Глава двенадцатая

Ричард жил в единственном в Уинд-Гапе здании городского типа, похожем на заводской корпус доме-коробке всего из четырех квартир, две из которых пустовали. Во дворе – автонавес, и на всех его опорных столбах – одна и та же надпись, сделанная красной краской из распылителя: «Остановите демократов – остановите демократов – остановите демократов», и среди этого вдруг: «Я люблю Луи».

Утро среды. Над городом все еще висит грозовая туча. Жарко, дует ветер, солнце испускает тот же гадкий тускло-желтый свет. Я постучала по двери донышком бутылки с бурбоном. Эй, несносный, несу тебе подарок. На этот раз я была в брюках, юбку решила не надевать. В ней мои ноги оставались слишком легкодоступными для того, кто так и норовит потрогать. Если он еще будет пытаться.

Он открыл дверь, сонный, взъерошенный, в семейных трусах и футболке наизнанку. Не улыбнулся. В квартире было прохладно, это чувствовалось с порога.

– Хочешь войти или предлагаешь мне выйти? – спросил он, почесывая подбородок. Потом заметил бутылку. – А, входи. Значит, будем пьянствовать.

Беспорядок в квартире меня удивил. На стульях развешаны брюки, мусор из ведра почти вываливается, посреди коридора – нагроможденные друг на друга коробки с бумагами, которые мне пришлось обходить. Предложив мне сесть на потрескавшийся кожаный диван, Ричард принес из кухни лоток со льдом и два стакана. Щедро налил из бутылки.

– Извини, вчера я был груб, – сказал он.

– Да. У меня такое чувство, что я рассказываю тебе многое, а ты мне – ничего.

– Я занимаюсь расследованием, а ты об этом пишешь. Надо соблюдать очередность. По-моему, приоритет за мной. И есть такие вещи, которые я рассказать не могу.

– Вот и я тоже имею право защищать свои источники информации.

– Что, в свою очередь, может защитить убийцу.

– Ричард, все, что я недоговариваю, ты можешь вычислить сам. Я рассказываю почти все. Господи, ну потрудись хоть немножко!

Мы посмотрели друг на друга.

– Мне нравится, когда ты так на меня нападаешь – настоящий репортер, – улыбнулся он и покачал головой. Потом легонько ткнул меня босой ногой. – Вообще-то, этим я и занимаюсь.

Он налил по второму стакану. Так мы вдрызг напьемся еще до полудня. Он притянул меня к себе, поцеловал в мочку уха, просунул внутрь кончик языка.

– Ну что, девушка из Уинд-Гапа, какие глупости ты тут творила? – прошептал он. – Расскажи, как у тебя это было в первый раз.

Первый – это который из четырех?.. Шестой класс, тринадцать лет… Я стала вспоминать первого, про остальных решила умолчать.

– Мне было шестнадцать, – солгала я. Подумала, что постарше все же будет приличнее. – Во время вечеринки мы с одним футболистом закрылись в ванной, и там…

Ричард завелся быстрее меня: его взгляд уже остекленел, пока он поглаживал мне соски, которые, отвердев, выступали под тканью блузки.

– Мммм… Тебе было хорошо?

Я кивнула. Помню, как притворно стонала. Но когда меня передали третьему, я все-таки получила удовольствие. Помню, мне нравилось, когда он, тяжело дыша мне в ухо, шептал: «Тебе хорошо? Тебе хорошо?»

– А со мной тебе хорошо? – прошептал Ричард.

Я кивнула, и он залез на меня. Его руки забегали по моему телу, поверх блузки, попытались расстегнуть ширинку, стянуть с меня брюки.

– Не надо, не надо. Давай так, – прошептала я. – Мне больше нравится в одежде.

– Ну давай… Я хочу тебя гладить и ласкать.

– Нет, милый, я хочу так.

Я приспустила брюки и закрыла живот полами блузки, отвлекая его внимание поцелуями. Потом помогла ему войти, и мы предались любви, оставаясь полностью одетыми, только трещина на диване царапала мне голый зад. «Дрянь», «малышка», «оргазм»! Впервые за последние десять лет в постели с мужчиной. «Дрянь», «малышка», «оргазм»! Вскоре крики моего тела заглушил его стон. И тогда мне стало хорошо. Какое наслаждение – последние ритмичные толчки…

Он лежал сзади и тяжело дышал, прижимаясь ко мне и еще не выпустив из рук воротник моей блузки. Небо за окном почернело, вот-вот разразится гроза.

– Как ты думаешь, кто это сделал? Скажи, – попросила я.

Он потрясенно посмотрел на меня. Может, ждал услышать: «Я люблю тебя»? Он с минуту потеребил мне волосы, пощекотал ухо кончиком языка. Если не позволять мужчине прикасаться к другим частям тела, то он сосредоточится на ухе. Вот что я узнала за последние десять лет. Я не давала Ричарду трогать ничего – ни грудь, ни ягодицы, ни руки, ни ноги, но он, казалось, был вполне доволен, лаская мне ухо.

– Я думаю, это Джон Кин. Парень питал к сестре сильные чувства. Похоже, нездоровые. И алиби у него нет. Возможно, он испытывает к маленьким девочкам болезненную страсть, старается ее превозмочь, потом не выдерживает и убивает их, но этого ему мало, и он, чтобы продлить себе удовольствие, выдирает им зубы. Впрочем, скоро мы его выведем на чистую воду. Сейчас проверяем, не совершал ли он чего-либо странного в Филадельфии. Возможно, семья уехала оттуда не только из-за Натали.

– Мне нужен официальный комментарий.

– Кто рассказал тебе про то, что девочки кусались, и кого они укусили? – прошептал он мне на ухо.

За ок ном ударил по тротуару дождь, звонко, как из лейки.

– Мередит Уилер. У нее откушена мочка уха. По ее словам, это сделала Натали.

– Так. А еще?

– Энн укусила мою маму. В запястье. Это все.

– Вот видишь, не так уж было трудно. Молодец, – прошептал он, снова гладя мне соски.

– А теперь дай мне, пожалуйста, официальный комментарий.

– Нет, – улыбнулся он. – Я хочу так.

Вскоре мы снова занялись сексом, и потом наконец Ричард дал мне скупой комментарий о том, что следствие существенно продвинулось и, возможно, предстоит арест подозреваемого. Когда он заснул, я вышла на улицу и под дождем побежала к машине. В голове вдруг мелькнуло: Эмма добилась бы от него большего, чем я.

Домой возвращаться не хотелось, я доехала до парка Гарретта и, не вылезая из машины, смотрела на дождь. Завтра здесь будет полно молодежи, коротающей время долгих летних каникул. А сейчас я сидела тут одна: тело липкое, душа в растерянности. Я не могла понять, плохо ли со мной обошлись мужчины – как Ричард, так и те парни, что лишили меня девственности, да и все прочие. Я не старалась себя защитить ни при каком конфликте. Мне нравилось злорадное изречение из Ветхого Завета – «получила по заслугам». Действительно, про женщин можно иногда так сказать.

Тишину нарушил рев машины. Возле меня остановилась знакомая желтая колымага. Рядом с водителем, вдвоем в одном кресле, сидели Эмма и Кайли. За рулем был жидковолосый парень в грязной майке и солнцезащитных очках, купленных на бензозаправке, сзади – его тощий напарник. Из салона клубился дым, к которому был примешан запах спиртного с цитрусовым ароматизатором.

– Садись к нам, поедем отрываться, – предложила Эмма.

Она показала бутылку дешевой водки с апельсиновым вкусом. Высунув язык, поймала им каплю дождя. С ее волос и майки уже капала вода.

– Спасибо, мне и здесь неплохо.

– Непохоже. Давай же, садись. В парке патруль, тебя точно задержат за вождение в нетрезвом виде. От тебя пахнет спиртным.

– Поедемте, мадемуазель, – вторила ей Кайли. – Будете следить за мальчиками, чтобы они хорошо себя вели.

Я призадумалась, куда податься. То ли домой, пить в одиночестве, то ли в бар, пить с первыми попавшимися мужиками. А может, и в самом деле поехать с этими детьми, хоть какие-нибудь интересные сплетни услышу. На часок. А потом – домой, отсыпаться. К тому же Эмма с чего-то вдруг стала такой дружелюбной. Хоть и не хотелось мне этого признавать, но меня к ней стало тянуть.

Пересела к ним в машину, и они закричали «ура!». Эмма пустила по кругу бутылку рома, по вкусу напоминающего лосьон для загара. Не попросят ли они купить спиртного, с беспокойством подумала я. Я бы купила – мне не жалко. Но, как это ни глупо, я надеялась, что им просто приятна моя компания. Снова хотелось быть популярной, что ли. Не каким-нибудь жалким изгоем. Ведь меня поддерживала самая клевая в школе девчонка. От этой мысли захотелось выскочить из машины и уйти домой. Но тут Эмма снова передала мне бутылку. Край ее горлышка был в блестящей розовой помаде.

Паренек, сидевший рядом, которого представили Ноланом, фамилии не назвав, кивнул и утер губы. Худые руки в струпьях, лицо в угрях. Метадон. Миссури занимает второе место в Юнионе по количеству наркоманов. Люди здесь скучают, а химикатов на ферме много. Во времена моей юности метадон принимали только заядлые наркоманы, а теперь молодежь пьет его на тусовках так же свободно, как водку. Нолан все время водил пальцем по виниловой окантовке переднего сиденья, но все же успел меня разглядеть.

– Вы по возрасту как моя мама. Прикольно.

– Сомневаюсь, что мы с ней ровесницы.

– Ей тридцать три или тридцать четыре…

Значит, почти угадал.

– Как ее зовут?

– Кейзи Рейберн.

Я ее знала. Она чуть старше меня. Живет возле фабрики. Волосы, уложенные гелем, стоят торчком. Любит мексиканцев с птицебойни на границе с Арканзасом. Как-то раз на коллективном ретрите она призналась, что пыталась покончить с собой. С тех пор в школе ее прозвали Кейзи Рейзор.

– Я ее не застала, – наверно, она училась раньше.

– Братан, эта дамочка слишком крута, чтобы знаться с твоей мамашей, шлюхой и наркоманкой, – сказал водитель.

– Иди к черту, – прошипел Нолан.

– Камилла, посмотри, что у нас есть. – Эмма потянулась ко мне, перегнувшись через спинку кресла и упершись задом Кайли в лицо. Она потрясла передо мной баночкой с таблетками. – Оксиконтин. Выпей, почувствуешь себя просто здорово! – Она высунула язык и положила на него таблетки, три в ряд, точно белые пуговицы, потом прожевала и запила водкой. – Попробуй.

– Спасибо, Эмма, не хочу.

Оксиконтин – вещь хорошая. Но нехорошо пить его с малолетней сестрой.

– Ну же, Милла, только одну, – медовым голосом пропела она. – Тебе станет легко. Мне вот уже весело и приятно. Тебе тоже надо.

– Эмма, да мне и так нормально. – Назвав меня Миллой, она напомнила мне о Мэриан. – Честное слово.

Она с безутешным видом отвернулась и вздохнула.

– Да брось ты, Эмма, нечего так расстраиваться, – сказала я, трогая ее за плечо.

– А вот и расстроилась.

Мне это было невмоготу. Я становилась мягкотелой, чувствуя опасную потребность угождать, как в былые времена. Да и в самом деле, от одной таблетки не умру.

– Ладно, ладно. Давай. Только одну!

Ее лицо тут же просветлело, и она рывком повернулась ко мне:

– Высунь язык. Как на причащении. Только вместо облатки будет волшебная таблеточка.

Я высунула язык, она положила таблетку и завизжала от восторга.

– Молодец! – улыбаясь, сказала она.

Как же это слово мне сегодня надоело…

Мы остановились перед большим викторианским особняком, старым, но полностью отреставрированным и перекрашенным в нелепые голубой, розовый и зеленый цвета, что по замыслу хозяина должно было выглядеть современно и стильно. Но особняк был скорее похож на дом мороженщика, впавшего в детство. В кустах у дома парень с голым торсом избавлялся от излишков выпитого, на цветочных клумбах – вернее, на том, что от них осталось, – дрались двое мальчишек, а на детских качелях сплелась в тесных объятиях юная парочка. Нолана оставили в машине, он по-прежнему сидел и водил пальцами по окантовке сиденья. Водитель, которого звали Дэймон, запер дверь, «чтобы никто к нему не приставал».

«Как мило», – подумала я.

Оксиконтин меня взбодрил, и пока мы входили в дом, я поймала себя на том, что ожидаю увидеть молодежь своего времени: мальчиков со стрижкой ежиком, в форменных пиджаках с нашитыми буквами, девочек с химической завивкой и крупными золотыми серьгами в ушах. Почувствовать ароматы «Драккар нуар» и «Джорджио Армани».

Все это ушло. Мальчики-малолетки в широких шортах для скейтбординга и кроссовках, девочки в топиках и мини-юбках, с пирсингом в пупках – все смотрели на меня так настороженно, словно я полицейский. «Нет, хотя я сегодня с одним переспала». Я улыбнулась и кивнула им. «Ах, сколько во мне живости», – беззаботно подумала я.

В просторной столовой танцевали и пили; стол был придвинут к стене. Эмма игривой походкой прошла в круг и стала танцевать, тесно прижавшись к одному мальчику, который вскоре покраснел до корней волос. Она что-то прошептала ему на ухо. Он кивнул, Эмма от крыла бутылку с газировкой, взяла четыре банки пива, прижав их к мокрой груди, и, покачиваясь, словно с трудом их удерживает, пошла мимо компании ребят, глядящих на нее с одобрением.

Девочки встретили ее прохладнее. По толпе пробежал язвительный шепоток, трескучий, как бенгальские огни. Но нашим юным блондинкам беспокоиться не приходилось по двум причинам. Во-первых, с ними был местный наркоторговец, которого, конечно, здесь уважали. Во-вторых, они были красивее почти всех здешних девчонок, а это значило, что мальчики выгонять их не захотят. К тому же устроителем вечеринки был парень; я видела его на фотографиях, расставленных на каминной полке в гостиной. Темноволосый юноша, приятной, но неприметной внешности. Вот он на выпускном снимке, в шапочке и мантии; рядом портрет его гордых родителей. С его мамой я была знакома: это старшая сестра одной моей школьной подруги. Мысль о том, что я в гостях у ее сына, привела меня в трепет.

– Господигосподигосподи! – протараторила брюнетка с лягушачьими глазами, в футболке с кричащей надписью «Гэп», пробегая мимо нас к подруге, тоже похожей на амфибию. – Они пришли. Все-таки пришли, представляешь!

– Черт, – ответила та. – Очень хорошо. Пойдем поздороваемся?

– Наверно, лучше подождать. Посмотрим, что будет дальше. Если Джей-Си не будет им рад, то нам с ними связываться не стоит.

– Ну да.

Я сразу поняла, о ком речь. В гостиную вошла Мередит, таща за руку Джона Кина. Кто-то из ребят кивнул ему, кто-то хлопнул по плечу. Другие нарочито отвернулись и замкнулись в своих кружках. К моему облегчению, ни Джон, ни Мередит меня не заметили. Мередит обратила взгляд на стайку худеньких кривоногих девочек, возможно приятельниц по чирлидингу, которые стояли у двери в кухню. Она с визгом подскочила к ним, оставив Джона в гостиной. Девочки встретили ее еще суше, чем парни.

– Приве-е-ет, – без улыбки протянула одна из них. – Я думала, вы не придете.

– Я считаю, что все это глупости. Все, у кого есть хоть капля ума, знают, что Джон классный парень. Не становиться же паршивыми изгоями из-за всего этого… дерьма.

– Зря вы приехали, Мередит. Джей-Си недоволен, – сказала рыжеволосая девочка, то ли подруга Джей-Си, то ли желающая ею стать.

– Я с ним поговорю, – жалобно протянула Мередит. – Дай мне с ним поговорить.

– Думаю, вам лучше уйти.

– А правда, что у Джона забрали одежду? – участливо осведомилась третья, маленькая девчушка. Заботливая мамочка – такая будет держать подруге волосы, пока ее тошнит.

– Да, но для того, чтобы исключить все подозрения. Это не значит, что у него проблемы.

– Какая разница, – сказала рыжая.

Мне она была отвратительна.

Мередит оглядела комнату в надежде увидеть кого-нибудь более дружелюбного. Заметив меня, она смутилась, потом, увидев Келси, разозлилась.

Оставив у двери Джона, который сначала делал вид, что сверяет часы, потом – что завязывает шнурки на ботинках, она подошла к нам, будто не замечая, что гул вокруг становится все громче – начинается настоящий скандал.

– Что вы здесь делаете? – В глазах стояли слезы, на лбу выступили капли пота. Казалась, вопрос не был адресован никому из нас. Может быть, она задавала его себе.

– Нас привез Дэймон, – весело ответила Эмма. Она дважды подпрыгнула на месте. – Поверить не могу, что ты сюда пришла. И совсем уж невероятно, что он отважился здесь показаться.

– Господи, ну ты и сучка. Ты же ничего не знаешь, наркоманка отмороженная. – Голос Мередит дрожал, вот-вот сорвется, как волчок, крутящийся на краю стола.

– Не хуже тебя, истеричка, – ответила Эмма. – Здорово, убийца! – Она помахала Джону, который, словно впервые ее заметив, дернулся, как от пощечины.

Он направился было к нам, но тут из другой комнаты вышел Джей-Си и отвел его в сторону. Все притихли и обернулись к ним – двум высоким парням, которые говорили о смерти и о тусовке. Там, где веселятся, смерти не место. Джей-Си похлопал Джона по спине, указывая ему на дверь. Джон кивнул Мередит и направился к выходу. Она торопливо пошла за ним, склонив голову и закрыв руками лицо. Когда Джон был на пороге, один мальчишка визгливо выкрикнул ему: «Дето убийца!» Кто-то нервно захихикал, кто-то вытаращил глаза. Мередит завизжала, как дикая кошка, обернулась, оскалив зубы, прокричала: «Черт бы вас всех побрал!» – и хлопнула дверью.

Тот же мальчишка передразнил ее, повернувшись к толпе: выпятив бедро, жеманным девичьим голосом произнес: «Черт бы вас всех побрал!» Джей-Си снова сделал музыку погромче; синтезированный голос юной поп-певицы вожделенно пел о минете.

Мне хотелось пойти за Джоном и просто его обнять. В жизни не видела более одинокого человека, а Мередит вряд ли могла его утешить. Как он будет там один, в своем фургоне? Я уже почти бросилась его догонять, но тут Эмма схватила меня за руку и увлекла по лестнице на второй этаж, в «комнату для особо важных персон», где ее подруги и два бритоголовых старшеклассника, под ее руководством, рылись в шкафу мамы Джей-Си и срывали с вешалок лучшие наряды, чтобы «свить гнездо». Когда на кровати скопилась большая куча атласа и мехов, компания забралась на нее; Эмма притянула меня к себе и достала из бюстгальтера таблетку экстази.

– Ты когда-нибудь играла в экстазную рулетку? – спросила она.

Я покачала головой.

– Передаем таблетку по кругу с языка на язык, и тот, на чьем языке она рассосется до конца, будет счастливым победителем. Это лучшее, что есть у Дэймона, так что кайф гарантирован.

– Нет, спасибо, мне достаточно, – запротестовала я. Мне хотелось согласиться, но, увидев встревоженные лица мальчиков, я передумала. Наверно, я им напоминала маму.

– Ох, Камилла, перестань, я никому не скажу, чес-слово, – заерзала Эмма, теребя ноготь. – Давай вместе со мной. Мы же сестры.

– Камилла, ну пожа-а-алуйста, – заныли вслед за ней Кайли и Келси.

Джоудс молчала, но тоже смотрела на меня.

Оксиконтин, алкоголь, недавний секс, дождливая сырость за окном, мое обезображенное надписями тело (на руке живо пульсировало «холодильник») и пренеприятные мысли о маме. Не знаю, что ударило мне в голову первым, а что вторым, но вскоре Эмма восторженно чмокнула меня в щеку – я кивнула, и понеслось: Кайли на мгновение припала ко рту первого мальчика, тот нервно передал таблетку Келси, она лизнула длинный, как у волка, язык второго парня, тот немножко повозился с Джоудс, она нерешительно повернулась к Эмме, та живо приняла таблетку и, обняв меня, перекинула ее ко мне в рот, с силой подтолкнув горячим мягким язычком так, что таблетка раскрошилась. И растаяла, как сахарная вата.

– Теперь пей побольше воды, – прошептала она мне, потом повернулась к приятелям, громко рассмеялась и едва не повалилась на подругу.

– Черт, Эмма, игра еще даже не началась, – проворчал мальчик-волк, его лицо покраснело.

– Камилла – моя гостья, – сказала Эмма с шутливым высокомерием. – И мне просто хочется немножко ее порадовать. У нее нелегкая жизнь. У нас сестра умерла, как у Джона Кина, и она горюет по ней до сих пор.

Она произнесла это тоном хозяйки дома, старающейся разговорить гостей на светской вечеринке: «Дэвид – владелец магазина тканей, Джеймс недавно вернулся из деловой поездки во Францию, а Камилла – ах да, она потеряла сестру и все никак не оправится. Кому налить еще вина?»

– Мне пора, – сказала я и вскочила так резко, что на мне осталась висеть красная атласная майка, приставшая к спине. Минут через пятнадцать я войду в транс, и мне не хотелось, чтобы это случилось здесь. Но – опять же – куда мне себя девать? Ричард выпить не прочь, но вряд ли станет потворствовать чему-то более серьезному, а одной сидеть под кайфом в своей душной комнате, ожидая, что туда вот-вот войдет мама, мне хотелось меньше всего.

– Пойдем вместе, – предложила Эмма.

Она сунула руку в лифчик, вытащила из-за подкладки таблетку, кинула ее в рот и улыбнулась приятелям широкой злорадной улыбкой. Те следили за ней с надеждой, а теперь, поняв, что им ничего не достанется, казались разочарованными, но покорно молчали.

– Милла, пойдем поплаваем! Когда экстази подействует, будет так круто! – Она улыбнулась, обнажив безупречно ровные белые зубы.

У меня не было сил сопротивляться, проще было согласиться. Мы спустились вниз и зашли на кухню (где юноши с нежными, как персик, лицами растерянно бросали на нас оценивающие взгляды: одна маловата, другая явно стара). Открыли холодильник (это слово снова отозвалось, часто дыша, как щенок при виде взрослой собаки), взяли оттуда бутылку с водой, которую на шли среди соков, запеканок, фруктов и батонов белого хлеба. Меня вдруг растрогал этот невинный семейный холодильник со здоровой, полезной едой, который и знать не знал, что за вакханалия творится повсюду в этом доме.

– Пойдем, мне уже так весело, пора в бассейн! – безапелляционно заявила Эмма, тяня меня за руку, как ребенок.

Впрочем, ребенком она и была.

– О господи, принимаю наркотики с тринадцатилетней сестрой, – прошептала я еле слышно.

Но это было сделано минут десять назад, и сейчас эта мысль вызвала во мне только счастливый трепет. У меня клевая сестра, самая популярная девочка в Уинд-Гапе, и она хочет тусоваться вместе со мной. «Эмма любит меня так же, как любила Мэриан». Я улыбнулась. Экстази уже пустил первую волну химического оптимизма, который летал во мне, как большой воздушный шар, а потом разбился на небе, рассыпая брызги хорошего настроения. Его вкус напоминал шипучее розовое желе.

Келси и Кайли двинулись за нами к двери, но Эмма, покачиваясь, обернулась к ним и, давясь от смеха, сказала:

– Девчонки, вы не ходите. Оставайтесь здесь. Найдите кого-нибудь для Джоудс, пусть ее хорошенько оттрахают.

Келси обернулась и бросила хмурый взгляд на Джоудс, которая нервно топталась на лестнице. Кайли взглянула на руку Эммы, обвивавшую мою талию. Они посмотрели друг на друга. Келси прижалась к Эмме, положила голову ей на плечо.

– Мы не хотим оставаться здесь, мы хотим пойти с тобой, – жалобно сказала она. – Пожалуйста.

Эмма выдернула плечо, улыбнулась ей, как глупому упрямому ослику.

– Будь умницей и отвали, договорились? – отрезала Эмма. – Как же вы все мне надоели. Вы такие зануды.

Келси опешила и застыла на месте с разведенными в стороны руками. Кайли пожала плечами, танцующей походкой вернулась в гостиную, взяла у старшего мальчика банку пива и, глядя на него, игриво облизала губы, потом обернулась, чтобы проверить, не смотрит ли Эмма. Она не смотрела.

У двери Эмма пропустила меня вперед, как галантный кавалер. Мы спустились вниз и вышли на дорожку, на которой сквозь трещины асфальта пробивались маленькие желтые цветы кислицы.

Я показала на них пальцем:

– Красиво!

Эмма подняла указательный палец:

– Мне под кайфом тоже нравится желтый цвет. Ты что-нибудь чувствуешь?

Я кивнула. Ее лицо мелькало, то пропадая в тени, то вновь возникая в свете фонарей, между тем как мы, забыв о купании, шли на автопилоте к дому Адоры. Ночь была сырой, и мне казалось, что она склонилась над нами, как женщина в мокрой сорочке. Вспомнилась больница в Иллинойсе, где я проснулась, мокрая от пота, в ушах отчаянный свист. Моя соседка по палате, чирлидер, лежит на полу багровая и дергается в судорогах, рядом бутылка моющего средства «Уиндекс». И этот комический писк. Трупный газ. Я в оторопи прыскаю со смеху, здесь, в Уинд-Гапе, как и тогда, в той несчастной палате, тем бледно-желтым утром.

Эмма вложила ладонь в мою руку:

– Что ты думаешь об… Адоре?

От этого вопроса мой наркотический экстаз чуть не погас, но тут же закружился вихрем с новой силой.

– Я думаю, что она очень несчастна, – сказала я. – И немного не в себе.

– Я слышала, как во сне она зовет Джойю, Мэриан, тебя…

– Слава богу, что мне это слышать не приходится, – ответила я, гладя руку Эммы. – Но жаль, что это слушаешь ты.

– Она обо мне заботится.

– Это здорово.

– Странно, – продолжила Эмма. – После того как она со мной понянчится, я люблю заниматься сексом.

Она задрала юбку, показав ярко-розовые трусики.

– Эмма, не позволяй этого мальчикам. Потому что это нужно только им. А тебе, в этом возрасте, – нет.

– Иногда, позволяя людям что-то делать с собой, ты на самом деле делаешь это с ними сама, – сказала Эмма, вытаскивая из кармана еще один леденец на палочке. Вишневый. – Знаешь, что я хочу сказать? Если кто-то хочет сделать тебе какую-нибудь гадость, пусть делает, ему же и будет хуже. Ты потом сможешь им управлять. Если будешь думать головой.

– Эмма, я просто… – попыталась вставить я, но она продолжала болтать.

– Мне нравится наш дом, – говорила Эмма. – Особенно ее спальня. Там отличный пол. Я как-то раз видела его фотографию в одном журнале. Там его назвали «Великолепие из слоновой кости: из прошлого в наши дни». Потому что сейчас, конечно, слоновой кости уже не достать. Жаль. Правда, очень жаль.

Она сунула леденец в рот и поймала в воздухе светлячка; потом, зажав его двумя пальцами, оторвала задок, который раздавила и растерла вокруг пальца, – получилось светящееся кольцо. Бросив умирающую букашку в траву, стала любоваться на свою руку.

– Когда ты была подростком, как я, девочки хорошо к тебе относились? – спросила она. – Меня подруги совсем не любят.

Я попыталась себе представить, как кто-то грубит Эмме – наглой, самоуверенной, иногда просто нестерпимой (как она в тот раз вела себя в парке, когда стучала мне по ногам, – ведь не всякий тринадцатилетний ребенок посмеет так дерзить взрослому!). Она заметила мое замешательство и угадала эти мысли.

– Конечно, никто меня не обижает. Они делают, что скажу. Но они меня не любят. Стоит мне только оступиться, где-нибудь напортачить, как они все тут же ополчатся против меня. Иногда перед сном я сижу у себя в комнате и записываю все, что сказала и сделала за день, – каждую мелочь. Потом ставлю себе оценки: пять за правильный шаг, два за промах, серьезный – такой, за который прямо убить себя хочется.

А я в старших классах вела учет нарядов, которые носила каждый день. Чтобы за месяц ни разу не повториться.

– Вот, например, сегодня на тусовке Дейв Рард, горячий парень из девятого класса, сказал, что вряд ли будет со мной встречаться – ведь пришлось бы ждать целый год, пока я перейду учиться к ним. Я ответила: «Ну и не надо» – и ушла. У всех были такие лица – «о-о-о-о-о!». За это мне пять. А вчера на Главной улице я споткнулась и упала, на глазах у девчонок, и они засмеялись. За это двойка. Ну, может, все-таки тройка, потому что весь оставшийся день я была врединой, довела Келси и Кайли до слез. Ну а Джоудс плачет всегда, это не в счет.

– Безопаснее внушать страх, нежели любовь, – сказала я.

– Макиавелли! – обрадованно воскликнула она, засмеялась и вприпрыжку побежала вперед – то ли в насмешку, то ли ей действительно захотелось по-детски побегать, я не могла понять.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

Она мне нравилась все больше с каждой минутой. Умная девчонка – котелок варит что надо. Мне такое тоже говорили.

– Я знаю кучу того, что мне знать не положено, – ответила она, а я вприпрыжку побежала с ней рядом.

Действие экстази продолжалось – меня накрыло новой волной. При этом я хорошо понимала, что трезвой так бы себя не вела, но чувствовала такое счастье, что беспокоиться об этом не хотелось. Мои мышцы пели.

– Я, вообще-то, умнее многих наших учителей. Сдавала тест на интеллект, и он показал, что я могла бы учиться в десятом классе, но Адора считает, что мне надо быть среди ровесников. Ну и ладно. Все равно перейду в какой-нибудь старший класс. Когда уеду в Новую Англию.

Она произнесла это задумчиво, как человек, который знает регион только по фотографиям, как девочка, вынесшая из каталогов «Лиги плюща», что «умные люди едут в Новую Англию». Впрочем, судить не берусь: я тоже никогда там не была.

– Мне надо отсюда уехать, – сказала Эмма с притворной усталостью избалованной домохозяйки. – Я здесь постоянно скучаю. Вот и набрасываюсь на людей. Знаю, что иногда веду себя… странно.

– Ты про секс говоришь? – Я остановилась: в ушах ухает, сердце танцует румбу.

В воздухе пахло ирисами, и мне казалось, я чувствую, как цветочный аромат проходит в легкие через нос, а потом проникает в кровь. Мои вены окрасятся в фиолетовый и запахнут цветами!

– Да нет, понимаешь, просто бросаюсь на кого-нибудь. Да ты это знаешь. Я знаю, что ты знаешь. – Она взяла меня за руку и подарила чистую, милую улыбку, гладя мне ладонь, и я подумала, что это, наверное, самая мягкая и нежная ручка, которая когда-либо ко мне прикасалась. На икре ноги вдруг вздохнуло: «дура».

– Как бросаешься?

Мы почти подошли к маминому дому, а действие наркотика достигло апогея. Мне казалось, что вместо волос по моим плечам струится теплая вода, и я покачивалась из стороны в сторону под неслышную музыку. Заметив раковину улитки на краю дороги, я устремила на нее взгляд.

– Ты сама это знаешь. Знаешь, как иногда хочется сделать больно.

Она произнесла это доверительным тоном рекламного агента, предлагающего «уникальный» шампунь против перхоти.

– От скуки и клаустрофобии есть лучшие средства, чем причинение боли, – сказала я. – Ты умная девочка и сама это знаешь.

Я почувствовала, как ее пальцы проникли под манжету моего рукава и щупают шрамы. Я не стала ее останавливать.

– Эмма, ты режешься?

– Я делаю больно! – завизжала она, закружилась и выбежала на улицу, откинув голову назад и покачивая разведенными в стороны руками, как лебедь крыльями. – Мне это нравится! – крикнула она. Ее голос эхом разнесся по улице, на углу которой стоял, как часовой, мамин дом.

Эмма крутилась, пока не упала на тротуар. Серебряный браслет соскочил с ее руки и покатился по дороге, виляя, как пьяный.

Я хотела поговорить с ней серьезно, по-взрослому, но экстази снова ударил мне в голову, и, вместо этого, я схватила ее, хохочущую, в охапку и поставила на ноги – ее локоть был разбит, по руке текла кровь. Мы, шатаясь и петляя, пошли к маминому дому. Лицо Эммы было растянуто в улыбке, обнажающей крупные блестящие зубы, и я подумала, что убийце они показались бы заманчивыми. Четыре кусочка белоснежной кости, передние – точно мозаичная плитка, такие ровные, что хоть в столешницу врезай.

– Как мне с тобой хорошо! – сквозь смех сказала Эмма, горячо дыша мне в лицо сладкими алкогольными парами. – Ты мне как лучшая подруга.

– Ты мне как сестра, – отозвалась я. Кощунство? Ну и ладно.

– Я люблю тебя! – крикнула Эмма.

Мы быстро кружились, у меня тряслись щеки, и было щекотно. Я смеялась, как дитя.

«Какое блаженство, мне никогда не было так хорошо», – подумала я.

Свет фонарей казался розовым, длинные волосы Эммы мягко касались моих плеч, на ее загорелом лице выделялись высокие скулы и светлые, крепкие яблочки на щеках. Мне захотелось их потрогать, я протянула руку, выпустив руку Эммы из своей, и, как только наш круг разомкнулся, мы на всей скорости полетели на землю.

Хрясь! Моя лодыжка хрустнула о бордюр, кровь брызнула и полилась по ноге. У Эммы на груди вздулись красные пузырьки – ободралась, пока летела по тротуару. Она посмотрела на свою грудь, подняла взгляд на меня – светло-голубые глаза сверкали огнем, – провела пальцами по кровавой паутине на груди, издала долгий пронзительный визг, а потом положила голову мне на колени, смеясь.

Она еще раз притронулась к груди – так, что на кончике пальца осталась плоская капля крови, и, прежде чем я успела возразить, вытерла ее мне о губы. Сладковатая, с привкусом железа – словно капля меда со стенки жестяной банки. Эмма подняла голову и погладила мое лицо; я не сопротивлялась.

– Я знаю, ты думаешь, что Адора любит меня больше, чем тебя, но это неправда, – сказала она. Как по сигналу, на веранде ее дома, стоящего выше на холме, зажегся свет.

– Будешь спать со мной, в моей комнате? – предложила Эмма, немного понизив голос.

Я представила, как мы лежим и шепчемся в ее постели под одеялом в горошек, а потом засыпаем в обнимку, но тут же поняла, что вижу рядом с собой не ее, а Мэриан. Бывало, она засыпала у меня под боком, сбежав со своей больничной койки. Свернется клубком, уткнувшись мне в живот, и дышит – хрипло, горячо. Утром я переносила ее к себе, пока не проснется мама. Какая глубокая драма происходила в моей душе те пять секунд, пока я несла ее по тихому дому мимо маминой комнаты, боясь, что дверь откроется, и все же почти на это надеясь. «Мама, она не больна!» – крикнула бы я ей, если бы она нас поймала. «Все в порядке, она встала с постели, потому что на самом деле здорова!» Только сейчас мне вспомнилось, как отчаянно, безоговорочно я тогда в это верила.

Впрочем, сейчас, благодаря наркотику, эти моменты вспоминались только как счастливые, и я перелистывала их в уме, как страницы детской книжки. Мэриан была вместо кролика, – верее, это был кролик, одетый как моя сестра. Я уже почти почувствовала ее мех, но тут очнулась и увидела, что это волосы Эммы, которые касаются моей ноги.

– Так что, пойдешь ко мне? – спросила она.

– Не сегодня, Эмма. Я смертельно устала и хочу спать в своей кровати.

Это было правдой. От экстази меня накрыло быстро и сильно, но теперь его действие начало проходить. Через десять минут я протрезвею, и не хотелось, чтобы Эмма была рядом, когда я вернусь в прежнее состояние.

– Тогда, можно, я переночую у тебя? – Она стояла в свете фонаря: джинсовая юбка, свисающая с бедренных косточек, рваная и перекошенная майка, возле губ пятно крови, в глазах мольба.

– Не-а. Давай каждая из нас пойдет к себе. Завтра поболтаем.

Она ничего не сказала, только повернулась и со всех ног побежала к дому, лягая себя пятками в зад, как жеребенок в мультфильме.

– Эмма, подожди! – крикнула я ей вслед. – Ладно, приходи ко мне! Не обижайся!

Я бросилась за сестрой. Смотреть на нее в темноте сквозь наркотический дурман было все равно что за кем-то следить, глядя в зеркало. Не заметила, что ее скачущий силуэт повернул назад и она бежит ко мне. На меня. Она со всего маху врезалась в меня, ударившись лбом о мою челюсть, и мы опять упали, на этот раз на тротуар. В моей голове, ударившейся о мостовую, раздался громкий треск, нижнюю челюсть свело от боли. Я недолго лежала, сжав в кулаке прядь волос Эммы; над головой, в такт моему пульсу, мигал светлячок. Потом Эмма захихикала, хватаясь за лоб и ощупывая место удара, которое уже было темно-синим, как слива.

– Черт. Подумала, что ты разбила мне лицо.

– А я – что ты разбила мне затылок, – прошептала я, садясь.

Голова кружилась. Стоило мне подняться с тротуара, как по шее потекла кровь.

– Господи, Эмма, какая же ты неугомонная.

– Я думала, тебе это нравится.

Она взяла меня за руку и рывком подняла с асфальта; я почувствовала, как кровь в голове перелилась из затылка в лоб. Потом она сняла со своей руки маленькое колечко со светло-зеленым перидотом и надела мне на палец:

– Носи. Это мой подарок.

Я покачала головой.

– Тот, кто тебе его подарил, хотел, чтобы его носила ты.

– Адора. Может, и хотела. Теперь ей все равно, поверь. Она собиралась подарить его Энн, но… что ж, Энн умерла, и оно лежало без дела. Нехорошо, да? Раньше я говорила, что она подарила его мне, хотя Адора вряд ли бы это сделала, потому что она меня ненавидит.

– Адора – тебя? Нет.

Мы пошли к дому, на яркий свет фонаря, горящего на веранде.

– Она не любит тебя, – поколебавшись, сказала Эмма.

– Верно.

– Меня тоже. Просто по-другому.

Мы поднялись по лестнице, давя на пути тутовые ягоды. В воздухе запахло детским пирогом с глазурью.

– Она стала любить тебя больше или меньше с тех пор, как умерла Мэриан? – спросила Эмма, беря меня под руку.

– Меньше.

– Значит, это не помогло.

– Что?

– Ее смерть не решила проблемы.

– Нет. Теперь давай помолчим, пока не дойдем до моей комнаты, хорошо?

Тихо ступая, мы поднялись по лестнице и пошли по коридору. Я – держась за шею, чтобы остановить кровь. Эмма за мной, то и дело замедляя шаг, – понюхала розу в вазе, улыбнулась своему отражению в зеркале. За дверью Адоры, как всегда, было тихо и темно, только вентилятор жужжал.

Закрыв за нами дверь комнаты, я стянула кроссовки, насквозь мокрые от дождя и залепленные свежескошенной травой, стерла с ноги ягодный сок. Стала снимать водолазку, но тут заметила на себе взгляд Эммы. Одернула водолазку и упала в кровать, сделав вид, что слишком устала, чтобы раздеваться. Накрывшись одеялом, я отодвинулась подальше от Эммы, пробормотав: «Спокойной ночи». Было слышно, как ее одежда упала на пол, свет погас, и она легла, свернувшись калачиком, рядом со мной, в одних трусиках. Мне хотелось плакать при мысли о том, что я не могу спать с кем-нибудь нагишом, не боясь, что из-под рукава или штанины покажется какое-нибудь слово.

– Камилла, – тихо, по-детски робко прошептала она, – ты знаешь, некоторые люди говорят, что они причиняют боль, потому что бесчувственны: пока они этого не сделают, не чувствуют ничего?

– Хм…

– А что, если наоборот? – прошептала Эмма. – Что, если делаешь больно, потому что тебе это приятно? Чувствуешь какой-то зуд – как будто внутри тебя кто-то нажал кнопку, которая не выключится до тех пор, пока ты не сделаешь больно? Что это значит?

Я притворилась, что сплю и не чувствую, как она у меня на шее очерчивает пальцем слово «исчезни», снова и снова.

Сон. Мэриан в белой ночной рубашке, мокрой от пота, к щеке прилип белокурый локон. Она берет меня за руку и пытается стянуть с постели.

«Здесь опасно, – шепчет она. – Опасно для тебя!»

Я прошу ее дать мне поспать.