Глава 15
Понедельник. Vena amoris
Белый, с рыжими подпалинами ржавчины «форд-эскорт» Харри Холе подъехал к телемагазину. Казалось, две полицейские машины и спортивное чудо Волера случайным образом раскиданы по тротуару вокруг тихого по вечерам перекрестка с громким названием «площадь Карла Бернера».
Харри припарковался, достал из кармана шпатель и положил его на пассажирское сиденье. Когда он не мог отыскать ключи в квартире, то брал с собой стамеску и кусок стальной проволоки и, прочесав окрестности, находил любимый автомобиль на Стейнберг-гате с ключами в замке зажигания. Шпатель с удобной зеленой рукояткой отлично подходил, чтобы поддеть им дверь, после чего ее без труда можно было бы открыть при помощи проволоки.
Дорогу Харри перешел на красный. Медленно. К большим скоростям организм готов не был. Желудок и голова болели, потная рубашка липла к телу. Было без пяти шесть, и он уже давно не принимал своего лекарства, но обещаний себе никаких не давал.
Вывеска сообщала, что контора «Халле, Тюне и Веттерлид» находится на пятом этаже. Харри вздохнул и посмотрел на лифт: блестящие металлические двери, автоматика, никаких решеток.
Лифт был марки «Коне». Двери закрылись, и Харри почувствовал себя закупоренным в консервной банке. Когда лифт поехал вверх, он постарался не слушать скрежет механизма и закрыл глаза. Тут же открыл их снова — на обратной стороне век словно отпечатались картины с Сестренышем.
Дверь в приемную открыл патрульный в форме.
— Она там, — махнул он рукой вдоль коридора, за стойку администратора.
— Криминалисты?
— Едут.
— Они очень обрадуются, если мы заблокируем лифт и перекроем выход внизу.
— Хорошо.
— А дежурная часть кого прислала?
— Ли и Хансена. Они собрали тех, кто был на этаже, когда нашли тело. Сейчас берут показания в одном из залов для переговоров.
Харри пошел по коридору. Грязные ковры, выцветшие репродукции картин в стиле национального романтизма — наверное, были у этой фирмы деньки и получше. А может, их как раз и не было.
Дверь в женский туалет была приоткрыта. Ковер скрадывал звук шагов, и Харри подошел неслышно. Он остановился перед дверью, когда услышал голос Тома Волера. Тот, похоже, говорил по телефону:
— Если это от него, то он больше через нас не проходит. Да, но я беру это на себя.
Харри распахнул дверь и увидел Волера, сидящего на корточках.
— Привет, Харри. Секунду, сейчас освобожусь.
Харри стоял на пороге, переваривая эту картину и слушая пощелкивание голоса в телефоне Волера.
Помещение было на удивление большим — примерно двадцать квадратных метров, на которых размещались две кабинки и три раковины под длинным зеркалом. От мощных ламп дневного света, белых стен и такой же плитки болели глаза. Возможно, именно из-за ослепительно-белого фона женский труп на полу походил на выставочный экспонат. Стройная, молодая на вид женщина сидела на коленях, уронив на пол лоб, как при намазе, разве что руки были под телом. Платье задралось, открывая узкие трусики танга. В швах между плитками от головы женщины до сливного отверстия в полу тянулись темно-красные прожилки крови — как будто их нарисовали для полноты эффекта.
Вес тела был сбалансирован и держался на пяти точках: запястья, колени и лоб. Ее одежда, странная поза и сверкающая кожа ягодиц навеяли Харри мысли о секретарше, которая пришла удовлетворить похотливого шефа. Снова стереотипы. Кто знает — может, шефом была как раз она?
— Конечно, но этим мы сейчас заниматься не можем, — сказал Волер. — Перезвони вечером.
Он положил телефон во внутренний карман, но продолжал сидеть на корточках. Харри заметил, что рука инспектора лежит на белой коже женщины, чуть ниже трусиков. Вероятно, для опоры.
— Любопытная картина, а? — спросил Волер, словно прочитав мысли Харри.
— Кто это?
— Барбара Свендсен, двадцать восемь лет, из Бестума. Работала здесь дежурным администратором.
Харри присел рядом с Волером.
— Как видишь, стреляли в затылок, — продолжал тот. — Вероятно, из того самого пистолета, который лежит там, под раковиной. От него еще пахнет кордитом.
Харри посмотрел в угол, где лежал черный пистолет с большой шишкой, навинченной на ствол.
— «Ческа збройовка», — прокомментировал Волер. — Чешский пистолет со специальным глушителем.
Харри кивнул. Ему захотелось спросить, не был ли этот пистолет одним из контрабандных товаров Волера и не об этом ли только что шел разговор по телефону.
— Интересная поза, — отметил он.
— Да, полагаю, она сидела на корточках или стояла на коленях, а потом упала головой вперед.
— Кто ее нашел?
— Одна из женщин-адвокатов. Кол-центр получил звонок в семнадцать одиннадцать.
— Свидетели?
— Никто из тех, с кем мы говорили, не видел каких-либо подозрительных лиц, пришедших или ушедших за последний час, и не заметил ничего странного. Единственный посетитель, который пришел на встречу с кем-то из адвокатов, говорит, что Барбара ушла из-за стойки в шестнадцать пятьдесят пять принести ему стакан воды, но не вернулась.
— Хм… Стало быть, она пошла сюда?
— Вероятно. До кухни оттуда идти куда дальше.
— Неужели по пути от стойки сюда ее никто не видел?
— Между туалетом и приемной — два кабинета, но сотрудники к тому времени уже разошлись по домам, кое-кто еще работал за закрытыми дверьми или в залах для переговоров.
— А что посетитель? Как он поступил, не дождавшись ее?
— В пять у него была встреча, он не стал ждать администратора и вышел в коридор — искать кабинет адвоката, с которым собирался встретиться.
— То есть он тут неплохо ориентируется?
— Нет, говорит, что здесь впервые.
— Хм… Значит, он — последний, кто видел ее перед смертью?
— Угу.
Харри отметил, что рука Волера осталась там, где и была.
— Выходит, убийство произошло в промежутке от четырех пятидесяти пяти до пяти одиннадцати.
— На ощупь — именно так, — сказал Волер.
Харри уткнулся в блокнот.
— Это обязательно? — тихо спросил он.
— Что именно?
— Щупать ее.
— А тебе не нравится?
Харри не ответил. Волер наклонился ближе:
— То есть, Харри, ты утверждаешь, что никогда их не щупал?
Харри попробовал сделать запись в блокноте, но ручка не писала.
Волер усмехнулся:
— Не отвечай, по тебе и так видно. Харри, любопытство не порок, а одна из причин, по которой мы пошли в полицию. Разве нет? Любопытство и тяга к острым ощущениям. Например, любопытно узнать, каков на ощупь свежий труп, еще не холодный, но уже и не теплый.
— Я…
Том Волер схватил его за руку, и Харри выронил авторучку.
— Потрогай! — Волер прижал его ладонь к бедру убитой.
Харри тяжело засопел. Сначала ему захотелось отдернуть руку, но он не стал этого делать. Ладонь Волера на запястье была горячей и сухой. Кожа убитой казалась какой-то резиновой и чуть теплой.
— Чувствуешь? Вот они, острые ощущения, Харри. Где ты их будешь искать, когда закончится служба? Как другие бедолаги — на видео или на дне бутылки? Или все же в настоящей жизни? Настоящая жизнь — вот что я тебе предлагаю. Чувствуешь, Харри? Ну, да или нет?
Харри откашлялся:
— Я только хотел сказать, что до приезда криминалистов лучше ничего не трогать.
Волер пристально посмотрел на него и, весело подмигнув, отпустил руку со словами:
— Ты прав. Я ошибся. — И, встав, он вышел.
Харри продолжало мутить, он старался дышать глубоко и спокойно. Беата не простит, если его вывернет прямо на месте преступления.
Он прислонился щекой к холодной плитке и, приподняв край пиджака Барбары, заглянул под него. Между коленями и дугой туловища лежал белый пластиковый стаканчик, но внимание привлек не он, а ее рука.
— Черт, — прошептал Харри. — Черт…
В шесть двадцать на этаже адвокатской конторы появилась Беата. У женского туалета она нашла Харри. Тот сидел на ковре, прислонившись к стене, и пил из белого пластикового стаканчика.
Остановившись перед ним, Беата поставила на пол железные чемоданы и провела тыльной стороной ладони по раскрасневшемуся потному лбу.
— Прошу прощения, — сказала она. — Загорала на пляже. Сначала заскочила домой переодеться, потом — на Кьельберг-гате за оборудованием. А тут еще какой-то идиот заблокировал лифт — пришлось по лестнице тащить.
— Хм… И правильно сделал: надо подойти к этому делу со всей осторожностью. Журналисты уже что-нибудь пронюхали?
— Там на солнышке греется стайка. Небольшая. Все ж в отпусках.
— Боюсь, отпуск закончился.
Беата скривилась:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Идем. — Харри провел ее в туалет и сел на корточки. — Загляни под тело и увидишь. Безымянный палец отрезан.
Она ойкнула.
— Крови не так много, — продолжал Харри. — Значит, отрезали после смерти. А еще — вот. — Он убрал волосы с левого уха Барбары.
Беата наморщила носик:
— Сережка?
— В виде сердца. В правом ухе — совсем другая, серебряная. Вторую серебряную сережку я нашел на полу в одной из кабинок. Значит, эту вдел убийца. Забавно, что она еще и открывается. Вот так. Необычное содержимое, тебе не кажется?
Беата кивнула:
— Красная пятиконечная бриллиантовая звезда.
— И что мы имеем?
Она посмотрела на него и спросила:
— Теперь это слово можно произнести вслух?
— Маньяк? — Бьярне Меллер прошептал это так тихо, что Харри непроизвольно сильнее прижал трубку к уху.
— Мы на месте преступления, почерк тот же самый, — сказал он. — Шеф, самое время выдергивать людей из отпусков. Нам понадобятся все, кто в состоянии ходить и ползать.
— Возможно, кто-нибудь копирует?
— Исключено. Об отрезанных пальцах и бриллиантах знаем только мы.
— Как все нехорошо-то, Харри.
— Хорошие серийные убийцы вообще редкость.
Меллер некоторое время молчал, потом окликнул:
— Харри?
— Я здесь, шеф.
— Мне придется попросить тебя в последние недели твоей службы помочь Волеру разобраться с этим делом. Кроме тебя в отделе ни у кого нет особого опыта раскрытия серийных убийств. Знаю, ты откажешься, но все равно прошу тебя. Иначе нам не справиться, Харри.
— Хорошо, шеф.
— Пойми: это важнее ваших с Томом разногласий и… Постой, что ты сказал?
— Я сказал «хорошо».
— То есть согласен?
— Да, но мне пора бежать. Мы здесь задержимся, так что завтра с утра соберите следственную группу. Том предлагает часов в восемь.
— Том? — удивился Меллер.
— Том Волер.
— Нет, я знаю, кто это, просто ты никогда не называл его по имени.
— Меня ждут, шеф.
— Ну давай.
Харри сунул телефон в карман и, швырнув стаканчик в мусорное ведро, заперся в кабинке — теперь уже мужского туалета, — наклонился к унитазу и больше не сдерживал тошноту.
Позже он стоял перед раковиной и, открыв воду, смотрел на свое отражение, слушал гул голосов в коридоре. Помощник Беаты просил людей держаться за заграждениями, Волер распоряжался выяснить, кто находится у здания, а Магнус Скарре кричал коллеге, чтобы тот купил ему чизбургер без — без! — картофеля фри.
Когда вода стала холодной, Харри нагнулся и начал жадно пить, позволяя струйкам течь по щекам, затекать в ухо, за шиворот, под рубашку, в рукав. Он пил и не слушал внутреннего врага. А потом снова забежал в кабинку, чтобы его вырвало.
Когда он вышел на улицу, был ранний вечер, площадь Карла Бернера опустела. Харри закурил и отмахнулся от подошедшего журналиста. Тот остановился. Харри узнал его. Кажется, Йендем? С ним он разговаривал после сиднейского дела. Журналистом Йендем был не хуже остальных, даже чуточку лучше.
Телемагазин еще не закрылся, и Харри зашел. Внутри никого не было, если не считать толстяка в грязной фланелевой рубашке. Он сидел за столом и читал журнал. Вентилятор на столе трепал его прическу и разносил по помещению запах пота.
Харри показал удостоверение и спросил, не было ли кого-нибудь странного в магазине или рядом.
Толстяк фыркнул:
— Они все тут немного странные. Скоро у всей округи крыша съедет.
— А кого-нибудь, кто был бы похож на убийцу? — сухо уточнил Харри.
Толстяк сощурил один глаз:
— Не из-за этого ли столько полицейских машин понаехало?
Харри кивнул.
Толстяк пожал плечами и вернулся к журналу.
— А кто из нас не похож на убийцу, инспектор?
Харри уже собирался уйти, но вдруг увидел на одном из телеэкранов свой автомобиль. Камера скользнула по площади Карла Бернера и остановилась на красном кирпичном здании, потом картинка сменилась на диктора ТВ-2, а еще через мгновение — на показ мод. Харри глубоко затянулся сигаретой и закрыл глаза.
Ему навстречу по подиуму — нет, по двенадцати подиумам — шла Ракель. Она вышла из стены экранов и встала перед ним, держа руки на бедрах, бросила на него взгляд, резко мотнула головой, развернулась и ушла.
Харри снова открыл глаза.
Было восемь вечера. Он старался не думать, что совсем недалеко, на Тронхеймсвейен, есть бар и там наливают крепкие спиртные напитки.
Оставалась самая сложная часть вечера. А потом — еще и ночь.
Десять вечера. Термометр милостиво сбросил пару градусов, но было все еще жарко. Он лениво лежал и ждал, когда подует береговой бриз. Или морской. Хоть какой-нибудь. В службе криминалистической экспертизы было пусто, только в кабинете Беаты еще горел свет. Убийство весь день поставило с ног на голову. С площади Карла Бернера Беата примчалась сюда после звонка Бьерна Холма, коллеги, который сообщил, что к ним приехала какая-то женщина из «Де Бирс» и толкует о каких-то бриллиантах.
Теперь она внимательно слушала невысокую женщину, которая говорила на таком потрясающем английском, какой только можно ожидать от голландки, обосновавшейся в Лондоне.
— На алмазах природа оставляет свои геологические отпечатки, — сообщала сотрудница «Де Бирс». — Каждый уникален, к тому же существуют сертификаты, отображающие происхождение камня и переходящие при покупке от хозяина к хозяину, почему можно проследить, кто был их владельцем. Боюсь, правда, не в данном случае.
— Почему? — спросила Беата.
— Потому что те два камня, которые вы мне показали, относятся к «кровавым» алмазам.
— Это из-за цвета?
— Нет, из-за того, что они по большей части добываются в Киуву, в Сьерра-Леоне. Алмазы из этой страны бойкотируются по всему миру, поскольку месторождения находятся под контролем повстанцев, а те на вырученные деньги финансируют войну — единственно с целью наживы. Потому и «кровавые». Думаю, эти камни — новые. Из Сьерра-Леоне их, скорее всего, контрабандой перевезли в другую страну, где изготовили поддельные сертификаты, по которым они добыты, скажем, на известном месторождении в ЮАР.
— А вы можете предположить, куда их могли перевезти?
— Большая часть оказывается в странах бывшего соцлагеря. После падения «железного занавеса» у специалистов по подделыванию документов появились новые клиенты. За такие сертификаты хорошо платят. Но я не только поэтому считаю, что камни пришли из Восточной Европы.
— А еще почему?
— Такие бриллианты-звезды я видела и раньше. Их переправляли из Чехии и бывшей ГДР. И у тех качество тоже были среднее.
— Среднее?
— Красные алмазы, конечно, красивы, но ценятся ниже прозрачных. Найденные вами экземпляры не чистые, с примесями. Когда при огранке большая часть алмаза стачивается, для работ используют далеко не лучшие камни.
— Так, значит, ГДР и Чехия. — Беата закрыла глаза.
— Так сказать, квалифицированное предположение. Если у вас больше нет вопросов, я еще могу успеть на последний самолет в Лондон.
Беата открыла глаза и встала.
— Извините, сегодня был долгий и сумбурный день. Вы нам очень помогли, и мы вам бесконечно благодарны за то, что вы любезно согласились приехать, — поблагодарила она.
— Ах, бросьте. Надеюсь, мои сведения помогут поймать вашего преступника.
— А мы-то как надеемся! Позвольте заказать для вас такси…
Пока Беата дожидалась ответа из центрального таксопарка, она заметила, что специалист по алмазам разглядывает руку, которой она держит трубку. Беата улыбнулась.
— У вас очень красивый перстень. Обручальное кольцо?
Беата покраснела:
— Не мое. Это кольцо папа при обручении подарил маме. Мне оно досталось после его смерти.
— Теперь ясно, почему на правой. Обычно его носят на левой руке. Точнее, на третьем пальце левой руки.
— На среднем? А мне казалось, на безымянном.
Женщина улыбнулась:
— Вы, наверное, не знаете старинной, еще египетской традиции.
— Нет.
— Египтяне считали, что к среднему пальцу от сердца тянется кровеносный сосуд любви, по-латыни — vena amoris.
Подъехало такси, и она ушла, а Беата какое-то время разглядывала свою руку. Левую. Средний палец.
Потом позвонила Харри.
— Оружие чешское, — откликнулся он, выслушав ее рассказ.
— Может, что и прояснится, — сказала Беата.
— Может быть, — ответил Харри. — Как, говоришь, называется та вена?
— Vena amoris?
— Vena amoris, — пробормотал Харри и положил трубку.
