Пэтти Дэй

Лу Кейтс теснил Пэтти к двери, но она продолжала лепетать извинения, потом вдруг оказалась на пороге перед закрытой дверью и растерянно заморгала. Прежде чем она смогла что-то из себя выдавить, дверь снова открылась, к ним вышел мужчина лет за пятьдесят, и теперь на тесном крыльце они стояли вчетвером: Пэтти, Диана, Либби и этот человек с темными, как у бассет-хаунда, кругами под слезящимися глазами и седеющими, зачесанными назад волосами. Посверкивая традиционным ирландским кладдахским кольцом в форме рук с увенчанным короной сердцем, он приглаживал напомаженные волосы, оценивающе глядя на Пэтти.

— Миссис Пэтти Дэй? — От него пахло кофе, и на холодном воздухе этот запах сразу не улетучивался.

— Да, я Пэтти Дэй, мать Бена Дэя.

— Мы здесь, чтобы выяснить, что это за истории вокруг его имени, — вставила Диана. — Вокруг столько слухов, но никто даже не потрудился поговорить с нами напрямую.

Он упер руки в боки, посмотрел на Либби, тут же отвел взгляд.

— Я из полиции, меня зовут Джим Коллинз, я расследую это дело. Пришлось сегодня побеседовать с этими людьми, а потом я, естественно, собирался связаться и с вами. По крайней мере, теперь не придется самому к вам ехать. Хотите, поговорим где-нибудь в другом месте? Здесь что-то холодновато.

На двух машинах они поехали в пончиковую у шоссе. По пути Диана вспомнила расхожую шутку о копах, которые отъели на пончиках толстые попы, потом разразилась обвинениями в адрес матери Крисси: «Сука, даже слова не дала сказать!» В другое время Пэтти сказала бы что-нибудь в ее защиту (у них с сестрой были четко распределены роли: Диана режет в глаза все, что думает, — Пэтти выступает в роли защитника). Но семья Кейтсов явно не нуждалась в защите.

Коллинз ждал в кафе с тремя пластиковыми стаканчиками кофе и пакетиком молока для Либби.

— Не знал, разрешаете ли вы ей конфеты, — сказал он, и Пэтти подумала, не посчитает ли он ее плохой матерью, если она купит ребенку пончик. Особенно если учесть, что утром они уже ели блины. «Отныне моя жизнь будет такой всегда: постоянно думать о том, что подумают люди». Переминаясь с ноги на ногу, Либби уткнулась лицом в витрину с выставленными там разноцветными пончиками. Пэтти нашла в кармане мелочь, купила ей пончик, покрытый сверху розовой глазурью. Она не хотела, чтобы дочь чувствовала себя обделенной и скорбно рассматривала веселые пончики, пока они будут вести разговоры о том, действительно ли ее сын — поклоняющийся дьяволу растлитель малолетних. И снова она чуть не рассмеялась. Усадив Либби за стол позади, она велела ей, пока взрослые разговаривают, сидеть тихо и есть.

— Вы все рыжеволосые? — спросил Коллинз. — Откуда этот цвет? Вы ирландцы?

Пэтти тут же вспомнила о своих вечных разговорах с Леном о рыжих волосах у них в семье и вдруг подумала: «Как же я забыла, что теряю ферму?»

— Немцы, — сказала она уже во второй раз за день.

— У вас ведь еще есть малыши?

— У меня четверо детей.

— Отец один?

Рядом на стуле беспокойно зашевелилась Диана:

— Конечно один.

— Но вы ведь мать-одиночка?

— Да, мы в разводе, — сказала Пэтти, стараясь, чтобы голос звучал целомудренно, как у монашки.

— Какое это имеет отношение к тому, что происходит с Беном? — резко бросила Диана, подавшись вперед через стол. — Я, между прочим, сестра Пэтти и забочусь о ее детях почти так же, как она.

Пэтти поморщилась, что не осталось для Коллинза незамеченным.

— Давайте не будем выходить за рамки вежливости, — сказал он, — потому что придется провести вместе немало времени, прежде чем мы все выясним. Обвинения, выдвигаемые в адрес вашего сына, миссис Дэй, вызывают серьезную тревогу. На сегодняшний день четыре маленькие девочки заявляют, что Бен прикасался к их интимным местам и заставлял их так же прикасаться к себе. Что отвозил на какую-то ферму и предпринимал определенные… действия, которые связывают с ритуальным поклонением дьяволу. — Он произнес это «ритуальное поклонение дьяволу» так же старательно, как люди, совершенно не разбирающиеся в автомобилях, повторяют слова автомеханика: «Повреждение бензопровода, подающего топливо в бензобак».

— У Бена и машины-то нет, — произнесла Пэтти еле слышно.

— Разница в возрасте между пятнадцати- и одиннадцатилетними детьми составляет всего четыре года, но это чрезвычайно важные годы, — продолжал Коллинз. — Если обвинения подтвердятся, мы расценим его поведение как представляющее опасность для общества. По правде сказать, мы должны поговорить не только с Беном, но и с его младшими сестрами.

— Бен — хороший мальчик, — сказала Пэтти, понимая, как слабо и неубедительно звучит ее голос, и ненавидя себя за это. — Его все любят.

— Как к нему относятся в школе? — спросил Коллинз.

— Простите, что вы сказали?

— Его любят другие дети?

— У него полно друзей, — пробормотала Пэтти.

— Мне кажется, это не так, мэм. Насколько я понял, с ним мало кто дружит, он скорее одиночка, нелюдим.

— И что же это доказывает? — снова вмешалась Диана.

— Абсолютно ничего, мисс…

— Краузе.

— Абсолютно ничего не доказывает, мисс Краузе. Но сей факт в сочетании с тем, что на него не оказывает благотворного влияния отец, дает основание предполагать, что он, вероятно, подвержен, так сказать, неким негативным внешним воздействиям. Наркотикам, алкоголю, влиянию людей, у которых не все в порядке.

— Он не связан с антисоциальными элементами, если вас беспокоит именно это, — сказала Пэтти.

— Так назовите его друзей, — предложил Коллинз. — Назовите ребят, с которыми он проводит время. С кем он, например, провел прошедшие выходные?

У Пэтти словно язык прирос к нёбу. Помолчав, она покачала головой и положила руки на стол возле жирного пятна, оставшегося от пончика предыдущего клиента, — они здесь были сегодня далеко не первыми. Вот ее и разоблачили, вот оно, ее истинное лицо: женщина, не способная свести концы с концами, которая живет от одного непредвиденного обстоятельства до другого, постоянно берет в долг, вечно не высыпается, занимается попустительством, когда следовало бы уделять Бену больше внимания, помочь выбрать хобби или убедить вступить в какой-нибудь спортивный клуб, а не испытывать тайную благодарность за то, что остается на одного ребенка меньше, когда он закрывается у себя в комнате или исчезает на весь вечер.

— Что ж, налицо некоторые изъяны в родительском воспитании, — вздохнул Коллинз с видом человека, которому известно, чем все закончится.

— Мы хотим связаться с адвокатом до любого следующего шага и до того, как вы начнете разговаривать с кем бы то ни было из детей, — снова вмешалась Диана.

— Откровенно говоря, миссис Дэй, — Коллинз даже не взглянул на Диану, — на вашем месте я бы, более чем кто-либо, хотел узнать правду. Такое даром не проходит. Если все это правда (а лично я, честно говоря, думаю, что это именно так), ваши дочери, вероятно, стали его первыми жертвами.

Пэтти взглянула на Либби, которая сосредоточенно слизывала розовую глазурь со своего пончика, и подумала, как часто Либби когда-то висла на Бене. О тех обязанностях, которые дети выполняли сами, без ее участия и контроля. Иногда после работы с Беном на скотном дворе девочки приходили домой раздраженные, на грани слез. Но… на что он намекает? Они ведь еще маленькие, они сильно устают и поэтому капризничают. Захотелось плеснуть кофе прямо ему в лицо.

— Скажу откровенно, — его голос не отпускал, давил, — невозможно представить, как… как матери, должно быть, страшно слышать такое. Но знаете, что сказал мне психолог, который работает с каждой из девочек по отдельности? Что они рассказывают такое, о чем пятиклассница знать не может, если только подобное с ней действительно не происходило. Он говорит, что это классический сценарий совращения малолетних. Вы, уверен, слышали о деле Макмартинов?

Пэтти смутно припомнила: детский сад в Калифорнии, где всех воспитателей судят за то, что они оказались дьяволопоклонниками, развращавшими детей. В вечерних новостях показывают симпатичный, залитый солнцем домик, а потом через весь экран черные буквы: «Ночной кошмар в дневном детском центре».

— Поклонение Сатане, боюсь, довольно частое явление, — продолжал Коллинз. — Оно проникло во все уголки нашего общества. Дьяволопоклонники предпочитают включать в сферу своих интересов молодежь, они привлекают в свою организацию молодых. Разложение и разрушение детской психики — часть дьяволопоклонства.

— У вас есть доказательства? — заорала на Коллинза Диана. — У вас есть свидетели помимо одиннадцатилетних девчушек? У вас у самого-то дети есть? Разве вы не знаете, с какой легкостью они фантазируют! Да вся их жизнь состоит из сплошных фантазий и небылиц. Кто еще, кроме этих девочек да вашего гарвардского всезнайки, от которого вы в таком восторге, может подтвердить эти лживые истории?

— Теперь что касается улик. Девочки в один голос утверждают, что он забирал у них трусики на странные сувениры или что-то там еще, — сказал Коллинз, обращаясь к Пэтти. — Если вы позволите нам посмотреть у вас дома, мы могли бы уже сейчас начать в этом разбираться.

— Мы должны сначала связаться с адвокатом, — буркнула Диана в сторону Пэтти.

Коллинз одним глотком прикончил свой кофе, проглотил отрыжку, стукнул себя кулаком в грудь и через плечо Пэтти скорбно взглянул на Либби. У него был красный нос пьянчужки.

— Сейчас необходимо прежде всего сохранять спокойствие. Мы поговорим со всеми, кто в той или иной степени причастен к этой истории, — сказал он, по-прежнему игнорируя Диану. — Сегодня, миссис Дэй, мы успели побеседовать с некоторыми педагогами из его школы, и их рассказы оказались неутешительными. Например, с учительницей по фамилии Дарксилвер, знаете такую?

Он посмотрел на Пэтти, она кивнула. Дарксилвер всегда отличала Бена, он ходил у нее в особых любимчиках.

— Сегодня утром она заметила, что ваш сын шныряет у шкафчика Крисси Кейтс. На территории начальной школы. И это во время рождественских каникул. Меня сей факт беспокоит. — Он взглянул на Пэтти. — Миссис Дарксилвер говорит, что он был возбужден.

— И что это означает? — раздраженно бросила Диана.

— У него произошла эрекция. Мы заглянули в ящик Крисси и обнаружили там записку провокационного содержания. Миссис Дэй, люди, с которыми мы беседовали, отзываются о вашем сыне как об изгое, о парии. Они говорят, что он странно себя ведет, и считают его чем-то вроде бомбы замедленного действия. Некоторые учителя его попросту боятся.

— Боятся? — повторила Пэтти. — Как можно бояться пятнадцатилетнего мальчишку!

— Вы еще не знаете, что мы обнаружили у него в шкафчике!

Что же они там обнаружили? Пэтти решила, что Коллинз скажет — наркотики, или журналы с обнаженными девицами, или (дай-то бог) связку запрещенных петард. Если у сына неприятности, пусть бы из-за десятка-двух этих длинных, похожих на свечи картонных трубок. С этим она смогла бы как-то смириться.

Даже когда Коллинз начал издалека («Это весьма тревожный знак, миссис Дэй, и я хочу, чтобы вы подготовились»), Пэтти решила, что он, возможно, имеет в виду оружие. Бен обожает оружие, всегда его любил; это напоминало стадию его детского увлечения игрушечными самолетами или, скажем, цементовозами, но с той разницей, что любовь к оружию не заканчивалась. Они вместе стреляют и охотятся (то есть когда-то вместе стреляли и охотились). Возможно, чтобы похвастаться, он притащил в школу свой любимый кольт. Он может открывать сейф с оружием только с ее разрешения, но если сделал это самовольно, они с этим как-нибудь справятся. Поэтому пусть это будет оружие.

Коллинз откашлялся, затем тоном заговорщика, отчего им пришлось податься к нему через стол, сказал:

— В шкафчике вашего сына мы обнаружили… фрагменты… плоти. Органы. Сначала мы предположили, что это могут быть останки младенца, но они, кажется, принадлежат какому-то животному. Репродуктивные органы то ли кошки, то ли собаки в пластиковом контейнере. У вас, кстати, не пропадала кошка или собака?

Пэтти никак не могла справиться с подступившей к горлу от этих слов тошнотой. Они всерьез решили, что в шкафчике у Бена могут находиться детские органы?! Раз им первым делом пришла в голову мысль о том, что Бен убил младенца, можно представить, какие страшные психические нарушения они в нем видят. Именно в ту минуту, не отводя взгляда от веера жирных пятен на столе, она поняла, что ему не миновать тюрьмы. Раз его считают настолько извращенным, у него нет другого выбора.

— Нет, у нас ни кошки, ни собаки не пропадали.

— У нас семья охотников. Фермеров, — это снова была Диана. — Мы связаны с животными, с разделкой туш. Неудивительно, что у него могло что-то оказаться.

— Неужели вы держите дома части мертвых животных? — Коллинз впервые прямо посмотрел на Диану и несколько секунд не отводил от нее тяжелый взгляд.

— А что, существует закон, запрещающий это делать? — огрызнулась она.

— Один из ритуалов дьяволопоклонников связан с подобным жертвоприношением, миссис Дэй, — сказал Коллинз. — Вы не могли не слышать о том, что недалеко от Лоуренса в нашем штате кто-то изрубил скот. Мы считаем, что все эти события связаны между собой.

Лицо Пэтти оставалось непроницаемо-холодным. Все кончено, теперь все кончено.

— Чего вы хотите от меня? — спросила она.

— Я поеду с вами к вам домой и поговорю с вашим сыном, хорошо?

На последнем слове в голосе Коллинза появились отеческие нотки, он говорил с ней почти как с маленькой. Пэтти почувствовала, что рядом Диана сжала кулаки.

— Его нет дома. Мы сами пытаемся его отыскать.

— Миссис Дэй, повторяю, нам срочно необходимо побеседовать с вашим сыном. Где, по-вашему, можно его найти?

— Мы не знаем, где он, — вставила Диана. — Мы в таком же положении.

— Вы его арестуете? — спросила Пэтти.

— Мы ничего не можем сделать, пока с ним не поговорим, и чем быстрее это произойдет, тем быстрее все встанет на свои места.

— Это не ответ, — сказала Диана.

— Но это единственное, что я могу вам сказать, мэм.

— Что означает, арестуете, — сказала Диана и впервые за все время разговора опустила глаза.

В это время Коллинз поднялся, подошел к Либби и, присев возле нее на корточки, засюсюкал: «Как дела, солнышко?»

Диана схватила его за руку:

— Оставьте ее в покое!

Коллинз хмуро на нее посмотрел:

— Я просто стараюсь помочь. Разве вы не хотите узнать, все ли в порядке у Либби?

— Мы знаем, что с ней все нормально.

— Тогда почему не хотите, чтобы она мне сама это сказала? Давайте в таком случае прибегнем к помощи организации по правам ребенка…

— Отцепись!

Диана закрыла собой Либби. Пэтти хотелось потерять сознание. Она слышала, как за спиной сцепились Диана и Коллинз, но просто сидела и смотрела, как женщина за прилавком готовит кофе, и изо всех сил старалась больше ничего вокруг не замечать. На секунду ей это почти удалось, но в это время Диана уже тащила ее и перемазанную глазурью от пончика Либби к выходу из кафе.

Когда они ехали домой, Пэтти снова захотелось плакать, но она решила дождаться отъезда Дианы. Диана заставила ее сесть за руль, сказав, что это поможет сосредоточиться. Пэтти находилась в таком отчаянии, что Диане всю дорогу приходилось говорить, какую передачу переключать. «Давай попробуем третью, Пи. А теперь, похоже, нужно переходить на вторую». Либби молча сидела на заднем сиденье, подтянув коленки к подбородку.

— Случится что-то плохое? — наконец спросила она.

— Нет, солнышко.

— А мне кажется, случится.

Пэтти снова охватила паника. Господи, да что же она за человек, если взяла с собой семилетнего ребенка! Как ей могло прийти такое в голову! Мама никогда бы так не поступила. Но мама и не растила бы Бена так, как делала это она, Пэтти, — не заботясь о ребенке как следует и надеясь неизвестно на что — и такого у нее все равно бы не случилось.

До крика хотелось поскорее попасть домой, свернуться там клубочком, почувствовать себя в безопасности. Они решили, что Пэтти будет дожидаться Бена дома (он наверняка скоро объявится), а Диана поедет в город к знакомым, чтобы определить, что говорят люди. Кто что знает, чью сторону принимают и с кем, черт побери, общается Бен.

Они подъехали к дому и рядом с машиной Пэтти увидели еще одну — грязную спортивную машину лет десяти.

— Кто это? — спросила Диана.

— Не представляю. — Пэтти сказала это трагическим голосом, заранее уверенная в том, что, кто бы это ни был, его визит не сулит ничего хорошего.

Они открыли входную дверь, и изнутри на них выкатилась волна горячего воздуха. Первое, что попалось на глаза, — открытая коробка какао-порошка на большом столе, от которой бежала коричневая дорожка в кухню. Пэтти услышала сиплый смех и тут же поняла: Раннер. Он сидел на полу с облепившими его со всех сторон дочерьми и потягивал горячий шоколад. По телевизору показывали какой-то фильм о природе, девочки заверещали и схватились за отца, когда на экране из воды вырвался огромный крокодил и ухватил какое-то животное с рогами.

Раннер лениво поднял глаза, словно она — доставщик пиццы.

— A-а, это ты, Пэтти. Сколько лет, сколько зим!

— Мы должны разобраться с семейными делами, — вставила Диана, — так что отправляйся-ка ты к себе домой.

Во время бесконечно тянувшихся недель прошлым летом, когда Раннер жил с ними, он несколько раз ругался с Дианой. Она на него кричала, а он огрызался: «Диана, ты здесь не муж», после этого уходил в гараж, напивался и часами швырял о стену свою старую бейсболку Нет, Диана явно не сможет отправить его восвояси.

— Не волнуйся, Ди. Езжай и через час мне позвони — расскажешь, что происходит, ладно?

Диана метнула в сторону Раннера гневный взгляд и выскочила на улицу, громко хлопнув дверью.

— Батюшки, что это с ней! — сказала Мишель и посмотрела, маленькая предательница, на отца, скорчив рожицу.

Волосы у нее стояли дыбом в том месте, где Раннер потрепал ее по голове. Он всегда вел себя с детьми довольно странно — ласки были грубыми, но не как у взрослого. Ему нравилось их щипать или вдруг пнуть, чтобы обратить на себя внимание. Они смотрят телевизор — он неожиданно перегнется и сильно шлепнет кого-то из них по руке или по ноге. Любая из дочерей от такого шлепка посмотрит на него глазами, полными слез и возмущения, а он заржет и скажет: «И че-о-о такого!» или «Я ж здороваюсь. Приветик!». А когда он куда-нибудь с ними ходил, всегда шел сбоку на приличном расстоянии и бросал на них косые взгляды. Эта картина всегда напоминала Пэтти старого койота, который, прежде чем напасть, несколько километров следует за жертвой по пятам и действует ей на нервы, прихватывая то за хвост, то за ляжку.

— Папочка приготовил нам макароны, — сообщила Дэбби. — Он останется на обед.

— Вы же знаете: пока меня нет, в дом нельзя никого пускать, — сказала Пэтти, вытирая порошок несвежей тряпкой.

Мишель округлила глаза и привалилась к плечу Раннера:

— Господи, мам, это же па-а-а-па!

Лучше бы он умер. Он так мало общается с детьми, так мало для них значит, что было бы гораздо лучше, если бы он вдруг умер. А сейчас он живет где-то там, не очень далеко от них, время от времени неожиданно появляется на пороге с идиотскими фантазиями, планами и распоряжениями, которые дети имеют обыкновение выполнять.

Она была готова наброситься на него с обвинениями. А еще захотелось рассказать о сыне и о странном содержимом его шкафчика в школе. От мысли, что Бен режет животных и хранит в школьном шкафчике их органы, перехватывало горло. Заявления Крисси Кейтс и ее подружек — это недоразумение, которое может завершиться и благополучно, и печально. А вот фрагментам плоти ни объяснений, ни оправданий не находилось, хотя она была мастерицей придумывать оправдания поступкам людей. Слова Коллинза о том, что Бен, возможно, совратил собственных сестер, ее больше не беспокоили — по пути домой она тщательно обдумала это предположение, досконально изучила, переворачивая с боку на бок, вглядываясь в зубы. После этого сомнений не осталось: Бен никогда бы этого не сделал.

Но она знала, что у сына определенно имеется предрасположенность к тому, чтобы делать больно другим. Из головы не выходил случай с мышатами — обливаясь потом, со звериным оскалом на лице он исступленно вгонял их лопатой в землю и, похоже, получал от этого удовольствие.

Он очень грубо обращается с сестрами. Иногда смех заканчивается криком — приходилось неоднократно вмешиваться: оказывается, Бен заводил руки Мишель за спину и медленно-медленно тянул вверх. Или схватит за руку Дебби и выкручивает кожу — и то, что начиналось как шутка, заканчивается ужасно: им овладевает ярость; сжав зубы, он не отпускает руку, пока кожа не покрывается кровавыми пятнышками. Такой же дикий взгляд, как у Раннера, когда он возится с детьми.

— Папе нужно отсюда уехать.

— Ну же, Пэтти! Вышвырнешь меня из дома, даже не поздоровавшись? Ладно тебе! Давай поговорим, у меня к тебе деловое предложение.

— Мне ли обсуждать с тобой деловые предложения, — сказала она. — У меня ни цента за душой.

— Ты так всегда говоришь, а на самом деле это неправда.

Он посмотрел на нее плотоядно и лихо крутанул бейсболку на засаленных волосах козырьком назад. Он, наверное, хотел пошутить, но в голосе звучала угроза: вроде как ей же лучше, если это неправда.

Он отстранил от себя дочек и подошел, как всегда, очень близко. От выпитого пива он сильно вспотел, и рубашка прилипла к груди.

— А разве ты не продала сеялку? Верн Ивли сказал, что ты только что продала сеялку!

— Все деньги уже ушли, Раннер. Они всегда уходят, едва я их получаю.

Она попробовала сделать вид, что разбирает почту. Он по-прежнему стоял почти вплотную к ней:

— Ты должна мне помочь. Мне очень нужны деньги, чтобы ехать в Техас.

Ну конечно, Раннер хочет уехать туда, где зимой не так холодно, по-цыгански и без детей на руках перебираясь с места на место со сменой времени года, словно насмехаясь над ней и ее привязанностью к ферме, единственному для нее месту на земле. Он устраивался на работу и полученные деньги тратил на дурацкие приобретения: покупал, например, клюшки для гольфа, потому что представлял, что в один прекрасный день займется гольфом, или стереомагнитофон, который так ни разу и не включал. Теперь вот собирается рвануть в Техас. Они с Дианой ездили туда, когда Пэтти еще училась в школе, — больше она нигде никогда не бывала. В памяти остался пропитанный солью воздух: лизнешь прядь волос — и рот наполняется слюной. Раннер все равно всеми правдами и неправдами раздобудет денег и проведет остаток зимы в какой-нибудь дешевой забегаловке на берегу океана, попивая пиво, а его сын в это время отправится в тюрьму. А она не может себе позволить нанять адвоката для сына. В голове беспрестанно крутилась эта мысль.

— Прости, Раннер, но я ничем не могу тебе помочь.

Она попыталась оттеснить его к двери, но он оттолкнул ее в сторону кухни, дыша ей в лицо сладковатой затхлостью, отчего она от него отшатнулась еще больше.

— Хочешь, чтобы я побирался? Да знаешь ли ты, в каком я сейчас дерьме! Это вопрос жизни и смерти. Валить мне отсюда надо! Срочно! Я бы не просил, если бы не такое. Если бабла не найду, меня прямо сегодня могут замочить. Дай восемьсот долларов.

Она чуть не рассмеялась от названной суммы. Неужели он решил, что она запросто может достать из кармана такие деньги? Неужели не видит, что они нищие, что дети в разгар зимы бегают дома в футболках с короткими рукавами, что в холодильнике куски дешевого мяса и на каждом указан год, давно минувший! Вот как они живут — срок годности истек на все.

— Раннер, у меня ничего нет.

Он уперся руками в дверной косяк, преграждая ей путь, и смотрел не мигая:

— У тебя ведь есть ювелирка. Я же дарил тебе кольцо.

— Раннер, пожалуйста, отвяжись. С Беном беда, серьезная беда. Сейчас такой ужас происходит. Приди в другой раз, прошу тебя.

— Ну и что же такое Бен натворил?

— Кругом беда — и в школе, и вообще. Все очень серьезно, ему, наверное, понадобится адвокат, поэтому все деньги, какие только можно найти, пойдут на него, и…

— Значит, деньги все-таки есть!

— Нет, Раннер.

— Отдай хотя бы кольцо.

— У меня его нет.

Девочки старательно делали вид, что смотрят телевизор, но родители разговаривали все громче, и любопытная Мишель, повернув голову, открыто на них уставилась.

— Пэтти, отдай кольцо.

Он протянул руку, как будто она прямо сейчас могла снять с пальца эту дешевую подделку под золото, которую он подарил ей на помолвку. Даже тогда, в семнадцать лет, она знала, что это убогая безвкусица. Он подарил его через три месяца после того, как сделал предложение. Ему потребовалось три месяца, чтобы, наконец оторвав задницу, съездить в самый дешевый магазин и купить там эту жалкую побрякушку, которую он ей вручил за третьей кружкой пива со словами: «Детка, я буду любить тебя вечно». Она тогда сразу же поняла, что он сбежит, что на него нельзя положиться, что она не очень-то его и любит. И все равно забеременела от него еще три раза: презервативы его не устраивали, и просить его ими пользоваться было себе дороже.

— Раннер, неужели ты забыл, что это за кольцо? Оно не принесет никаких денег. Оно стоит долларов десять, не больше.

— Значит, теперь жмотничаешь отдать кольцо! Теперь?!

— Поверь, если бы оно представляло хоть какую-то ценность, я бы его давно заложила.

Они стояли друг против друга, Раннер тяжело дышал, как обозленный осел, руки тряслись. Он вцепился ей в локти, потом с огромным трудом убрал руки. У него даже усы дрожали.

— Ты очень об этом пожалеешь, Пэтти. Очень пожалеешь.

— Уже жалею, Раннер. Причем давно.

Он резко повернулся, из куртки выпал пакетик с коричневым порошком, часть которого просыпалась ему прямо под ноги.

— Прощайте, дети, ваша мать… СУКА!

Он пнул один из высоких табуретов на кухне, и тот покатился в сторону гостиной. Пэтти и дочери застыли, как сказочные лесные существа, пока Раннер бегал вокруг них кругами; Пэтти думала, не бежать ли за ружьем или, может быть, схватить кухонный нож, одновременно моля Бога, чтобы Раннер просто ушел.

— Ну, спасибо! Вот спасибо тебе, вот спасибо! За добро! За ласку!

Он тяжело подошел к двери и распахнул ее с такой силой, что она, стукнувшись о стену, снова захлопнулась. Он пнул дверь ногой, выскочил наружу и снова шваркнул дверью что есть силы.

А потом уехал — машина, взвизгнув тормозами, помчалась прочь от дома, а Пэтти взяла ружье, зарядила и вместе с несколькими патронами положила на камин. На всякий случай.