Глава 13
Понедельник. Прикосновение
«Ты на телеэкранах, любовь моя. Целая стена — тебя. Двенадцать изображений, которые двигаются одинаково, отличаясь лишь малейшими оттенками и яркостью. Ты идешь по парижскому подиуму, останавливаешься, поводишь бедрами, смотришь на меня заученным холодным, невидящим взглядом, а потом поворачиваешься спиной. Эффектно. Отворачиваться — всегда эффектно, и ты это знаешь, любовь моя.
Сюжет окончен, и вот ты смотришь на меня двенадцатью строгими взглядами, и по твоим губам я читаю двенадцать одинаковых новостей. Ты сообщаешь их беззвучно, и я люблю тебя за эту беззвучность.
Потом — наводнение где-то в Европе. Смотри, любовь моя, это мы бредем в воде по улицам.
И я рисую пальцем твою звезду на выключенном телевизоре, на мертвом и пыльном экране. Но между ним и кончиком моего пальца проскальзывает напряжение. Электричество. Крупица жизни. Она рождается от моего прикосновения.
Вершина звезды касается тротуара перед красным кирпичным домом на другой стороне перекрестка. Отсюда, из магазина, я хорошо вижу его в промежутках между телевизорами. Один из самых оживленных городских перекрестков, любовь моя, и обычно здесь огромные пробки, но сегодня машины стоят лишь на двух из пяти лучей, расходящихся от черной асфальтированной сердцевины. Пять лучей, любовь моя! Сегодня ты весь день лежишь в постели и ждешь меня. У меня осталось только одно дело, и я приду. Если хочешь, я могу положить в тайник письмо и прошептать тебе заученные наизусть слова: «Любовь моя, я постоянно думаю о тебе. До сих пор ощущаю поцелуи твоих губ, прикосновение твоего тела…»
Открываю дверь и выхожу из магазина. Мир заливает солнце. Солнце. Заливает. Жди меня».
День для Меллера начался скверно.
Ночью вызволял Харри из изолятора, а с утра проснулся от болей. Живот раздуло, как воздушный шар.
Но самое плохое впереди.
Впрочем, в девять он в этом засомневался, когда трезвый Харри явился на утреннее совещание. За столом к тому времени уже сидели Том Волер, Беата Ленн, четверо оперативников и двое сотрудников криминального отдела, которых вчера вечером вызвали из отпуска.
— Всем доброе утро, — начал Меллер. — Надеюсь, все уже в курсе, над чем мы сейчас работаем. Два дела, предположительно два убийства, совершенные, по всем признакам, одним преступником. Короче, все слишком уж похоже на кошмар. — Он зарядил в проектор первый слайд. — Слева мы видим левую руку Камиллы Луен с отрезанным указательным пальцем. Справа — средний палец Лисбет Барли, присланный мне в конверте. Трупа ее у нас, конечно, нет, но Беата сравнила отпечатки пальцев, снятые в квартире Барли. Беата, молодец! Отличная интуиция, отличная работа.
Покрасневшая Беата, стараясь казаться равнодушной, сидела и тихо постукивала карандашом по блокноту.
Меллер сменил изображение и продолжил:
— Под веком Камиллы Луен был найден вот этот драгоценный камень, красноватый бриллиант пятиугольной формы. А справа — перстень с пальца Лисбет Барли. Как видите, красный оттенок чуть светлее, но форма идентичная.
— Мы пытались определить происхождение первого бриллианта, — сказал Волер. — Безуспешно. Направили изображения в Антверпен в две крупнейшие мастерские по огранке, но оттуда пришел ответ, что это не их работа и если она была сделана в Европе, то, возможно, в России или на юге Германии.
— Мы связались с «Де Бирс» — крупнейшим в мире покупателем алмазов, — добавила Беата. — Их специалист говорит, что при помощи спектрометрического анализа можно точно определить, откуда этот бриллиант. Для оказания помощи следствию этот специалист сегодня вечером прилетит из Лондона.
Руку поднял Магнус Скарре — молодой следователь, в отделе относительно новенький.
— Возвращаясь к сказанному. Меллер, я не понимаю, почему это кошмар. Ведь это же двойное убийство, а значит, искать придется не двух преступников, а одного. По-моему, напротив, следовало бы…
Он услышал тихое покашливание и заметил, что внимание собравшихся обратилось на Харри Холе, до сих пор тихо сидевшего в кресле в глубине комнаты.
— Как, говоришь, тебя зовут? — спросил Харри.
— Магнус.
— Фамилия?
— Скарре. — В голосе следователя слышалось раздражение. — Можно было и запомнить…
— Нет, Скарре, я не запомнил. А вот ты постарайся запомнить, что я сейчас тебе скажу. Когда следователю приходится работать с преднамеренным, а значит, хорошо спланированным убийством, он знает, что у преступника масса преимуществ. Он может подчистить следы, обзавестись неплохим алиби на момент убийства, избавиться от орудия преступления и так далее. Но одного преступник от следователя скрыть не может. Чего?
Магнус Скарре дважды моргнул.
— Мотива, — сам ответил Харри на вопрос. — Прописная ведь истина? Мотив. Именно с него мы начинаем оперативное расследование. Настолько фундаментальное понятие, что про него порой забывают. Пока однажды не появится воплощение самого страшного кошмара следователя — преступник без мотива. Вернее, с таким мотивом, который не укладывается в человеческой голове.
— Холе, вы рисуете черта на стене. — Скарре посмотрел на остальных. — Мы ведь еще не знаем, что за мотив у этих преступлений.
Теперь кашлянул Том Волер.
Меллер заметил, что Харри стиснул зубы.
— Он прав, — сказал Волер.
— Разумеется, я прав, — откликнулся Скарре. — Это ведь очевидно…
— Замолчи, Скарре, — оборвал его Волер. — Прав инспектор Холе. Над этими делами мы работаем уже десять и пять дней соответственно. И до сих пор мы не обнаружили между жертвами никакой связи. До сих пор. А когда единственная связь между жертвами — это то, как их лишают жизни, а также ритуалы и какие-то закодированные послания, в голову приходит слово, которое я бы рекомендовал вслух не произносить, но и не забывать. А еще я рекомендовал бы Скарре и остальным недавним выпускникам полицейской академии закрывать рты и открывать уши, когда говорит Холе.
В комнате стало тихо.
Меллер увидел, что Харри пристально смотрит на Волера.
— Подытожим, — сказал Меллер. — Теперь вам будет еще сложнее: продолжаем усиленно работать над двумя отдельными убийствами и рисуем на стене большого, толстого и страшного черта. Никто, кроме меня, с журналистами не говорит. Следующая планерка — в пять. Вперед!
В лучах прожектора стоял мужчина в элегантном твидовом костюме. Поигрывая изогнутой трубкой и покачиваясь с пятки на носок, он надменным взглядом мерил оборванку перед собой.
— Сколько вы думаете платить мне за уроки? — обратился он к ней.
Оборванка тряхнула головой и, уперев руки в боки, ответила:
— Да уж я знаю, сколько полагается. Одна моя подружка учится по-французски у самого настоящего француза, так он с нее берет восемнадцать пенсов в час. Но с вашей стороны бессовестно было бы столько запрашивать, — ведь то француз, а вы меня будете учить моему родному языку; так что больше шиллинга я платить не собираюсь. Не хотите — не надо.
Вилли Барли сидел в полумраке двенадцатого ряда и не сдерживал слез. Они стекали по шее и, миновав расстегнутый ворот рубашки из тайского шелка, текли дальше — по груди и животу. Не переставая. Он сидел зажав рот ладонью, чтобы всхлипывания не отвлекали актеров и режиссера в пятом ряду.
Когда кто-то коснулся его плеча, он вздрогнул и обернулся. Над ним нависла огромная мужская фигура. В беспомощном ожидании Барли не мог пошевелиться.
— Да? — прошептал он, давясь слезами.
— Это я, — прошептала в ответ фигура. — Харри Холе. Из полиции.
Вилли Барли отнял руку ото рта и посмотрел на фигуру пристальнее.
— А, ну да, конечно, — сказал он с облегчением в голосе. — Извините, Холе, тут так темно, и я решил…
Полицейский сел рядом с ним:
— Решили что?
— Вы же в черном. — Вилли утер нос платком. — Мне подумалось, что вы священник. Священник, который принес… плохие новости. Глупо, да?
Полицейский не ответил.
— Ах, Холе, я жутко себя чувствую. У нас первая костюмированная репетиция. Посмотрите на нее, — сказал Барли.
— На кого?
— На Элизу Дулитл. На сцене. Когда я ее увидел, то на секунду вдруг решил, что это Лисбет, что мне только приснилось, будто она пропала. — Вилли нервно перевел дыхание. — Но тут она заговорила, и моя Лисбет исчезла.
Он увидел, что полицейский в удивлении смотрит на сцену.
— Потрясающее сходство, да? Поэтому я ее и пригласил. Этот мюзикл задумывался для Лисбет.
— А это… — начал Харри.
— Да, ее сестра.
— Тойя? То есть я хотел сказать — Тойя?
— До сих пор мы никому не рассказывали, а сегодня вечером пресс-конференция.
— Ну, это привлечет внимание общественности.
Тойя развернулась и, споткнувшись, громко выругалась. Партнер развел руками и посмотрел на постановщика.
Вилли вздохнул:
— Общественность — это еще не все. Видите, тут еще работать и работать. Задатки у нее, конечно, есть, но выступать на сцене Национального театра — это вам не ковбойские песни петь в местном клубе в каком-нибудь Сельбу. Два года я учил Лисбет, как вести себя на театральной сцене, а тут у нас на все — две недели.
— Если я мешаю, Барли, изложу дело кратко.
— Дело? — В полумраке Вилли попытался прочитать хоть что-нибудь на лице собеседника. Ему опять стало страшно, поэтому, когда Харри открыл рот, он заторопился его уверить: — Вы мне вовсе не мешаете, Холе. Я просто продюсер. Знаете, тот, кто задает импульс. А работают сейчас другие…
Он махнул рукой в сторону сцены, где мужчина в твидовом костюме как раз говорил:
— Я возьму эту чумазую замухрышку и сделаю из нее герцогиню!
— Режиссер, декоратор, актеры, — пояснил Барли. — А я с завтрашнего утра — всего лишь зритель этой… — Он замолчал, подбирая нужное слово, и закончил: — Комедии.
— Да уж. У всех свои таланты.
Вилли невесело засмеялся, но режиссер тут же посмотрел в их сторону, и он замолчал.
— Вы правы. Двадцать лет я был танцором. Надо сказать, очень скверным. Но в балетной труппе всегда не хватает мужчин, так что лучше меня танцевали немногие. В сорок лет нас гонят на пенсию, и мне пришлось искать другую работу. Тогда я понял, что настоящий мой талант — не танцевать, а находить танцоров. Организовывать спектакли — вот и все, на что я годен, Холе. Но знаете что? Малейший успех кружит нам голову. И только потому, что пару раз вышло по-нашему, мы уже считаем, что мы боги или уж точно кузнецы своего счастья. А потом вдруг — такое. И мы понимаем, насколько на самом деле беспомощны. Я… — Вилли осекся. — Вам скучно слушать?
Собеседник покачал головой и все же произнес то, из-за чего пришел:
— Дело касается вашей супруги.
Вилли зажмурился, будто в ожидании боли.
— Мы получили письмо. С отрезанным пальцем. Боюсь, он принадлежит ей.
Вилли сглотнул. Он никогда не считал себя мстительным человеком, но теперь почувствовал, что камень на сердце начал тяжелеть и обретать цвет. Желтый. Как ненависть.
— Знаете, Холе, стало даже легче. Я ведь все время этого боялся. Что он сделает ей больно. Можешь обещать мне одну вещь, Харри? Ничего, что я на «ты»? — Полицейский кивнул — Найди его. Найди его, Харри. И накажи. Накажи… сурово. Обещаешь?
В темноте Вилли показалось, что его собеседник кивнул. Но уверен он не был: разглядеть мешали слезы.
— Я полицию позову, вот сейчас позову! — крикнула Тойя.
Харри сидел в кабинете и смотрел на стол. Он так устал, что казалось, нет сил даже дышать.
Вчерашние эскапады, закончившиеся изолятором и очередным кошмаром, — все это не даром далось, а встреча с Вилли Барли его добила. Обещание поймать преступника и эти слова Барли о том, что его жене сделали «больно». Харри не сомневался: Лисбет Барли мертва.
С самого утра его тянуло выпить. Сначала это был естественный позыв организма, потом — панический страх из-за того, что он сам перекрыл себе доступ к целебному снадобью, не захватив с собою ни фляги, ни денег. А теперь желание выпить перешло в ту фазу, когда и физическая боль, и страх разрывали организм на кусочки. Злобный враг ломал изнутри его кости, откуда-то из-под сердца лаяли псы. Господи, как же он их ненавидел! Так же сильно, как они ненавидели его.
Рывком встав, он подошел к сейфу. В понедельник он поставил туда полбутылки виски «Беллз». Интересно, он только сейчас об этом вспомнил или думал об этом все время? Холе уже привык, что Харри обманывает Харри. По-разному. Он уже собирался открыть сейф, но вдруг остановился, уловив странное движение — у Эллен на фотографии дрогнули губы. Он сошел с ума или она действительно улыбнулась?
— Что уставилась, стерва? — пробормотал он, и через мгновение портрет слетел со стены и упал на пол. Стекло разбилось. Эллен по-прежнему улыбалась. Харри потрогал забинтованную правую руку, она опять заныла.
Он снова потянулся к сейфу и тут увидел на пороге двоих человек. И сообразил, что они стоят здесь уже некоторое время, а их отражение могло показаться движением на фотографии.
— Привет, — сказал один из вошедших, глядя на Харри с удивлением и испугом.
Харри сглотнул и отпустил ручку сейфа.
— Привет, Олег.
Мальчик был в кедах, синих шортах и желтой футболке сборной Бразилии. Харри знал, что на спине красуется девятка и фамилия — Рональдо. Эту футболку он купил ему на заправочной станции одним зимним воскресеньем, когда они с Олегом и Ракелью выезжали в Нурефьелль покататься на лыжах.
— Встретил его внизу, — сказал Том Волер и положил ладонь Олегу на голову. — Стоял на входе, спрашивал тебя, и я решил привести его сюда. Так ты, Олег, играешь в футбол?
Мальчик не отвечал, уставившись на Харри темными глазами. Они у него были такие же, как у матери: порой бесконечно кроткие, а иногда безнадежно суровые. Сейчас Харри не мог с уверенностью определить, какие именно. Темные — и все.
— Нападающий? — Волер с улыбкой потрепал Олегу волосы.
Харри посмотрел на сильные длинные пальцы, на липнущие к ним темные волосы Олега — ноги стали подкашиваться.
— Нет. — Мальчик по-прежнему смотрел на Харри. — Защитник.
— Послушай, Олег. — Волер вопросительно посмотрел на коллегу. — Харри тут боксирует с тенью. Я тоже иногда так делаю, когда что-нибудь раздражает. Может, прогуляемся на верхний этаж? Я тебе вид с площадки покажу, а Харри пока тут приберется.
— Я останусь здесь, — ровным голосом сказал Олег.
Харри кивнул.
— Ладно, Олег. Приятно было тебя увидеть. — Волер похлопал мальчика по плечу и ушел.
Олег остался на пороге.
— Как ты сюда добрался? — спросил Харри.
— На метро.
— Один?
Олег кивнул.
— Ракель знает?
Олег покачал головой.
— Так и будешь там стоять? — еле выдавил Харри, чувствуя, как сильно саднит в пересохшем горле.
— Я хочу, чтобы ты вернулся к нам домой.
Харри позвонил, и через некоторое время в кабинет ворвалась Ракель. Глаза у нее были совсем черные, а голос — пронзительный.
— Где ты был? — вскрикнула она.
На мгновение Харри решил, будто вопрос адресован не только сыну, но ее взгляд скользнул мимо него и остановился на Олеге.
— Мне не с кем было поиграть, — опустил голову мальчик, — и я приехал сюда на метро.
— На метро? Один? Но как…
— На меня никто не обратил внимания, — ответил Олег. — Я думал, тебе будет приятно, мам. Ты ведь тоже говорила, что хочешь, чтобы…
Она рывком притянула его к себе.
— Знаешь, как я за тебя перепугалась, мой маленький? — сказала Ракель, обнимая сына, но глядя при этом на Харри.
Ракель и Харри стояли у садовой ограды и молча смотрели вниз — на город и фьорд. Парусники казались отсюда крохотными белыми треугольниками на синем квадрате моря. Харри обернулся на огромный бревенчатый дом, потемневший от времени, построенный для суровых зим, а не для летнего отдыха. Между яблонями перед открытыми окнами порхали бабочки.
Харри посмотрел на Ракель. Она была босиком, в голубом платье и красной кофточке. Чуть ниже цепочки с крестиком, доставшимся ей от матери, кожа поблескивала капельками пота. Харри подумал, что знает про нее все. Запах кофточки, изгиб спины под платьем, соленый вкус ее потной кожи. Чего она хочет и почему молчит.
От всех этих знаний не было никакого толку.
— Как жизнь? — спросил он.
— Отлично, — ответила она. — Сняла дачный домик. Получилось только на август: поздно спохватилась. — Голос звучал ровно, в нем не чувствовалось ни жалобы, ни обвинения. — Повредил руку?
— А, царапина, — отмахнулся Харри.
Ей на лицо упала прядь волос, и он с трудом удержался, чтобы не убрать ее.
— Вчера сюда приходил оценщик, осматривал дом, — сказала она.
— Оценщик? Ты ведь не собираешься его продать?
— Харри, для нас двоих дом слишком большой.
— Да, но он же тебе нравится. Ты тут выросла. И Олег тоже.
— Не надо мне об этом напоминать. Дело в том, что ремонт обошелся вдвое дороже, чем я предполагала, а теперь пора менять крышу. Этот дом — старый.
Харри посмотрел на Олега: тот стоял напротив гаражной стены и молотил по футбольному мячу. Удар — мяч полетел в сторону, а он, закрыв глаза, протянул руки к воображаемым трибунам.
— Ракель?
Она вздохнула:
— Что, Харри?
— Ты не можешь на меня смотреть, когда я с тобой говорю?
— Нет. — Голос ее не был ни злым, ни взволнованным. Ровным.
— А если я брошу? Что-нибудь изменится?
— Не сможешь, Харри.
— Я про полицию.
— Я поняла.
Харри ковырнул носком ботинка землю:
— Я бы мог найти работу поспокойней, чаще бывал бы дома. Занялся бы с Олегом. Мы бы…
— Перестань, Харри! — Это прозвучало резко. Она попыталась сдуть прядь с лица, наклонила голову и скрестила руки на груди, как будто в этот жаркий день ей стало зябко. — Я говорю «нет», — сказала она чуть слышно. — Ничего не изменится. Проблема не в твоей работе, а… в тебе, Харри. — Она перевела дыхание, повернулась и посмотрела ему в глаза. — Проблема — в тебе.
Харри увидел, что она готова заплакать.
— Уходи, — прошептала она.
Он собирался что-то сказать, но передумал. Вместо этого кивнул парусам во фьорде.
— Ты права, — согласился он. — Проблема во мне. Скажу два слова Олегу да пойду. — Через пару шагов он обернулся. — Не продавай дом, Ракель. Не продавай, слышишь? Я что-нибудь придумаю.
Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:
— Ты удивительный ребенок. — Она протянула руку, словно собираясь погладить его по щеке, но он стоял слишком далеко, и рука упала. — Береги себя, Харри.
По дороге его прошиб холодный пот. Без четверти пять. Надо поторопиться, чтобы не опоздать на совещание.
«Я в здании. Пахнет подвалом. Я стою не двигаясь и изучаю таблички. Слышу голоса на лестнице, но не боюсь. Я невидимка, но им этого не видно. Понимаешь? Это не парадокс, любовь моя, просто я так мыслю. Все можно представить в виде парадокса — это несложно. Это только слова, двусмысленности языка. Но хватит слов, и языка хватит. Я смотрю на часы. Вот мой язык. Ясный и без парадоксов. Я готов».
