— Всегда оказываешься в щекотливой ситуации, когда тебя раскрывают, — сказал пациент. — Но иногда хуже быть тем, кто раскрывает.

— Раскрывает что? — произнес Столе, сглатывая. — У вас татуировка, ну и что? Это же не преступление. У многих есть… — он кивнул на лицо демона, — такие.

— Да? — спросил пациент, опуская футболку. — Наверное, поэтому после того, как ты ее увидел, видок у тебя был такой, будто ты сейчас ласты склеишь?

— Не понимаю, о чем вы, — сказал Столе сдавленным голосом. — Продолжим разговор о вашем отце?

Пациент громко рассмеялся:

— Знаешь что, Эуне? Когда я пришел сюда в первый раз, мне трудно было понять, обрадовался я или расстроился оттого, что ты меня не узнал.

— Не узнал?

— Мы встречались раньше. Меня обвиняли в одном нападении, а ты приходил, чтобы решить, вменяемый я или нет. У тебя наверняка были сотни таких дел. Ну, в общем, со мной ты проговорил всего сорок пять минут. И все-таки мне бы хотелось произвести на тебя более сильное впечатление.

Столе уставился на него. Он проводил психологическое освидетельствование сидящего перед ним мужчины? Невозможно помнить их всех, но обычно он помнил хотя бы лица.

Два маленьких шрама под подбородком. Ну конечно. Он думал, что они остались после подтяжки лица, но Беата говорила, что Валентин Йертсен, скорее всего, сделал себе обширную пластическую операцию.

— А вот ты произвел на меня впечатление, Эуне. Ты понял меня. Тебя не напугали детали, ты продолжал копать вглубь. Спрашивал о правильных вещах. О болезненных вещах. Как хороший массажист, который знает, где именно зажало мышцу. Ты нашел боль, Эуне. И поэтому я вернулся к тебе. Я надеялся, что ты снова найдешь этот чертов гнойник и вскроешь его, выкачаешь из него дерьмо. Можешь? Или ты растратил свой пыл, Эуне?

Столе кашлянул:

— Я не смогу этого сделать, если вы будете мне лгать, Пол. — Он намеренно протянул звук «о» в имени.

— Но я не лгу, Эуне. Только насчет работы и жены. Все остальное — правда. Ну да, еще имя. А в остальном…

— «Пинк Флойд»? Девушка?

Мужчина, сидящий перед ним, всплеснул руками и улыбнулся.

— А почему вы мне все это сейчас рассказываете, Пол? — «По-о-ол».

— Можешь больше не называть меня так. Можешь звать меня Валентин, если хочешь.

— Вал… как дальше?

Пациент издал короткий смешок:

— Прости, конечно, но артист из тебя никакой, Эуне. Ты прекрасно знаешь, кто я такой. Ты понял это в тот момент, когда увидел в отражении на оконном стекле мою татуировку.

— Почему я должен это знать?

— Потому что я тот, кого вы разыскиваете. Валентин Йертсен.

— «Вы»? «Разыскиваете»?

— Ты забываешь, что мне пришлось сидеть здесь и слушать, как ты с каким-то легавым обсуждал каракули Валентина Йертсена, оставленные на трамвайном стекле. Я еще тогда пожаловался, и ты не взял с меня денег за тот сеанс, помнишь?

Столе на пару секунд прикрыл глаза. Отключился от всего. Уверил сам себя, что Харри скоро будет здесь, он не мог далеко уйти.

— Кстати, поэтому я начал ездить на наши сеансы на велосипеде, а не на трамвае, — сказал Валентин Йертсен. — Я посчитал, что в трамваях будет установлено наблюдение.

— Но вы продолжали ходить ко мне.

Валентин пожал плечами и засунул руку в рюкзак.

— Когда едешь на велосипеде в шлеме и очках, тебя почти невозможно узнать. Да и ты ничего не понял. Ты решил, что я — Пол Ставнес, и баста. А мне были нужны эти сеансы, Эуне. Я правда очень сожалею, что они должны прекратиться…

Эуне чуть не всхлипнул, когда рука Валентина Йертсена показалась из рюкзака. Сталь отразила свет.

— Ты знал, что он называется survival knife? — спросил Валентин. — Немного неверно в твоем случае. Но его можно использовать для самых разных целей. Например, для чего вот это… — кончиком пальца он коснулся зазубрин на лезвии, — многие не понимают, но считают, что это выглядит непривлекательно. А знаешь что? — Он снова улыбнулся едва заметной страшной улыбкой. — Они правы. Когда вот так проводишь ножом по горлу… — он показал, — он цепляется за кожу и рвет ее в клочья. А следующие зубцы рвут то, что под ней. Например, тонкую оболочку кровеносных сосудов. А если это вена, в которой кровь пульсирует под давлением… ну и зрелище, доложу тебе. Но не бойся. Ты этого не увидишь, обещаю.

Столе почувствовал головокружение. Даже понадеялся, что у него случился инфаркт.

— Тогда осталось только одно, Столе. Ничего, что я называю тебя Столе, ну, под конец, так сказать? Итак, каков твой диагноз?

— Диа… диа…

— Диагноз. В переводе с греческого «распознавание», правильно? Что со мной не так, Столе?

— Я… я не знаю, я…

Последовавшее движение было настолько быстрым, что Столе Эуне не успел даже пальца поднять, хотя пытался. Валентин исчез из его поля зрения, а когда он снова заговорил, голос его раздался сзади, прямо возле уха Столе.

— Конечно, ты знаешь, Столе. Ты работал с такими, как я, всю свою профессиональную жизнь. Не совсем такими, как я, разумеется, но с похожими. С бракованным товаром.

Столе больше не видел ножа. Он осязал его своим трясущимся двойным подбородком. Он тяжело дышал носом. Казалось почти неестественным, чтобы человек мог передвигаться с такой скоростью. Столе не хотел умирать. Он хотел жить. Места для других мыслей в голове не осталось.

— С вами… с вами все так, Пол.

— Валентин. Прояви немного уважения. Я стою здесь, собираюсь пустить тебе кровь, а мой член в это время наливается кровью. И ты хочешь сказать, что со мной все в порядке? — Он рассмеялся в ухо Эуне. — Давай. Диагноз.

— Полностью съехал с катушек.

Они оба подняли голову и посмотрели на дверь, откуда донесся голос.

— Время вышло. Можешь заплатить в кассе при выходе, Валентин.

Высокий широкоплечий человек, заполнивший собой дверной проем, вошел в кабинет. Он что-то волочил за собой, и у Столе ушла секунда на то, чтобы понять, что именно. Штанга со штатива в приемной.

— Держись подальше, легавый, — прошипел Валентин, и Столе почувствовал, как нож прижался к его горлу.

— Патрульные машины уже в пути, Валентин. Игра окончена. Ты попался. А теперь отпусти доктора.

Валентин кивнул в сторону открытого окна:

— Что-то не слышу сирен. Вали отсюда, а не то я убью нашего доктора прямо здесь и сейчас.

— Не думаю, — возразил Харри Холе, поднимая железную штангу. — Без него у тебя не будет щита.

— В таком случае, — сказал Валентин, и Столе почувствовал, как он заводит его руку за спину, заставляя его подняться, — я позволю доктору уйти. Вместе со мной.

— Возьми меня вместо него, — предложил Харри Холе.

— С чего это вдруг?

— Я лучше как заложник. Есть риск, что у него случится приступ паники или обморок. К тому же тебе не придется гадать, что я придумаю.

Молчание. Из окна донесся звук. Может, вой сирены вдалеке, а может, и нет. Давление ножа ослабло. И когда Столе уже собирался снова начать дышать, он ощутил укол и услышал звук, как будто перерезают что-то. Это «что-то» упало на пол. Галстук-бабочка.

— Если шевельнешься… — прошипел Валентин над его ухом, после чего обратился к Харри: — Как хочешь, легавый, только сначала выброси эту штангу. Потом встань лицом к стене, ноги на ширине плеч и…

— Знаю процедуру, — произнес Харри, выпустил из рук штангу, повернулся, прислонил ладони к стене, подняв руки, и широко расставил ноги.

Столе почувствовал, как его рука высвободилась из захвата, а в следующий миг увидел, что Валентин уже стоит позади Харри, заламывает ему руку за спину и приставляет к горлу нож.

— Ну пошли, красавчик, — сказал Валентин.

И они вышли за дверь.

И Столе наконец сделал вдох.

С порывом ветра в окно влетел и снова вылетел звук сирены.

Харри увидел испуганное лицо секретаря приемной, когда они с Валентином, как сросшийся двухголовый тролль, не сказав ни слова, прошли мимо нее. На лестнице Харри попытался замедлить шаг, но его тотчас пронзила боль в боку.

— Этот нож вонзится тебе в почку, если ты попробуешь задержать меня.

Харри пошел быстрее. Он пока не чувствовал крови, потому что она была одинаковой температуры с кожей, но он знал, что она течет по его телу под рубашкой.

Вот они спустились вниз, Валентин ударом распахнул дверь и вытолкнул Харри на улицу перед собой, не отрывая ножа от его тела.

Они стояли на Спурьвейсгата. Харри слышал сирены. В их направлении двигался мужчина в черных очках с собакой. Он прошел мимо, не удостоив их взглядом, постукивая по асфальту белой тростью, как кастаньетами.

— Стой здесь, — велел Валентин, указывая на знак «Парковка запрещена», к столбу которого был прикреплен велосипед.

Харри прислонился к столбу. Рубашка становилась липкой, боль в боку начинала пульсировать. Нож, давящий на копчик. Он услышал звон ключей и велосипедного замка. Звук приближающихся сирен. А потом нож исчез. Но прежде чем Харри успел среагировать и отскочить в сторону, его голову дернули назад при помощи чего-то, обмотанного вокруг его шеи. Харри ударился затылком о столб, из глаз его полетели искры, и он начал хватать ртом воздух. Снова зазвенели ключи, давление на горло ослабло, и Харри машинально поднял руку и просунул два пальца между горлом и тем, что было вокруг него. Он понял, что это. Вот черт!

Валентин проехал мимо него на велосипеде. Нацепил очки, отсалютовал ему, приставив два пальца к шлему, и принялся жать на педали.

Его спина с черным рюкзаком исчезала вдали. Сирены не могли быть больше чем в двух кварталах отсюда. Мимо Харри проехал велосипедист. Шлем, черный рюкзак. Еще один. Без шлема, зато с черным рюкзаком. И еще один. Черт, черт. Казалось, что сирены звучат у него в голове. Харри закрыл глаза и вспомнил древнегреческий логический парадокс о приближающемся предмете: вот он находится на расстоянии в один километр, в полкилометра, в треть километра, в четверть, и если правда, что числовой ряд бесконечен, то он никогда не приблизится к тебе вплотную.