Бен Дэй

В кабине воняло смесью травки, нестираных носков и сладкого фруктового сидра — его, наверное, пролила Диондра (она доводила себя до невменяемого состояния, не выпуская из рук бутылку: пила до тех пор, пока не вырубалась, а бутылка в руке — так, на всякий случай, вдруг не хватит). Какой только фигни здесь не было: валялись и упаковки от давно съеденных гамбургеров, и рыболовные крючки, и старый номер «Пентхауса», а еще прямо под ногами у Бена оказался открытый деревянный ящик с коробками мексиканских прыгающих бобов — на каждой красовался подпрыгивающий боб в сомбреро.

— Попробовать не желаешь? — спросил Трей, ткнув в них пальцем.

— Вообще-то нет. Там, кажется, какие-то жучки?

— Да, настоящие личинки, живые, — сказал Трей и рассмеялся своим отрывистым смехом, больше напоминавшим звук отбойного молотка.

— Нет уж, благодарю. Очень остроумно.

— Да ладно тебе, я ведь шучу, расслабься, чувак!

Они остановились у какого-то магазинчика, Трей приветственно помахал парню-мексиканцу за прилавком, нагрузил Бена упаковкой с банками пива, сказав: «Вот тебе твои бобы», замороженными начосами, любимой едой Диондры, а сам, как букет, взял полоски вяленного по-индейски мяса.

Продавец улыбнулся Трею и издал боевое улюлюканье индейцев, на что Трей, приложив руку к груди, галантно расшаркался:

— Ты мне просто позвони, Хосе.

Хосе ничего не сказал, Трей оставил ему сдачу бакса на три, не меньше. Весь остальной путь к Диондре Бен не переставал об этом думать. О том, что больше всего в этом мире людей таких, как Трей, которые легко расстаются с тремя долларами. И как Диондра. Однажды в конце сентября ей пришлось остаться с двумя детишками не то родной, не то двоюродной тетки; стояла жара, и они с Беном отвезли их в аквапарк недалеко от границы с Небраской. Диондра сидела за рулем «мустанга» своей матери (ей тогда до чертиков надоела собственная машина). Заднее сиденье было завалено взятыми с собой предметами, приобретать которые Бену и в голову бы не пришло: там были три вида крема то ли для, то ли против загара, пляжные полотенца, бутылки с прыскалками, надувные матрацы и круги, пляжные мячи, пластиковые ведерки. Детишки были маленькие, лет шести-семи, их втиснули на заднее сиденье между всей этой фигней, и при малейшем их движении матрацы издавали пукающие звуки, а где-то на подъезде к Лебанону дети со смехом пробрались к окошку — матрацы заскрипели еще активнее, будто в бешеном акте пластмассового спаривания достигли оргазма. Бен оглянулся и понял, что так веселит ребятишек. Из всех щелей и складок на полу они сгребали сдачу, которую после посещения магазинов всегда разбрасывает Диондра, швыряли из открытого окна и смотрели, как монетки искрами осыпаются за машиной. Это были уже не центы, а четвертаки — монеты в двадцать пять центов.

Получается, разница между людьми вовсе не в том, что одни обожают собак, другие — кошек, одни готовы не отрываясь смотреть детективные сериалы, другие — вестерны, а в том, имеют ли для них значение двадцатипятицентовые монеты. Для него четыре такие монетки означают доллар. Аккуратная горка — обед. Мелочь, которую эти маленькие говнюки выбросили в тот день из окна автомобиля, для него составила бы половину стоимости новых джинсов. Он все время просил детей прекратить хулиганить, говорил, что так вести себя опасно, противозаконно, что их всех сейчас оштрафуют, просил сидеть спокойно и не вертеться во время движения. Но они только смеялись, а Диондра зло бросила через плечо: «Из-за вас Бен не получит сегодня недельное содержание». И он понял, что разоблачен. Он-то полагал, что все шито-крыто, но Диондра, оказывается, в курсе, что он собирает за ней монетки. Он тогда почувствовал себя девочкой, у которой ветер задрал подол платья. И что же можно сказать о девчонке, которая знает, что ее парень рыщет у нее в машине в поисках мелочи, но не подает вида? Что она поступает хорошо? Или отвратительно?

На огромной скорости они подкатили к дому Диондры — гигантской бежевого цвета коробке, окруженной сеткой-рабицей, чтобы питбули ненароком не загрызли почтальона. У Диондры было три таких пса, один — белая груда сплошных мышц с огромными яйцами и бешеными глазами. Бену он не нравился больше всех. Когда родители отсутствовали, она разрешала им бегать по дому, они запрыгивали на столы и гадили на полу, где придется. Диондра за ними не убирала — она поливала изгаженный ковер освежителем воздуха. Когда-то красивого голубого цвета, ковер в гостиной превратился в минное поле, утыканное собачьим дерьмом, а его нынешний цвет Диондра называла фиолет с налетом. Бен старался никак на это не реагировать. Его это не касается, о чем она, кстати, неоднократно ему напоминала.

Стоял мороз, но дверь черного хода была нараспашку, и собаки то вбегали в дом, то на бешеной скорости снова выскакивали на улицу, как в детской считалке: один, второй — и вот их трое. Лихая тройка нарезала десяток кругов по двору, а потом снова пулей неслась в дом, на бегу повизгивая и покусывая друг друга.

— До чего же я ненавижу этих мерзких псов, — вздохнул Трей и нажал на тормоз.

— Она им все позволяет.

Собаки разразились истошным лаем и, пока Бен и Трей шли к главному входу в дом, с маниакальным упорством бежали за ними вдоль забора, ни на секунду не затыкаясь и время от времени просовывая морды в дырки в заборе.

Передняя дверь тоже оказалась настежь — тепло волнами покидало дом. Они прошли через оклеенную розовыми обоями прихожую (Бен не устоял и прикрыл за собой дверь с улицы, чтобы зря не расходовать энергию) и спустились на этаж Диондры. Она танцевала в своей гостиной, без штанов, в носках сочного розового цвета и свитере, в который можно было засунуть еще одного человека. Правда, сейчас все девчонки в школе носят рубашки, которые им велики. Это у них называется «рубашка моего парня» или «папин свитер». Диондра, конечно, носит то, что ей супервелико, да еще надевает вниз кучу другой одежды: длинную футболку, потом какой-нибудь жилет или майку. Как-то раз Бен предложил ей взять один из его больших черных свитеров, который она могла бы надеть как свитер своего парня (раз она его девушка), но она, наморщив носик, заявила: «Этот не подходит. К тому же в нем дырка». Как будто дырка в свитере или рубахе хуже собачьего дерьма по всему ковру. Может, Диондре известны какие-то особенные, не известные ему правила поведения, или она попросту им манипулирует — этого Бен точно определить не мог.

С зажженной сигаретой в руках, но на безопасном от новой одежды расстоянии, она скакала под музыку австралийской рок-группы «Эй-Си/Ди-Си», а за ней в камине плясало пламя. Она прикупила себе дюжину новых вещей — они валялись кругом в яркой огненной упаковке или уже висели на вешалке. А еще он увидел пару коробок с новой обувью и крохотные коробочки — это, он знал, драгоценности. Завидев его черные волосы, она расцвела в улыбке и подняла вверх оба больших пальца на руках: «Обалдеть!» — и ему тут же стало немного лучше; он перестал чувствовать себя круглым идиотом.

— Говорила же я, Бен, что тебе пойдет.

— Что ты там накупила, Дио? — спросил Трей, роясь в пакетах. Он прикурил от ее сигареты, которую она продолжала держать в руках, а она ведь без штанов. Она поймала взгляд Бена, задрала свитер, под которым оказались мужские семейные трусы (тоже, между прочим, не его).

— Ну ты чего, ду-у-у-рик!

Она подошла к нему, чтобы поцеловать. Смесь исходившего от нее запаха грейпфрутового лака для волос и сигарет ударила в нос, но подействовала на него успокаивающе. Он нежно ее приобнял — он теперь всегда так поступал, — но, когда почувствовал, что ее язык требовательно уперся в его, дернулся.

— Господи, да прекрати ты свои сантименты и телячьи нежности, давай сразу к делу! — зло бросила она. — Или я для тебя старовата?

— Тебе всего семнадцать, — засмеялся Бен.

— Если бы ты знал то, что знаю я! — Ее голос теперь звенел, она распалялась все больше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что на твой вкус семнадцать не фонтан — тебе помоложе подавай.

Бен растерялся. Когда Диондра в таком настроении и что-то скрывает, у нее трудно узнать, в чем дело, потому что это обычно заканчивается бесконечными: «Нет-нет, ничего», или «Потом скажу», или «Не боись, сама разберусь». Она тряхнула головой, волосы упали на лицо — и продолжила танец, выхватив банку с пивом из-за коробки с обувью. Ее шею покрывали фиолетовые подтеки от засосов, которые он оставил там в воскресенье. Он впивался в кожу, как Дракула, а она требовала, чтобы он делал это еще и еще: «Сильнее, сильнее! А то не останется следов. Не сжимай губы, язык не нужен. Сильнее! Давай! Неужели ты до сих пор не научился ставить засосы!» — и, с остервенением схватив его за волосы, рывком повернула его голову набок и принялась за шею, в бешеном ритме то захватывая плоть, то отпуская. «Вот так! — и заставила его посмотреть в зеркало. — А теперь сделай то же самое».

И вот теперь, как следы от пиявок, эти фиолетовые с коричневыми разводами пятна вызывают в нем чувство неловкости и смущения. Он вдруг заметил, что Трей тоже на них смотрит.

— Ой, миленький мой, ой, у тебя кровь, — наконец заметив его рану, запричитала, засюсюкала она, лизнула палец и начала вытирать кровь. — Тебя кто-то обидел?

— Наш малыш упал с велика, — заухмылялся Трей.

Бен ему этого не говорил и страшно разозлился на Трея за то, что тот его не просто подначивает, а фактически выдает то, что на самом деле случилось.

— Отцепись ты, блин!

— Ой-ой-ой, — захныкал Трей, поднимая обе руки вверх.

— Нас кто-то столкнул? Кто-то нас хотел обидеть? — продолжала хлопотать над ним Диондра.

— Ты Бену что-нибудь прикупила? А то он еще месяц будет ходить в этих отстойных рабочих штанах.

— А то!

Она улыбнулась во весь рот, тут же позабыв о его ране, забота о которой, как он надеялся, займет куда больше времени, метнулась к огромной красной сумке и выудила оттуда сначала черные кожаные штаны, толстые, как коровья шкура, потом полосатую футболку и черную джинсовую куртку, поблескивавшую металлическими заклепками.

— О-па! Кожаные штаны! Уж не вообразила ли ты, что кадришься с Дэвидом Роттом?

— Ему будет классно. Поди примерь. — Когда Бен попытался притянуть ее к себе, она презрительно хмыкнула: — Ты о душе когда-нибудь слыхал? От тебя несет столовкой. — Она сунула ему в руки одежду, подтолкнула его в сторону ванной и крикнула вдогонку: — Между прочим, это подарок. Может, все-таки поблагодаришь?

— Спасибо! — отозвался он.

— Только, ради бога, сначала встань под душ, а уж потом надевай.

Значит, она не шутила — от него действительно воняет. Сам он это, конечно, чувствовал, но надеялся, что другие не замечают. У нее собственная ванная комната напротив спальни, у родителей — своя, огромная, с двумя раковинами. Он снял с себя грязную одежду и бросил ее в кучу тряпья на ярко-розовом коврике. Джинсы так и не высохли, член скукожился и был каким-то влажным. Душ оказался очень кстати — он помог немного снять напряжение. В этом душе они с Диондрой много раз занимались сексом в теплой мыльной пене. Здесь всегда есть мыло, и не нужно мыться детским шампунем только потому, что мать, блин, никак не доедет до магазина.

Он вытерся и снова надел длинные семейные трусы — эти ему тоже когда-то купила Диондра (когда они впервые разделись в присутствии друг друга, она так хохотала над его белыми плавками в обтяжку, что подавилась собственной слюной). Он начал запихивать трусы в тугую кожу — сплошь в застежках, крючках и молниях — и одновременно, извиваясь и крутясь, натягивал ее на задницу — по словам Диондры, лучшее, что в нем есть. С трусами была настоящая беда — они задрались до талии, отчего под штанами в самых неподходящих местах образовались волдыри. Он сорвал с себя штаны, снял трусы и бросил их в ту же кучу поверх своих старых джинсов. Страшно злило, что Трей и Диондра шепчутся и хихикают в соседней комнате. В конце концов уже без трусов он снова влез в штаны — они тут же облепили его, как костюм для подводного плавания. Круто, но очень жарко — задница, по крайней мере, вспотела сразу.

— Показывайся! И пройдись-ка перед нами, милый, — крикнула Диондра.

Он надел футболку и вошел в ее спальню, чтобы оглядеть себя в зеркале. С плакатов и афиш на стенах и даже на потолке прямо над ее кроватью на него взирали ее обожаемые металлисты с копнами торчащих в разные стороны волос, в косухах, перепоясанные ремнями в заклепках и шипах, как у роботов-пришельцев. Ему показалось, что он неплохо смотрится: то, что надо. В самый раз. Когда он вернулся в гостиную, Диондра, взвизгнув, бросилась ему на шею:

— Я не ошиблась! Я так и знала! Ты настоящий мачо, мой Фаллос. — Она откинула с его лба густые, достававшие уже до подбородка волосы. — Нужно их еще немного отрастить, но в остальном — просто супер!

Бен взглянул на Трея, но тот пожал плечами:

— Нечего на меня пялиться, я с тобой трахаться не собираюсь.

На полу высилась горка мусора — пустые упаковки от привезенной еды.

— Вы все съели? — спросил Бен.

— Теперь, Трей, твоя очередь устраивать показ мод, — объявила Диондра, вытаскивая руку из волос Бена.

Трей взял утыканную металлическими заклепками рубаху, которую Диондра купила ему (Бен никак не мог взять в толк, почему Трею тоже что-то перепадает), и отправился в ванную переодеваться. Сначала все было тихо, потом из коридора послышался звук открываемого пива и раздался истеричный, прямо до слез, до колик в животе, смех.

— Диондра! Скорей сюда!

Она бросилась на голос, уже смеясь по дороге, а Бен так и остался стоять столбом и потеть в новых тесных штанах. А тут и Диондра зашлась от смеха, после чего они оба появились в проеме, безудержно веселясь. Трей шел с его трусами в руках.

— Чувак, ты влез в этот презерватив голым?! — выдохнул Трей между приступами хохота, дико вытаращив глаза. — А тебе известно, сколько голых задниц побывало в них до тебя? С десяток, не меньше! И у всех там потели яйца — теперь и твои в том же поту. А задницей ты упираешься ровно в то место, куда упиралась чужая задница, которую плохо подтирали.

Они снова захохотали, а Диондра еще и заохала: «Ах, бедный-бедный Бен!»

— Мне кажется, Диондра, кое-кто тоже плохо подтирал задницу, и в этих трусах тоже имеются следы, — сказал Трей, заглядывая в трусы в своих руках. — С этим надо что-то делать, женщина!

Диондра подцепила трусы двумя пальцами, подошла к камину и швырнула в огонь. Материал скукожился, но не загорелся.

— Даже в огне не горят, — прохрипел Трей. — Из чего они, Бен? Из полиэстера?

С этими словами Трей шлепнулся на диван, где, все еще смеясь, свернулась Диондра, и положил голову ей прямо на ляжки. Она хохотала, закрыв лицо руками, затем, все еще полулежа, взглянула на него одним глазом, словно оценивая. Он уже был готов вернуться в ванную, чтобы снова переодеться в свою одежду, но она вскочила и схватила его за руку:

— Ну, Бен, ну, миленький, не злись! Ты так классно смотришься, честное слово! Плевать на нас — не обращай внимания!

Они правда классные, дружище. Подумаешь, приходится тушить яйца в чужих выделениях! Может, это в аккурат то, что тебе нужно, а?

Трей снова начал ржать, но Диондра на этот раз его не поддержала, поэтому он уже молча ретировался к холодильнику и извлек оттуда еще одно пиво. Он так и не надел новую рубаху, кажется, ему очень нравилось ходить с обнаженным торсом: везде у него бугрились мускулы, на груди в окружении черной поросли темнели соски размером с пятидесятицентовые монеты, от пупка вниз сбегала, исчезая под джинсами, дорожка коротеньких волосков — Бену такую иметь не суждено. Бену, светлокожему, узкокостному и рыжеволосому, так не выглядеть никогда — ни через пять лет, ни через десять. Он посмотрел на Трея, решив, что сейчас выдержит его взгляд, но понимал, что это неудачная затея.

— Ну же, Бен, не дуйся! Давай не будем ссориться, — сказала Диондра и потащила его к себе на диван. — После тех гадостей, которые я о тебе сегодня наслушалась, злиться и обижаться должен не ты, а я.

— Да? Что все это значит? Опять ты говоришь загадками. У меня сегодня был тяжелый день, просто отвратительный. И настроение у меня хреновое.

Вечно она так: сначала доведет до белого каления подначками и насмешками, а потом — раз! — и: «Ну чего ты сердишься!»

— Ну-у-у, — зашептала она ему в ухо. — Зачем нам ссориться! Мы же вместе, мы рядом. Пойдем в спальню и все уладим.

Она дышала пивом, а пальцы с длинными ногтями задержались у него между ног. Он возбудился.

— Но здесь же Трей.

— Ну и что! Ему по фигу, — сказала она, а потом громче: — Трей, посмотришь какой-нибудь фильмец без нас?

Трей издал мычание, даже не глянув в их сторону, с размаху плюхнулся на диван, выплеснув фонтан пива.

Настроение у Бена было мерзкое, что Диондру в нем, кажется, вполне устраивало. Захотелось отыметь ее так, чтобы она взвыла, поэтому, когда они закрыли за собой дверь (тонкую фанерную дверь, через которую все слышно, — ну и плевать!), Бен попытался ее схватить, но она обернулась и широким резким взмахом провела ногтями по лицу, сильно, до крови.

— Какого черта, Диондра!

У него на лице теперь еще одна рана, но он не возражал. Эти его пухлые детские щеки заслуживают того, чтобы их исполосовать. Диондра отступила на секунду, приоткрыв рот, а потом рванула его на себя, и они оба свалились на кровать, как две ожившие мягкие игрушки, готовые друг друга уничтожить. Она снова полоснула его ногтями, на этот раз по шее, он озверел (как говорится, так, что в глазах потемнело), она помогла ему высвободиться из штанов, сдирая их с него как обгоревшую на солнце кожу, член выпрыгнул и, как всегда, встал металлическим стержнем. Он сорвал с нее свитер — обнажилась огромная голубовато-молочная грудь, — а потом и трусы, и остановился, уставившись на живот. Она тут же развернулась к нему спиной, показала, куда вводить в этом положении, и завопила: «И это все?! Все, что у тебя для меня есть?! Давай же еще! Сильнее, сильнее!» Он задвигался быстро и методично, до боли в яичках, до ослепления, а когда все было кончено, повалился навзничь, думая, что вот сейчас откажет сердце. Он судорожно хватал ртом воздух, одновременно пытаясь справиться с депрессией, которая всегда наваливалась на него после секса: «Вот и все? А дальше-то что?»

У него на счету двадцать два траха — он вел учет, — и все с Диондрой. Если верить телику, то мужчины после этого мирно засыпают. Он не заснул ни разу. Наоборот, становился возбужденным, как после чрезмерной дозы кофеина, и злобным. А разве секс не должен остужать пыл, умиротворять, снимать напряг? Что ж, сам процесс был хорош, момент оргазма — тоже, но потом минут десять хотелось плакать. Он мысленно задавал себе вопрос: и это все? Величайшее чудо на свете, ради которого мужики друг друга убивают, заканчивается в течение нескольких минут, оставляя страшную пустоту внутри! Он не понимал, нравится ли это Диондре, кончает она или нет. Она стонала и кричала, но никогда после этого не выглядела счастливой. Сейчас она лежала рядом, не касаясь его, с возвышающимся над ней холмиком животом, и, казалось, вообще не дышала.

— Сегодня в торговом центре я столкнулась с девчонками, — заговорила она. — Говорят, ты в школе трахаешь девочек из начальной школы. Им лет по десять, что ли.

— Что за ерунду ты болтаешь? — сказал Бен, еще не полностью отрешившись от грустных мыслей.

— Ты знаком с малышкой по имени Крисси Кейтс?

Бен едва подавил желание сорваться с места. Он завел одну руку за голову, потом снова вытянул вдоль тела, потом положил на грудь.

— Ну… знаю. Она занимается в кружке рисования, а я им помогаю после занятий.

— Ты не рассказывал мне ни о каком таком кружке.

— Да не о чем здесь рассказывать. Это и было-то всего несколько раз.

— Несколько раз было что?

— На занятиях я у них был. Я там детишкам помогал. Меня об этом попросила одна из моих прежних учительниц.

— Говорят, тобой интересуется полиция. Потому что с этими девочками, которым лет почти столько же, сколько твоим сестрам, ты вытворяешь что-то ужасное. Хватаешь их за интимные места. Тебя называют извращенцем.

Он сел, перед глазами возникли парни из школьной баскетбольной команды — они закрывают его в чулане, издеваются над ним, смеются над черными волосами, пока им не надоедает это занятие и они не уезжают на своих здоровенных машинах прочь.

— Ты тоже считаешь меня извращенцем?

— Не знаю.

— Не знаешь?! Если ты считаешь, что я могу им быть, зачем ты тогда затащила меня сейчас в постель?

— Хотела посмотреть, получится ли у тебя со мной, как раньше. Способен ли ты кончать несколько раз подряд. — Она повернулась на другой бок и подтянула ноги к груди.

— Но ведь это ужасно, Диондра. — (Она молчала.) — Клянусь, я ничего плохого ни с кем не делал. С тех пор как мы начали встречаться, я ни с кем, кроме тебя, дела не имею. Я люблю тебя. И ни с какими маленькими девочками заниматься сексом не хочу. Слышишь? — (Снова молчание.) — Ты меня слышишь?

Диондра повернулась к нему частью лица и уставилась на него одним глазом, не выражавшим никаких чувств:

— Тсс. Ребенок толкается.