Глава 43
Ракель стояла у окна в кухне, стискивала в руке телефон и вглядывалась в сумерки. Она могла ошибаться, но ей показалось, что она заметила движение между сосен с другой стороны подъездной дороги.
С другой стороны. Ей всегда будет мерещиться движение в темноте.
Такая у нее была травма. Не думать об этом. Бояться, но не думать об этом. Позволить телу вести свою нелепую игру, но не реагировать на нее, как не реагируешь на расшалившегося ребенка.
Стоя в кухне, она купалась в свете, поэтому если кто-то и был там, в темноте, он мог внимательно ее изучить. Но она продолжала стоять у окна. Ей надо упражняться, она не должна позволить страху решать за нее, что делать и где стоять. Это ее дом, ее жилье, черт возьми!
Со второго этажа донеслась музыка. Он поставил один из старых дисков Харри. Один из тех, что ей тоже нравился. «Talking Heads». «Litte Creatures».
Ракель снова посмотрела на телефон, попробовала заставить его зазвонить. Она уже дважды набирала номер Харри, но ответа так и не получила. Они собирались сделать ему приятный сюрприз. Сообщение из клиники поступило днем раньше. Хотя срок выписки еще не подошел, врачи посчитали, что он готов к ней. Олег загорелся идеей не сообщать Харри заранее о своем приезде. Они просто приедут домой, а когда Харри вернется с работы, они выскочат ему навстречу, и оп-ля!
Он использовал именно это выражение: оп-ля!
Ракель сомневалась, ведь Харри не любил сюрпризов. Но Олег настаивал: Харри сможет выдержать нежданную радость. И она согласилась.
Но теперь жалела.
Она отошла от окна и положила телефон на кухонный стол рядом с чашкой Харри. Обычно он тщательно наводил порядок перед выходом из дома; видимо, сейчас он в полном стрессе из-за этих убийств полицейских. В последнее время в их ночных разговорах он не произносил имени Беаты Лённ, и это было верным признаком того, что он думал о ней.
Ракель резко повернулась. На этот раз ей не почудилось, она точно что-то слышала. Звук шагов по гравию. Она вернулась к окну и стала вглядываться в темноту, которая становилась как будто плотнее с каждой секундой.
Она замерла.
Там был человек. Он только что отошел от ствола дерева, у которого стоял. И он шел сюда. Человек в черном. Как долго он там простоял?
— Олег! — закричала Ракель, почувствовав, как быстро заколотилось ее сердце. — Олег!
Громкость музыки на втором этаже уменьшилась.
— Да?
— Спустись сюда! Немедленно!
— Он идет?
Да, подумала она. Он идет.
Человек, приближавшийся к дому, был ниже, чем ей показалось сначала. Он направлялся к входной двери, и, когда он попал под свет уличного фонаря, Ракель, к своему удивлению и облегчению, увидела, что этот человек — женщина. Нет, девушка. Вроде бы в тренировочном костюме. Через три секунды в дверь позвонили.
Ракель помедлила и посмотрела на Олега, который остановился на середине лестницы и вопросительно глядел на нее.
— Это не Харри, — сказала Ракель, улыбнувшись. — Я открою. Иди наверх.
При виде девушки, стоявшей на крыльце, сердце Ракели забилось еще спокойнее. Девушка казалась напуганной.
— Вы — Ракель, — произнесла она. — Подруга Харри.
Ракель подумала, что это вступление, возможно, должно было ее обеспокоить. Молодая симпатичная девушка, которая обращается к ней дрожащим голосом и ссылается на ее будущего мужа. И ей, конечно, следовало внимательно изучить плотно облегающий ее фигуру тренировочный костюм на предмет округлившегося животика.
Но она не обеспокоилась и не изучила, а просто кивнула в ответ:
— Да, это я.
— А я — Силье Гравсенг.
Девушка выжидательно смотрела на Ракель, словно ждала реакции, словно ее имя должно было что-то значить для Ракели. Она обратила внимание, что девушка держит руки за спиной. Психолог однажды сказал ей, что людям, которые прячут свои руки, есть что скрывать. Да, подумала она. Руки.
Ракель улыбнулась:
— Чем я могу вам помочь, Силье?
— Харри преподает… преподавал у меня.
— Да?
— Я должна кое-что рассказать вам о нем. И обо мне.
Ракель нахмурилась:
— Вот как?
— Я могу войти?
Ракель задумалась. Ей не хотелось впускать в дом чужих людей. Когда Харри вернется, в доме должны быть только Олег, она и он. Трое. И больше никого. Во всяком случае, никого, кто мог что-то рассказать о нем. О нем и о себе. И все-таки это случилось. Взгляд ее непроизвольно скользнул по животу молодой девушки.
— Это не займет много времени, госпожа Фёуке.
Госпожа. Что Харри ей рассказывал? Она оценила ситуацию. Услышала, что Олег увеличил громкость музыки. И открыла дверь.
Девушка вошла в дом, нагнулась и принялась развязывать кроссовки.
— Не надо, — сказала Ракель. — Давайте по-быстрому, хорошо? Я немного занята.
— Хорошо, — ответила девушка, улыбаясь. Только теперь, на ярком свету в гостиной, Ракель увидела, что лицо девушки покрывает блестящий слой пота. Она прошла вслед за Ракелью на кухню.
— Музыка, — произнесла девушка. — Харри дома?
И вот теперь Ракель ощутила беспокойство. Девушка автоматически связала музыку с Харри. Знала, что Харри слушает эту музыку? Следующая мысль пришла так быстро, что Ракель не успела ее отогнать: или эту музыку Харри слушал с этой девушкой?
Гостья уселась за большой стол, положила на него ладони, погладила столешницу. Ракель внимательно следила за ее движениями. Она гладила так, будто знала, каково на ощупь шершавое необработанное дерево, какое оно приятное, живое. Взгляд ее остановился на кофейной чашке Харри. Она что….
— Что вы хотели рассказать мне, Силье?
Девушка улыбнулась грустной, почти несчастной улыбкой, не отводя взгляда от чашки.
— Неужели он действительно не рассказывал вам обо мне, госпожа Фёуке?
Ракель на мгновение закрыла глаза. Этого не случилось. И она даже не подумала, что это случится. Она доверяла ему. Она снова открыла глаза.
— Говорите, что вы хотели сказать, так, будто он не рассказывал мне о вас, Силье.
— Как пожелаете, госпожа Фёуке.
Девушка отвела глаза от чашки и посмотрела на Ракель. Взгляд ее был неестественно открытым, невинным и незнающим, как у ребенка. И, подумала Ракель, таким же ужасным, как взгляд ребенка.
— Я хочу рассказать вам об изнасиловании, — произнесла Силье.
Ракель внезапно поняла, что ей тяжело дышать, как будто кто-то только что высосал из помещения весь воздух, как делают при упаковке одеял в вакуумные пакеты.
— О каком изнасиловании? — удалось выговорить ей.
Стало уже почти совсем темно, когда Бьёрн Хольм обнаружил наконец автомобиль.
Он свернул у Клеметсруда и поехал дальше на восток по региональному шоссе 155, но прозевал указатель на Фьелль. И только по дороге назад, когда он понял, что уехал слишком далеко и ему надо развернуться, он нашел этот указатель. На этой дороге движения было еще меньше, чем на региональной, и теперь, с наступлением темноты, она казалась совершенно пустынной. Казалось, что густой лес, обступивший дорогу с обеих сторон, подошел к ней ближе, и тут Бьёрн заметил на обочине задние фары припаркованной машины.
Он сбавил скорость и посмотрел в зеркало. Позади только тьма, впереди — пара болезненно ярких красных огней. Бьёрн свернул на обочину, остановился за стоящим автомобилем и вышел из машины. Где-то в лесу глухо и меланхолично голосила птица. Руар Мидтстюэн сидел на корточках рядом с кюветом в свете передних фар своей машины.
— Ты приехал, — сказал Руар Мидтстюэн.
Бьёрн взялся за ремень и подтянул брюки. Это он начал делать совсем недавно и не знал, откуда взялось это движение. Хотя нет, знал. Его отец в качестве вступления к разговору всегда подтягивал штаны в преддверии того весомого, что ему предстояло сказать, выразить или сделать. Бьёрн становился похожим на своего отца. Только вот весомые слова ему редко доводилось произносить.
— Значит, все произошло здесь, — сказал Бьёрн.
Руар кивнул, глядя на букет цветов, который он положил на асфальт.
— Она приехала сюда с друзьями полазать по горам. По дороге домой остановилась здесь, чтобы пописать в лесу. А остальные уехали вперед. Они считают, все случилось, когда она выбежала из леса и стала садиться на велосипед. Она торопилась, чтобы догнать друзей. Она была такой живой девочкой, понимаешь… — Ему приходилось напрягаться, чтобы контролировать свой голос. — И она выехала прямо на дорогу, не удержала равновесия и… — Руар взглядом показал, откуда ехал автомобиль. — Следов торможения не осталось. Никто не помнит, как выглядела машина, хотя она сразу после происшествия должна была проехать мимо остальных. Но они обсуждали маршруты восхождений и говорят, что мимо них проехало несколько автомобилей, они ведь довольно далеко уехали по направлению к Клеметсруду, прежде чем подумали, что Фиа уже давно должна была догнать их и что с ней что-то случилось.
Бьёрн кивнул, прочистил горло. Ему хотелось сбросить груз с плеч. Но Руар не дал ему ничего сказать:
— Мне не разрешили участвовать в расследовании, Бьёрн. Потому что я отец, так они сказали. Вместо этого в группу включили новичков. И когда до них наконец дошло, что это дело не пара пустяков, что водитель не пришел добровольно в полицию и никак себя не выдал, было уже поздно пускать в бой тяжелую артиллерию. Следы остыли, воспоминания стерлись.
— Руар…
— Скверная работа полиции, Бьёрн. Вот так вот. Мы всю жизнь отдаем службе, отдаем все, что у нас есть, а потом, когда мы теряем самое дорогое, что мы получаем в ответ? Ничего. Это предательство, Бьёрн.
Бьёрн смотрел на челюсти коллеги, которые двигались по эллипсоидной орбите, смотрел на то, как напрягается и расслабляется челюстная мускулатура, напрягается и расслабляется, и думал, что его жвачка уже потеряла всякий вкус.
— Из-за этого я начинаю стыдиться того, что я полицейский, — сказал Мидтстюэн. — Все точно так же, как в деле Калснеса. Отвратительная работа от начала до конца, мы позволяем убийце уйти, и никто не привлекается к ответственности. И никто не привлекает никого к ответственности. Пустили козла в огород, Бьёрн.
— Девочка, которую нашли в «Приходи таким, какой ты есть» сегодня утром…
— Анархия. Вот что это такое. Кто-то должен взять ответственность на себя. Кто-то…
— Это Фиа.
В наступившей тишине Бьёрн снова услышал птичье пение, но на этот раз оно доносилось из другого места. Наверное, птица переместилась. И внезапно ему в голову пришла мысль: это другая птица. Их могло быть две. Две птицы одного вида, перекликавшиеся в лесу.
— О том, как Харри меня изнасиловал.
Силье посмотрела на Ракель спокойным взглядом, как будто та только что огласила прогноз погоды.
— Харри вас изнасиловал?
Силье улыбнулась едва заметной улыбкой, больше похожей на судорогу, которая исчезла, не достигнув глаз. Исчезло и все остальное — внушающее доверие выражение лица и равнодушие. И вместо того, чтобы наполниться улыбкой, ее глаза налились слезами.
«О господи, — подумала Ракель. — Она не врет». Ракель широко открыла рот, чтобы глотнуть кислорода, совершенно убежденная в том, что девушка, может, и сумасшедшая, но она не врет.
— Я была так влюблена в него, госпожа Фёуке. Я думала, что мы созданы друг для друга. И я пошла к нему в кабинет. Нарядилась. А он не так понял.
Ракель наблюдала за тем, как первая слезинка упала с ресниц и пролетела небольшое расстояние, а потом коснулась молодой нежной щеки, покатилась вниз и впиталась в кожу, окрасив ее в красный цвет. Она знала, что позади нее на столе стоит рулон бумажных полотенец, но не подала его. Ну уж нет.
— Харри всегда все понимает правильно, — произнесла Ракель, удивившись, насколько спокойно звучит ее голос. — И он не насилует.
Спокойствие и уверенность. Интересно, надолго ли ее хватит?
— Вы ошибаетесь, — сказала Силье, улыбаясь сквозь слезы.
— Да ну? — У Ракели появилось желание врезать кулаком по этому самодовольному изнасилованному лицу.
— Да, госпожа Фёуке, на этот раз вы неправильно поняли.
— Говорите, что хотели, и убирайтесь отсюда.
— Харри…
Ракели казалось отвратительным, как ее губы выговаривают его имя, поэтому она машинально огляделась в поисках чего-нибудь, что могло ее заткнуть. Сковородка, серебряный нож, скотч, что угодно.
— Он думал, что я пришла поговорить с ним о домашнем задании. Но он неправильно меня понял. Я пришла соблазнить его.
— Знаешь что, девочка моя? Я уже поняла, что тебе это удалось. И теперь ты говоришь, что добилась того, за чем пришла, и все-таки называешь это изнасилованием? Так что произошло? Ты повторяла свое возбужденное и вроде бы целомудренное «нет, нет» до тех пор, пока не прозвучало «нет», в которое ты поверила, и тебе показалось, что он должен был поверить в это «нет» задолго до тебя?
Ракель внезапно поняла, что ее речь походит на припев защитника на судебном процессе по обвинению в изнасиловании, которых она повидала немало. Ракель ненавидела этот припев, но как юрист она понимала и принимала его частое исполнение. Дело было не только в риторике, Ракель чувствовала, что так и должно было быть, иначе быть просто не могло.
— Нет, — ответила Силье. — Я хочу сказать вам, что он меня не насиловал.
Ракель часто заморгала, пытаясь отмотать звуковую дорожку на несколько секунд назад, чтобы удостовериться, что она все поняла правильно. Не насиловал.
— И я угрожала, что обвиню его в изнасиловании, потому что… — Девушка костяшкой указательного пальца смахнула слезу, но глаза ее в тот же миг опять наполнились влагой. — Потому что он хотел сообщить руководству академии, что по отношению к нему я веду себя неподобающим образом. И у него были для этого все основания. Но я была в отчаянии, я хотела опередить его, обвинив в изнасиловании. Я хотела сказать ему, что передумала и очень сожалею о том, что сделала. Что это… да, что это было преступление. Ложное обвинение. Статья сто шестьдесят восьмая Уголовного кодекса. До восьми лет лишения свободы.
— Правильно, — ответила Ракель.
— О да, — улыбаясь сквозь слезы, произнесла Силье. — Я забыла, что вы юрист.
— Откуда ты это знаешь?
— О, — Силье шмыгнула носом, — мне многое известно о жизни Харри. Я изучала его, можно так сказать. Он был моим идолом, а я — глупой девчонкой. Я даже занималась расследованием убийств полицейских ради него, думала, что смогу ему помочь. Все началось с короткого рассказа о том, как связаны между собой части этого дела. Я, ничего не знающая студентка, хотела объяснить Харри Холе, как поймать палача полицейских. — Силье выдавила из себя еще одну улыбку, покачивая головой.
Ракель схватила рулон бумажных полотенец и протянула ей.
— И ты пришла сюда, чтобы рассказать ему все это?
Силье медленно кивнула:
— Он не снимает трубку, если видит, что звоню я. И я решила совершить пробежку здесь, чтобы посмотреть, нет ли его дома. Я увидела, что машины нет на месте, и собиралась уйти, но потом заметила вас в окне кухни. И подумала, что рассказать все прямо вам будет еще лучше. Это лучшее доказательство того, что я говорю то, что думаю, и когда я шла сюда, я делала это без всякой задней мысли.
— Я видела, как ты стояла там, на улице, — сказала Ракель.
— Да. Мне надо было хорошенько подумать. И набраться мужества.
Ракель почувствовала, как у ее ярости сменился адресат: от запутавшейся влюбленной девушки со слишком открытым взглядом она переметнулась на Харри. Он не сказал ей ни слова! Но почему?
— Хорошо, что ты пришла, Силье. Но теперь тебе, наверное, пора.
Силье кивнула и поднялась.
— В моей семье были случаи заболевания шизофренией, — сказала она.
— Вот как? — произнесла Ракель.
— Да. Мне кажется, я не совсем нормальная. — И добавила игривым тоном: — Но это совсем не страшно.
Ракель проводила ее до двери.
— Вы больше меня не увидите, — пообещала Силье, стоя на ступеньках крыльца.
— Удачи, Силье.
Ракель стояла в дверях, сложив руки на груди, и смотрела вслед девушке, бегущей по двору. Интересно, почему Харри ничего ей не сказал? Думал, что она ему не поверит? Что, несмотря ни на что, их снова накроет тень недоверия?
Позже пришла следующая мысль: а должна ли была появиться эта тень недоверия? Насколько хорошо они знают друг друга? Насколько хорошо один человек может знать другого?
Одетая в черное фигурка с пляшущим светлым хвостиком скрылась из виду задолго до того, как перестал слышаться звук соприкосновения ее кроссовок с гравием.
— Он выкопал ее, — сказал Бьёрн Хольм.
Руар Мидтстюэн сидел, склонив голову и почесывая затылок, на котором короткие волосинки дыбились, как щетина расчески. Наступила темнота, ночь бесшумно наползла на них, молча сидевших в свете фар автомобиля Мидтстюэна. Когда Мидтстюэн наконец заговорил, Бьёрну пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать его слова.
— Мое единородное. — Он кивнул. — Он просто сделал то, что должен был сделать.
Сначала Бьёрн подумал, что ослышался. Потом — что Мидтстюэн, наверное, неправильно выразился, он не это хотел сказать, что одно слово заменилось, выпало или оказалось не на том месте в предложении. И все же предложение было таким чистым и понятным, что звучало совершенно естественно. Палач полицейских просто сделал то, что должен был сделать.
— Принесу остальные цветы, — сказал Мидтстюэн, поднимаясь.
— Конечно, — ответил Бьёрн, разглядывая маленький букетик, лежащий у дороги.
Его собеседник скрылся за автомобилем. Слыша, как открывается багажник машины, Бьёрн думал о слове, которое употребил Мидтстюэн. «Мое единородное. Мое единственное дитя». Это напоминало о конфирмации и о словах Эуне, что убийца считает себя Богом. Мстящим Богом. Но Бог еще и жертвовал. Пожертвовал своего собственного сына. Распял его на кресте. Выставил на обозрение толпе. Толпа смотрела на него и представляла себе его страдания. Как сына, так и отца.
Бьёрн представил себе сидящую на стуле Фию Мидтстюэн. «Мой единородный». Двое. Или трое. Их было трое. Как же священник называл это?
Из багажника донесся звон, и Бьёрн подумал, что цветы, наверное, лежат под чем-то металлическим.
Троица. Вот как. Третьим был Святой Дух. Призрак. Демон. Тот, кого они никогда не видели, чей образ лишь время от времени проскальзывал в Библии и снова исчезал. Голова Фии Мидтстюэн была пристегнута к водопроводной трубе, чтобы она не упала, чтобы труп ее был выставлен на обозрение. Как распятие.
За спиной у Бьёрна Хольма послышались шаги.
Как принесенный в жертву, распятый своим собственным отцом. Потому что так было угодно истории. Как сказал Мидтстюэн?
«Он просто сделал то, что должен был сделать».
Харри разглядывал Меган Фокс, чьи прекрасные очертания телесного цвета подрагивали на экране. Она тоже не отводила от него взгляд. Улыбка не покидала ее губ. Тело звало. Он взял пульт и выключил телевизор. Меган Фокс исчезла, но осталась. Силуэт кинозвезды отпечатался на плазменном экране.
Ее нет, но она здесь.
Харри оглядел спальню Трульса Бернтсена, а потом подошел к шкафу, где, как ему было известно, Бернтсен хранил свои любимые игрушки. Теоретически там бы хватило места для одного человека. Харри не выпускал из рук «одессу». Он подкрался к шкафу, прижался к стене, открыл дверцу левой рукой и увидел, как внутри автоматически зажегся свет.
Больше ничего не произошло.
Харри заглянул внутрь и тут же отпрянул, но успел увидеть то, что хотел. Внутри никого не было. Тогда он подошел к двери.
Трульс восстановил то, что забрал Харри, когда был здесь в прошлый раз: пуленепробиваемый жилет, противогазную маску, МР-5, ружье. Пистолеты были теми же, что и тогда, насколько он помнил. Только в середине стенда на месте, обведенном контуром, отсутствовал один из пистолетов.
Если Трульс Бернтсен узнал, что Харри идет к нему, и понял зачем, он что, схватил пистолет и сбежал из квартиры? Не позаботившись запереть дверь и выключить телевизор? Почему в этом случае он просто не устроил засаду в квартире?
Харри обыскал всю квартиру и убедился, что там нет ни одной живой души. Проверив кухню и гостиную, он закрыл дверь, как будто ушел из квартиры, и уселся на кожаный диван, сжимая в руках снятую с предохранителя «одессу». С этого места ему была видна дверь в спальню, но увидеть его через замочную скважину было невозможно.
Если Трульс внутри, то из них двоих в худшем положении окажется тот, кто первым обнаружит себя. Все было готово для выжидательной дуэли. И Харри стал ждать, не двигаясь, спокойно, глубоко и беззвучно дыша, терпеливо, как леопард.
Только спустя сорок минут, за которые ничего не произошло, он вошел в спальню.
Харри сел на кровать. Не позвонить ли Бернтсену? Это предупредит его, но, судя по всему, он уже понял, что Харри на него охотится.
Харри вынул телефон и включил его, подождал, пока он подключится к сети, и набрал номер, который выучил еще до того, как пару часов назад уехал из Хольменколлена.
Он подождал три гудка, ему никто не ответил, и Харри положил трубку.
А затем он позвонил Торкилю из телефонной компании. Ответ прозвучал через две секунды:
— Что тебе надо, Холе?
— Поиск по базовым станциям. Трульс Бернтсен. У него полицейский рабочий телефон, так что он почти наверняка абонент вашей сети.
— Мы не можем продолжать общаться подобным образом.
— Это официальный полицейский запрос.
— Тогда следуй процедурам. Свяжись с полицейским юристом, направь запрос начальнику криминальной полиции и перезвони нам, когда получишь разрешение.
— Это срочно.
— Слушай, я не могу продолжать предоставлять тебе…
— Речь идет об убийствах полицейских, Торкиль.
— В таком случае получение разрешения займет несколько секунд, Харри.
Харри тихо выругался.
— Прости, Харри, но мне надо думать о том, чтобы не лишиться должности. Если выяснится, что я проверяю перемещения сотрудников полиции без разрешения… Почему ты не можешь его получить?
— До свидания.
Харри положил трубку. На его телефоне было два неотвеченных вызова и три текстовых сообщения. Наверное, их отправили, когда аппарат был выключен. Он по очереди прочитал их. Первое было от Ракели.
Пыталась звонить. Дома. Приготовлю вкусное, если скажешь когда вернешься. У меня для тебя сюрприз, который мечтает обыграть тебя в Тетрис.
Харри перечитал сообщение. Ракель приехала домой. С Олегом. Его первым желанием было немедленно броситься в машину, забыв об этом проекте, потому что он совершил ошибку, он не должен сейчас находиться здесь. И в то же время он понимал: это всего лишь первое желание. Попытка избежать неизбежного.
Второе сообщение пришло с номера, который он не узнал:
Я должна поговорить с тобой. Ты дома? Силье Г.
Он стер сообщение. Номер, с которого поступило третье сообщение, он узнал мгновенно.
Думаю, ты меня ищешь. Я нашел решение нашей проблемы. Приезжай на место убийства Г., как только сможешь. Трульс Бернтсен.