Столе Эуне проснулся в 06.28 от звонка. Сначала он почему-то подумал, что это телефон, но потом узнал трель будильника. Наверное, ему что-то снилось. Но поскольку в толкование сновидений он верил не больше, чем в психотерапию, то не сделал никаких попыток проследить свои мысли назад. Он ударил по будильнику и закрыл глаза, чтобы насладиться двумя минутами, оставшимися до наступления половины седьмого, когда зазвонит второй будильник. Обычно в это время он слышал топот босых ног Авроры, бежавшей в ванную, чтобы первой занять ее.

В доме было тихо.

— Где Аврора?

— Ночует у Эмилии, — невнятно пробормотала Ингрид.

Столе Эуне встал, принял душ, побрился и позавтракал вместе с женой в тишине, поскольку она читала газету. Столе научился прекрасно читать вверх ногами. Он перескочил через статью об убийствах полицейских, в ней не было ничего нового, только очередные догадки.

— Она не зайдет домой перед школой? — спросил Столе.

— Она взяла с собой все вещи.

— Ах вот как. А разве стоит ночевать у подружек среди недели?

— Нет, это плохо. Ты должен был вмешаться, — сказала она, листая газету.

— Ты знаешь, что недостаток сна делает с мозгом, Ингрид?

— Норвежское государство шесть лет оплачивало твою учебу, чтобы ты это знал, Столе, так что, если бы я тоже знала это, я подумала бы, что меня обманывают с налогами.

Столе всегда испытывал смесь раздражения и восхищения оттого, что разум Ингрид с самого утра работал на полную. Она послала его в нокдаун, когда еще не пробило десяти. У него не было возможности выиграть у нее ни одного раунда где-то до обеда. А на самом деле он мог надеяться одержать над ней вербальную победу не раньше шести часов вечера.

Над этим он размышлял, выводя машину задним ходом из гаража и направляясь в свой офис на улице Спурьвейсгата. Столе размышлял над своей неуверенностью в том, что смог бы жить с женщиной, не посылающей его ежедневно в нокдаун. И что, если бы он не знал так много о генетике, для него было бы полной загадкой, как им двоим удалось зачать такого милого и чувствительного ребенка, как Аврора. А потом он забыл об этом. Движение было напряженным, но не более, чем обычно. Важнее всего предсказуемость, а не время, затраченное на поездку. В двенадцать назначено собрание в Котельной, а до этого к нему было записано три пациента.

Он включил радио.

Столе услышал новость, и в ту же секунду зазвонил его мобильник. Он инстинктивно догадался, что между двумя этими событиями есть связь.

Звонил Харри.

— Собрание придется перенести. У нас новое убийство.

— Девочки, о которой говорят по радио?

— Да. Мы, во всяком случае, совершенно уверены, что это девочка.

— Вы не знаете, кто это?

— Нет. Никто не заявлял об исчезновении человека.

— А сколько ей приблизительно лет?

— Невозможно сказать, но, исходя из роста и строения тела, я бы сказал, где-то от десяти до четырнадцати.

— И вы считаете, что это может иметь отношение к нашему делу?

— Да.

— Почему?

— Потому что ее нашли на месте нераскрытого убийства. В баре под названием «Приходи таким, какой ты есть». И потому что… — Харри закашлялся, — она была пристегнута к водопроводной трубе велосипедной цепью за шею.

— О господи!

Он услышал, как Харри снова зашелся кашлем.

— Харри?

— Да.

— Ты в порядке?

— Нет.

— Что-то… что-то не так?

— Да.

— Кроме велосипедного замка? Я ведь понимаю, что это…

— Перед тем как поджечь, он облил ее спиртом. Пустые бутылки находятся на стойке. Три штуки, все одной марки. И это несмотря на то, что здесь большой выбор напитков.

— И это…

— Да, «Джим Бим».

— …твоя марка.

Столе услышал, как Харри прокричал кому-то приказ ничего не трогать. Затем он вернулся к разговору:

— Приедешь на осмотр места преступления?

— У меня пациенты. Может, позже.

— Хорошо, решай сам. Мы пока здесь.

Они повесили трубки.

Столе попытался сконцентрироваться на дороге, заметив, что стал дышать тяжелее. Ноздри его раздувались, грудь поднималась. Он знал, что сегодня будет лечить хуже, чем обычно.

Харри вышел в дверь, ведущую на оживленную улицу, по которой проносились пешеходы, велосипеды, машины и трамваи. Он немного поморгал на солнце после пребывания в темном помещении и стал рассматривать бессмысленное течение жизни, даже не подозревавшей, что всего в нескольких метрах от нее царит настолько же бессмысленная смерть, сидящая на стальном стуле с расплавившимся пластмассовым сиденьем в виде обожженного трупа девочки. И они понятия не имели, кто эта девочка. То есть Харри догадывался, но был не в состоянии думать об этом. Он сделал вдох и решился додумать свою мысль. Потом он позвонил Катрине, которую отправил обратно в Котельную, чтобы она могла оперативно искать информацию в своих компьютерных сетях.

— О пропаже человека так никто и не заявил? — спросил он.

— Нет.

— Хорошо. Тогда проверь, у каких следователей по особо тяжким есть дочери в возрасте от восьми до шестнадцати лет. Начни с тех, кто участвовал в расследовании дела Калснеса. Если найдешь, позвони им и спроси, видели ли они сегодня своих дочерей. Будь с ними поделикатнее.

— Ладно.

Харри положил трубку.

Бьёрн вышел на улицу и встал рядом с ним. Голос его был тихим и мягким, как будто они беседовали в церкви:

— Харри…

— Да?

— Я никогда ничего хуже не видел.

Харри кивнул. Он знал, что пришлось повидать Бьёрну, но был уверен, что он сказал правду.

— Тот, кто это сделал… — Бьёрн поднял руки и сделал быстрый вдох, издал беспомощный звук и снова уронил руки. — Он, твою мать, заслуживает пули.

Харри сжал кулаки в карманах. Он знал, что и это правда. Убийца заслуживал пули. Одной или трех пуль из «одессы», лежавшей в шкафу в Хольменколлене. Не сегодня, а вчера ночью. Когда чертов малодушный экс-полицейский просто пошел и лег спать, потому что решил, что не может быть палачом, пока у него нет личного мотива, пока он не действует ради потенциальных жертв, ради Ракели и Олега или ради себя. Ну что ж. Девочка из бара не будет спрашивать его о мотиве, для нее и ее родителей уже поздно. Черт, черт!

Он посмотрел на часы.

Трульс Бернтсен знал, что Харри охотится на него, он будет готов. Он пригласил его, поманил, устроив убийство в этом месте, унизил, воспользовавшись постоянным ядом алкоголиков «Джим Бим» и велосипедным замком, о котором уже были наслышаны полицейские города. Наслышаны о том, как великий Харри Холе стоял на улице Спурьвейсгата в собачьем ошейнике, прикованный к знаку, запрещающему парковку.

Харри перевел дух. Он мог выложить на стол все карты, рассказать все о Густо, Олеге и мертвых русских, а после этого с помощью «Дельты» штурмом взять квартиру Трульса Бернтсена, и если бы Бернтсену удалось ускользнуть, он мог бы начать широкий поиск, разослав информацию о нем всем, от Интерпола до каждого участкового. Или…

Харри стал вытаскивать из кармана мятую пачку «Кэмела», но не вытащил. Он устал курить.

…Или же он мог сделать именно то, о чем просил его этот дьявол.

Только в перерыве между вторым и третьим пациентами Столе проследил до конца свою мысль.

Вернее, мысли, потому что их было две.

Первой было то, что никто не заявил о пропаже девочки. Девочки в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Родители должны были начать беспокоиться о ней, когда она не пришла вечером домой. Должны были заявить о ее исчезновении.

Во-вторых, он раздумывал о том, как жертва могла быть связана с делами об убийствах полицейских. До сих пор убийца забирал только жизни следователей по особо тяжким, а сейчас, возможно, у серийного убийцы проявилась типичная потребность эскалации напряжения: какой поступок в отношении человека может быть хуже, чем лишение его жизни? Правильно, лишить жизни потомство. Ребенка. Поэтому вопрос заключался в следующем: кто на очереди? Конечно, не Харри, у него не было детей.

И вот в этот момент холодный пот резко и неконтролируемо хлынул из всех пор на объемном теле Столе Эуне. Он схватил лежащий в открытом ящике стола телефон, нашел в списке Аврору и позвонил.

Прозвучало восемь гудков, а потом включился автоответчик.

Конечно, она ему не ответила, она ведь в школе, а там им вполне разумно запрещают пользоваться телефонами.

Как же фамилия Эмилии? Он неоднократно слышал ее, но это была епархия Ингрид. Он подумал, не позвонить ли ей, но решил не беспокоить ее понапрасну и вместо этого стал рыться в компьютерном файле «детский лагерь». И точно, он отыскал множество прошлогодних электронных писем с адресами всех родителей из класса Авроры. Он прочитал список в надежде, что немедленно вспомнит фамилию Эмилии. И вспомнил. Турюнн Эйнерсен. Эмилия Эйнерсен, да, даже запомнить легко. Еще лучше было то, что рядом с электронными адресами всех родителей имелись номера телефонов. Он набрал номер, отметив, что палец его дрожит так, что он едва попадает по кнопкам. Наверное, выпил слишком много или слишком мало кофе.

— Турюнн Эйнерсен.

— Здравствуйте, это Столе Эуне, отец Авроры. Я… э-э, только хотел узнать, все ли хорошо прошло сегодня ночью.

Пауза. Слишком долгая пауза.

— Я имею в виду ночевку, — добавил он. И для полной уверенности добавил: — С Эмилией.

— А, вот вы о чем. Нет, Аврора у нас сегодня не ночевала. Я помню, мы о чем-то таком говорили, но…

— Наверное, я что-то напутал, — сказал Столе и заметил, как осип его голос.

— Да, в наше время трудно упомнить, кто у кого когда ночует, — засмеялась Турюнн Эйнерсен, но в голосе ее звучала озабоченность его проблемой, проблемой отца, не знавшего, где его дочка провела ночь.

Столе положил трубку. Рубашка его промокла почти насквозь.

Он позвонил Ингрид, но услышал автоответчик и оставил сообщение с просьбой перезвонить. Потом он вскочил и выбежал в дверь. Ожидавший приема пациент, женщина средних лет, ходившая на терапию по совершенно непонятным Столе причинам, подняла на него глаза.

— Сегодня придется отменить…

Он хотел назвать ее по имени, но вспомнил его, только когда сбежал вниз по лестнице, распахнул дверь на улицу и понесся к машине, припаркованной на улице Спурьвейсгата.

Харри чувствовал, что слишком сильно сжимает бумажный стаканчик кофе, глядя, как мимо него в стоящую поблизости машину «скорой» проносят закрытые носилки. Он исподлобья поглядывал на собравшуюся рядом стайку жадных до зрелищ людей. Катрина позвонила и сообщила, что об исчезновении девочки так никто и не сообщил и ни у одного из следователей, занимавшихся делом Калснеса, нет дочери в возрасте от восьми до шестнадцати. Тогда Харри попросил ее продолжить поиск по остальным сотрудникам полиции.

Из бара вышел Бьёрн и снял латексные перчатки и шапочку белого, полностью закрывающего тело костюма.

— Результатов анализа ДНК пока нет? — спросил Харри.

— Нет.

Первое, что сделал Харри, когда они прибыли на место преступления, — взял на анализ образец ткани, который с мигалкой был отправлен в Институт судебной медицины. Для проведения полного анализа ДНК требовалось время, но первые цифры кода можно было получить довольно быстро. А им только это и было нужно. Все следователи по особо тяжким, занимавшиеся как тактическими, так и техническими вопросами, зарегистрировали свои ДНК в регистре на случай, если они по неосторожности оставят свои следы на месте преступления. В последние годы регистр был дополнен ДНК полицейских, первыми прибывающих на место преступления и ответственных за оцепление, а также людей, не работающих в полиции, которые теоретически могли оказаться на месте преступления. Простой расчет вероятности говорил, что, если у них будут три-четыре первые цифры кода из одиннадцати, они смогут вычеркнуть из списка большинство полицейских. А с пятью-шестью цифрами — всех. Ну, то есть, если он прав, всех за исключением одного.

Харри посмотрел на часы. Он не знал почему, не знал, что именно им надо успеть, но знал, что у них совсем нет времени. Что у него совсем нет времени.

Столе Эуне оставил машину перед воротами школы и включил аварийку. Он слышал звук собственных торопливых шагов, эхом отдающийся от зданий, окружающих школьный двор. Одинокий звук детства. Звук, напоминающий об опоздании на урок. Или о летних каникулах, когда все уехали из города, а тебя оставили. Он распахнул тяжелую дверь, побежал по коридору; теперь эха не было слышно, только его хриплое дыхание. Вот и дверь в ее класс. Разве нет? В группу или в класс? Вот как мало он знал о ее буднях. Вот как мало он ее видел в течение последнего полугода. Вот сколько он хотел знать. Вот сколько времени с этих пор он будет проводить с ней. Если только, если только…

Харри оглядел помещение бара.

— Замок на двери черного хода открыт отмычкой, — произнес полицейский позади него.

Харри кивнул. Он видел следы взлома вокруг замка.

Отмычка. Полицейская работа. Вот почему сигнализация не сработала.

Харри не видел никаких следов борьбы, ничего не было перевернуто, не валялось на полу, стулья и столы стояли в том же положении, в каком было бы естественным оставить их после окончания рабочего дня. Владелец бара был на допросе. Харри сказал, что ему нет надобности встречаться с ним. Но не говорил, что не хочет встречаться с ним. Он ничем это не объяснил. Не хотел рисковать быть узнанным.

Харри посмотрел на барный стул у стойки и вспомнил, как сидел на нем в тот вечер с непочатым стаканом «Джима Бима» перед собой. Русский подошел сзади и попытался вонзить лезвие своего сибирского ножа в его сонную артерию. Титановый протез кончика пальца Харри помешал ему. Владелец бара испуганно стоял за барной стойкой и просто наблюдал, как Харри дотянулся до штопора. Кровь окрасила пол под ними, как только что открытая перевернутая бутылка красного вина.

— Пока никаких следов, — сказал Бьёрн.

Харри снова кивнул. Конечно нет. Это место было полностью в распоряжении Бернтсена, у него было время, чтобы убрать за собой, прежде чем намочить ее, облить ее… Слово пришло к нему против его желания: замариновать ее.

А потом он зажег зажигалку.

Раздались первые ноты песни «She» Грэма Парсонса, и Бьёрн поднес мобильный к уху:

— Да? Совпадение в регистре? Подожди…

Он достал карандаш и свой бессменный блокнот «Молескин». Харри подозревал, что Бьёрну настолько нравилась патина на обложке, что он вырывал использованные странички из книжки и вставлял в обложку новые листки бумаги.

— Не осужденный, нет, но расследовал убийства. Да, мы, к сожалению, думали, что так может случиться. И его имя?

Бьёрн положил блокнот на барную стойку, готовый записывать. Но кончик карандаша замер:

— Как, ты сказал, зовут отца?

По голосу коллеги Харри понял: что-то случилось. Что-то ужасное.

В то время, когда Столе Эуне распахивал двери в класс, в голове его проносились мысли о том, что он был плохим отцом.

Что он не знает, занимает ли класс Авроры постоянное помещение.

И если занимает, он не уверен, что именно это помещение.

Он был здесь два года назад на дне открытых дверей, когда каждый класс выставлял свои рисунки, модели, собранные из спичечных коробков, глиняные фигурки и прочую чушь, не произведшую на него большого впечатления. Если бы он был хорошим отцом, ему бы понравилось.

Голоса стихли, и на него уставилось множество лиц.

В полной тишине он сканировал молодые нежные лица. Нетронутые, незамаранные лица, которые прожили еще не столько, сколько им отпущено, лица, которым еще предстояло сформироваться, на которых проступит характер, которые с годами превратятся в застывшую маску, соответствующую их личности. Как его лицо. Его девочка.

Глаза Столе узнавали лица, виденные им на классных фотографиях, на снимках с дней рождений, на тех немногочисленных гандбольных матчах, которые он посетил, на праздниках по случаю окончания учебного года. Кое-кого он знал по именам, большинство — нет. Он продолжал свою работу в поисках одного-единственного лица, имя которого формировалось и росло, как рыдание в его горле: Аврора. Аврора. Аврора.

Телефон Бьёрна скользнул в карман. Он стоял без движения у барной стойки спиной к Харри, медленно покачивая головой. А потом он повернулся. Лицо его казалось совершенно обескровленным. Бледным, безжизненным.

— Этого человека ты знаешь, — догадался Харри.

Бьёрн медленно кивнул, как сомнамбула, и сглотнул:

— Это, блин, невозможно…

— Аврора.

Стена лиц удивленно взирала на Столе Эуне. Ее имя слетело с его губ, как всхлипывание. Как молитва.

— Аврора, — повторил он.

Боковым зрением он заметил, как учитель начал двигаться в его сторону.

— Что невозможно? — спросил Харри.

— Его дочь, — сказал Бьёрн. — Это… это просто невероятно.

Глаза Столе застилали слезы. Он почувствовал на своем плече чью-то руку. Увидел, как перед ним кто-то поднимается, идет к нему. Очертания предметов расплывались у него перед глазами, как в кривом зеркале. И все же ему казалось, что этот кто-то похож на нее. На Аврору. Как психолог, он, конечно, знал, что это всего лишь попытка мозга избежать очевидного, наш человеческий способ справиться с тем, с чем справиться нельзя, — солгать. Видеть то, что хочешь видеть. И все же он шептал ее имя:

— Аврора.

И был готов поклясться, что голос принадлежит ей:

— Что-то случилось…

Он даже услышал слово в конце предложения, но не знал, кто его добавил, она или его мозг:

— …папа?

— Почему ты думаешь, что это невероятно?

— Потому что… — сказал Бьёрн, глядя сквозь Харри.

— Ну?

— Потому что она уже давно мертва.