуда ты всего этого набрался?

— «Цивилизация…» — начал было молодой человек.

Полуночник прервал его взмахом руки:

— Да заткнись ты со своим чертовым словарем.

Солиман спрыгнул на землю. Неподалеку от фургона Камилла всматривалась в темнеющий горизонт. Она стояла боком к Солиману, сунув руки в задние карманы брюк. Нежная линия профиля, четкий очерк подбородка, гибкая шея, темные волосы, коротко остриженные на затылке. Солиман всегда считал Камиллу утонченной, чистой, почти безупречной. Его крайне смущало то, что она будет спать так близко от него. До отъезда он об этом даже не думал. Камилла — просто водитель, и Солиману не приходило в голову, что он может спать с водителем. Но теперь, когда грузовик остановился, Камилла перестала быть водителем и превратилась в женщину, которая спит на кровати в каких-то двух метрах от вас, и между вами только брезентовая штора, но разве кусок брезента — серьезная преграда? А такая женщина, как Камилла, спящая в двух метрах от вас, — это, пожалуй, слишком.

Девушка обернулась.

— Не знаешь, поблизости есть какой-нибудь ручей или что-то в этом роде? — спросила она.

— Сколько угодно, — поспешно ответил Солиман. — В пятидесяти метрах отсюда есть родник и небольшой водоем. Пока ты дремала, мы ходили туда мыться. Иди, пока не стало совсем холодно.

Внезапно он подумал, что вот сейчас она снимет куртку, джинсы, сапоги, — и у него перехватило дыхание. Он вообразил, как она плещется под струей воды всего в нескольких сотнях метров от него, совершенно нагая и такая беззащитная, и ее белая кожа светится в темноте. Без грузовика, без сапог, куртки и майки она представлялась ему такой уязвимой, словно защищавшая ее скала вдруг куда-то подевалась. Безоружная — значит доступная. Пятьдесят метров — это же пустяк.

Да, почти доступная. Вечно это «почти», в нем-то и загвоздка. Если бы сейчас ты пробежал эти пятьдесят метров, что отделяют тебя от обнаженной девушки, беззаботно купающейся в ручье, и если бы обнаженная девушка была рада тебя видеть, многие проблемы вселенной разрешились бы куда проще. Но так не получится. Никогда. Эти последние пятьдесят метров — непреодолимое препятствие, как в начале, так и в середине, и в конце. Ничего не выйдет.

Камилла с полотенцем на плечах прошла мимо него. Солиман, сидя на земле по-турецки, крепко обхватил руками колени.

Почти доступная. Последние пятьдесят метров — самые трудные на свете.