Микаэль Бельман видел фигуру над мушкой пистолета. Он прищурил один глаз и медленно отвел курок назад, слушая, как бьется его сердце: спокойно, но мощно. Он чувствовал, как кровь приливает к кончикам пальцев. Фигура не шевелилась, хотя ему казалось, что она двигается. Все потому, что сам он не мог стоять спокойно. Он отпустил курок, сделал вдох и снова сосредоточился. Снова поймал фигуру на мушку. Выстрелил. Увидел, как фигура вздрогнула. Вздрогнула так, как надо. Противник умер. Микаэль Бельман знал, что попал ему в голову.

— Везите труп сюда, мы сделаем вскрытие, — прокричал он, опуская свой «Хеклер и Кох P30L» и снимая защитные наушники и очки.

Он услышал электрический гул и пение провода, по которому к нему плыла фигура, резко остановившаяся в полуметре от него.

— Хорошо, — сказал Трульс Бернтсен, отпустил переключатель, и гул прекратился.

— Нормально, — ответил Микаэль, изучая бумажную мишень, покрытую рваными дырками на торсе и голове, а затем кивнул в сторону мишени со снесенной головой на соседней дорожке: — Но не так хорошо, как у тебя.

— Нормально для аттестации. Слыхал, в этом году ее не прошли десять и две десятых процента.

Трульс натренированными руками сменил свою мишень, нажал на переключатель, и новая фигура с пением двинулась в обратный путь. Она остановилась у металлической пластины с зелеными пятнами в двадцати метрах от них. Микаэль услышал легкий женский смех, донесшийся с одной из дорожек с левой стороны. Он увидел, как две молодые девушки склонились друг к другу и поглядывают на них. Наверняка студентки академии, которые его узнали. Все звуки в этом помещении имели свою частоту, поэтому, несмотря на грохот выстрелов, Микаэль слышал звук рвущейся бумаги и ударов свинца о металлическую пластину позади мишеней. После этого раздавался негромкий металлический звон падающей в коробку пули. Коробки стояли под мишенями и служили для сбора отстрелянных пуль.

— Более десяти процентов наших сотрудников на практике не в состоянии защитить ни себя, ни других. Что начальник полиции думает по этому поводу?

— Не все полицейские имеют возможность так много упражняться в стрельбе, как ты, Трульс.

— У которого так много свободного времени, ты хочешь сказать?

Трульс рассмеялся неприятным хрюкающим смехом. Микаэль Бельман присмотрелся к своему подчиненному и другу детства. Беспорядочно торчащие острые зубы (родители не удосужились выпрямить), красные десны. Все в нем было таким же, как и раньше, но что-то тем не менее изменилось. Может, дело в новой прическе? Или во временном отстранении? Такие вещи способны влиять на людей, которые раньше считались не слишком чувствительными. А может быть, они оказывают воздействие именно на таких людей, на тех, кто не привык постоянно проветривать свои чувства, кто держит их внутри и надеется, что со временем они исчезнут. Вот такие люди могли сломаться. Пустить себе пулю в висок.

Но Трульс казался довольным, он все смеялся и смеялся. Однажды в юности Микаэль объяснил ему, что от его смеха у людей мурашки бегут по коже и ему стоит смеяться по-другому, потренироваться и выработать иной, более обычный и приятный способ смеяться. В ответ Трульс только громче заржал, тыча в Микаэля пальцем. Он направлял в его сторону палец, не произнося ни слова, только пофыркивал и гоготал.

— Разве ты не собираешься спросить меня об этом? — заговорил Трульс, вставляя патроны в магазин своего пистолета.

— О чем?

— О деньгах на моем счете.

Микаэль перенес вес тела на другую ногу:

— Ты поэтому позвал меня сюда? Чтобы я спросил тебя об этом?

— Ты не хочешь знать, как деньги там оказались?

— Зачем мне сейчас мучить тебя вопросами?

— Ты же начальник полиции.

— А ты принял решение держать рот на замке. Я считаю это глупым, но уважаю твое решение.

— Правда? — Трульс вставил магазин на место. — Или ты не мучаешь меня вопросами, потому что уже знаешь, откуда взялись эти деньги, Микаэль?

Микаэль Бельман посмотрел на друга детства. Теперь он это видел. Видел, что именно в нем изменилось. Болезненный блеск. Тот же, что и в юности. Таким же блеском загорались его глаза, когда он злился, когда большие парни в Манглеруде собирались побить болтливого красавчика, укравшего у них Уллу, и Микаэль был вынужден прятаться за спину Трульса. Был вынужден спускать на них гиену. Ободранную, избитую гиену, которой и так приходилось терпеть много издевательств. Так много, что плюс-минус еще одно — не имело значения. Но со временем они усвоили, что терпеть побои — это больно, так больно, что оно того не стоило. Потому что когда глаза Трульса загорались этим блеском, сверканием глаз гиены, это означало, что он готов умереть и что если он вопьется в тебя зубами, то уже никогда ни за что не отпустит. Он сожмет челюсти и будет висеть на тебе, пока ты не упадешь на колени или пока его от тебя не отрежут. С годами Микаэль все реже видел этот блеск в глазах Трульса. Конечно, он появился в тот раз, когда они разбирались в гараже с гомиком. А в последний раз Микаэль заметил его после того, как сообщил Трульсу о временном отстранении. Но вот что изменилось: теперь этот блеск никуда не исчезал. Его глаза сверкали так, словно у него лихорадка.

Микаэль медленно, как бы недоверчиво покачал головой:

— О чем ты сейчас говоришь, Трульс?

— Может быть, деньги не напрямую, но пришли от тебя. Может быть, это ты платил мне все время. Может быть, это ты привел ко мне Асаева.

— Вот теперь мне кажется, что ты надышался пороховыми газами, Трульс. Я никогда не имел ничего общего с Асаевым.

— Может, спросим его об этом?

— Рудольф Асаев мертв, Трульс.

— Как удобно, да? Все, кто мог что-нибудь рассказать, случайно умерли.

«Все, — подумал Микаэль Бельман. — Кроме тебя».

— Кроме меня, — закончил Трульс, ухмыляясь.

— Мне пора, — сказал Микаэль, сорвал свою мишень и сложил ее.

— Ах да, — произнес Трульс. — Мероприятие по средам.

Микаэль застыл.

— Что?

— Просто помню, что ты всегда по средам в это время уходил из офиса.

Микаэль изучающе поглядел на него. Вот что удивительно: несмотря на двадцатилетнее знакомство с Трульсом Бернтсеном, Микаэль так и не был уверен в том, глуп его друг или умен.

— Ясно. Только позволь сказать, что для тебя же будет лучше, если ты станешь держать свои измышления при себе. При нынешнем положении дел это может лишь навредить тебе, Трульс. И возможно, не надо со мной делиться слишком многим. Я могу оказаться в сложной ситуации, если меня вызовут как свидетеля. Понятно?

Но Трульс уже надвинул на уши наушники и повернулся лицом к мишени. Оба глаза за очками широко раскрыты. Вспышка. Две. Три. Казалось, пистолет хочет вырваться из его рук, но хватка Трульса была слишком крепкой. Хватка гиены.

На парковке Микаэль почувствовал, как в кармане завибрировал телефон.

Звонила Улла:

— Ты уже поговорил с санэпидстанцией?

— Да, — ответил Микаэль, который только один раз вспомнил об этом деле и, уж конечно, ни с кем не разговаривал.

— И что они сказали?

— Они сказали, что запах, который тебе мерещится на террасе, может исходить от дохлой мыши или крысы. Но поскольку она лежит в бетоне, то просто сгниет и запах исчезнет. Они не советуют нам ломать террасу.

— Надо было нанять профессионалов, а не Трульса для заливки фундамента.

— Он сделал это ночью, и я его об этом не просил, я же тебе говорил. Ты где сейчас, любимая?

— Встречаюсь с подругой. Ты успеешь домой к обеду?

— Да, конечно. И не думай больше о террасе, хорошо, любимая?

— Хорошо.

Микаэль повесил трубку, подумав о том, что дважды назвал ее любимой, на один раз больше, чем надо. Что теперь его слова будут казаться лживыми. Он включил двигатель, нажал на газ, отпустил сцепление и ощутил приятное давление, прижавшее голову к подголовнику сиденья, когда недавно приобретенная «ауди» стала набирать скорость на пустынной парковке. Он подумал об Исабелле и кое-что ощутил. Уже ощутил прилив крови. И отметил удивительный парадокс: он ни в чем не солгал. Его любовь к Улле никогда не была так сильна, как перед сексом с другой женщиной.

Антон Миттет сидел на террасе с закрытыми глазами и чувствовал, как солнце греет лицо. Весна хорохорилась, но пока проигрывала зиме. Потом он снова открыл глаза, и взгляд его в очередной раз упал на лежащее на столе письмо.

На бумаге был выдавлен синий логотип Драмменского центра здоровья.

Он знал, что в конверте: результаты анализа крови. Он хотел вскрыть его, но снова отложил этот момент и стал смотреть на реку Драмменсельву. После того как они ознакомились с рекламными проспектами новых квартир в Эльве-парке на восточном берегу, в районе Оссиден, у них не осталось сомнений. Дети съехали, а с годами им не становилось легче воевать с неподатливым садовым участком и содержать старый, слишком большой дом в Коннерюде, унаследованный от родителей Лауры. Продажа всего участка и покупка современной, не требующей большого ухода квартиры даст им время и деньги для совершения того, о чем они говорили на протяжении многих лет, — для совместных путешествий. Для поездок в дальние страны. Для того, чтобы пережить вещи, которые наша короткая земная жизнь все же может нам предложить.

Так почему же они никуда не поехали? Почему он и это отложил?

Антон поправил солнцезащитные очки и передвинул письмо. Затем достал телефон из широкого кармана брюк.

Потому ли, что бурные будни без устали сменяли друг друга? Или дело было в панораме Драмменсельвы, такой умиротворяющей и спокойной? Или их тревожили мысли о том, что им предстоит провести так много времени вместе, и они боялись открыть друг в друге и в своем супружестве новые стороны? Или же все из-за того дела, падения, высосавшего из него всю энергию, инициативность, заморозившего его в том существовании, в котором только ежедневные ритуалы были спасением от полного коллапса? А потом случилась Мона…

Антон посмотрел на экран телефона. «ГАМЛЕМ КОНТАКТ НАЦБОЛЬНИЦА».

Под этим заголовком были три позиции. «Вызов». «Послать текстовое сообщение». «Изменить».

«Изменить». У жизни тоже должна быть такая кнопка. И тогда все могло бы быть совсем по-другому. Он бы заявил о той дубинке. Он бы не пригласил Мону в тот раз на кофе. И он бы не заснул.

Но он заснул.

Заснул на дежурстве, сидя на твердом деревянном стуле. И это он, кто с трудом мог заснуть в собственной постели после длинного дня. Это непостижимо. После этого он долго пребывал в полусонном состоянии, и даже лицо умершего и начавшаяся потом суета не смогли разбудить его, наоборот, он стоял там как зомби, с подернутым дымкой мозгом, не в состоянии предпринять что-либо и даже четко отвечать на вопросы. Это не факт, что пациент был бы спасен, если бы он не заснул. Вскрытие не выявило ничего, кроме того, что пациент, скорее всего, скончался от инсульта. Но Антон не выполнил свою работу. И дело было не в том, что кто-нибудь когда-нибудь узнает об этом: он никому ничего не сказал. Но сам-то он знал. Знал, что снова всех подвел.

Антон посмотрел на кнопки телефона.

«Вызов». «Послать текстовое сообщение». «Изменить».

Настал момент. Настал момент что-нибудь предпринять. Поступить правильно. Просто сделать дело, а не откладывать его.

Он нажал на «Изменить». Появились очередные команды.

Он выбрал. Выбрал правильно. «Удалить».

Потом он взял в руки конверт, вскрыл его, вынул листок бумаги и прочитал. Антон поехал в центр здоровья рано утром, сразу после того, как пациента нашли мертвым. Он объяснил, что он полицейский и едет на работу, что он принял таблетку, состава которой не знает, почувствовал себя нехорошо и опасается являться на службу в таком состоянии. Врач сначала хотел просто выдать ему больничный, но Антон настоял на том, чтобы у него взяли анализ крови.

Он пробежал взглядом по тексту. Антон понял не все слова и названия, не понял, что означают написанные рядом с ними цифры, но врач добавил два пояснительных предложения, завершающих короткое письмо:

«Нитразепан содержится в сильнодействующих снотворных. Вам не следует принимать эти таблетки без предварительной консультации с врачом».

Антон закрыл глаза и втянул в себя воздух через сжатые зубы.

Черт.

Его подозрения оправдались. Его опоили. Кто-то его опоил. Интересно как. Кофе. Звук в коридоре. Ящик, в котором оставалась всего одна капсула. Он еще заподозрил, что на крышечке были дырки. Вещество наверняка ввели в кофе, проткнув крышечку шприцем. И злоумышленнику оставалось только ждать, когда Антон придет, чтобы сделать себе усыпляющий напиток — эспрессо с нитразепаном.

Сообщили, что пациент скончался от естественных причин. Или, точнее, что нет никаких оснований считать, будто случилось нечто криминальное. Но важной предпосылкой для этого вывода служила вера в Антона, который поклялся, что к пациенту никто не заходил после последнего визита врача за два часа до того, как у него остановилось сердце.

Антон знал, что ему надо сделать. Он должен заявить. Немедленно. Он взял в руки телефон. Заявить об очередной ошибке, объяснить, почему он сразу же не доложил о том, что заснул. Он посмотрел на экран. На этот раз его не спасет даже Гуннар Хаген. Антон опустил телефон. Он должен позвонить. Только не сейчас.

Микаэль Бельман завязывал галстук перед зеркалом.

— Ты сегодня был хорош, — донесся голос из кровати.

Микаэль знал, что это правда. Он увидел, как позади него Исабелла Скёйен встает и начинает натягивать колготки.

— Это потому, что он умер?

Микаэль набросил на одеяло покрывало из оленьей шкуры. Над зеркалом висели симпатичные рога, а стены украшали произведения саамских художников. В этом крыле гостиницы располагались комнаты, дизайном которых занимались женщины, и комнаты носили их имена. Вот этот номер был оформлен исполнительницей саамских йойков. Единственной проблемой комнаты было то, что вломившиеся сюда японские туристы украли рога. Наверняка у них существует суеверие насчет влияния экстракта из рогов на потенцию. В последние пару раз Микаэль и сам подумывал, не нужен ли ему такой экстракт. Но не сегодня. Может, она и права, может, все дело в облегчении, наступившем после смерти пациента.

— Я не хочу знать, как это случилось, — сказал он.

— А я бы все равно не смогла тебе этого рассказать, — ответила Исабелла, натягивая юбку.

— Давай не будем даже говорить на эту тему.

Она подошла к нему сзади и укусила в шею.

— Не будь таким озабоченным, — хихикнула она. — Жизнь — игра.

— Может быть, для тебя. А на мне по-прежнему висят два убийства полицейских.

— Тебя не ждут перевыборы. А меня ждут. Разве я выгляжу озабоченной?

Микаэль пожал плечами и потянулся за пиджаком.

— Ты пойдешь первой?

Он улыбнулся, когда она дала ему легкий подзатыльник, и услышал, как она направилась к двери.

— Возможно, в следующую среду у меня будут проблемы со временем, — сказала она. — Заседание городского совета перенесли.

— Хорошо, — ответил он, отметив, что именно так оно и есть, хорошо.

Более того, он почувствовал облегчение. Да, самое настоящее облегчение.

У двери Исабелла остановилась и, как обычно, прислушалась к доносящимся из-за нее звукам, чтобы проверить, свободен ли путь.

— Ты меня любишь?

Микаэль открыл рот и посмотрел на свое отражение в зеркале. Посередине лица была черная дыра, из которой не доносилось ни звука. Потом он услышал тихий смех Исабеллы.

— Я шучу, — прошептала она. — Что, испугался? Через десять минут.

Дверь открылась и мягко захлопнулась за ней.

У них существовала постоянная договоренность о том, что один не выходит из номера раньше чем через десять минут после ухода другого. Он уже не помнил, чья это была идея, его или ее. В тот раз, наверное, они опасались встретиться с любопытным журналистом или другим знакомым в холле гостиницы, но до сих пор ничего подобного с ними не случалось.

Микаэль достал расческу и провел ею по чуть-чуть слишком длинным волосам. Кончики их все еще были влажными после душа. Исабелла никогда не принимала душ после секса с ним, говорила, что ей нравится носить на себе его запах. Он посмотрел на часы. Сегодня секс удался, ему даже не пришлось думать о Густо и удалось продлить удовольствие настолько, что если он прождет здесь целых десять минут, то опоздает на встречу с председателем городского совета.

Улла Бельман посмотрела на часы. Их дизайн в 1947 году был разработан компанией «Мовадо». Часы были свадебным подарком Микаэля. Двадцать минут второго. Она снова откинулась на спинку кресла и обвела взглядом холл. Интересно, узнает ли она его, они ведь, строго говоря, виделись всего пару раз. Один раз он придержал ей дверь и представился, когда она забегала к Микаэлю в полицейский участок Стовнера. Очаровательный улыбчивый северянин. Во второй раз, на рождественском празднике в полицейском участке Стовнера, они танцевали, и он прижимал ее к себе чуточку крепче, чем надо. Не то чтобы она возражала, это был невинный флирт, подтверждение ее привлекательности, которое она могла себе позволить. Микаэль ведь находился где-то в этом же помещении, а другие жены тоже танцевали не со своими мужьями. В тот раз не только Микаэль внимательно наблюдал за ними. Тот, другой человек стоял возле танцпола с бокалом в руке. Трульс Бернтсен. Потом Улла спросила Трульса, не хочет ли он потанцевать с ней, но он, усмехнувшись, отказался. Сказал, что танцор из него никудышный.

Рюнар. Она уже давно забыла его имя. С того времени она не видела его и ничего о нем не слышала. До тех пор, пока он не позвонил ей и не спросил, может ли она встретиться с ним сегодня здесь. Он напомнил, что его зовут Рюнар. Улла сначала отказалась, сославшись на нехватку времени, но он сказал, что хочет поведать ей что-то важное. Она попросила его сделать это по телефону, но он настаивал, уверяя, что должен ей кое-что показать. Речь его звучала странно, она не помнила, чтобы он так выговаривал слова, но, может быть, он пытался совместить свой старый северный диалект с восточным столичным, как бывало с людьми из других концов страны, какое-то время прожившими в Осло.

И она ответила: да, она согласна быстро выпить чашку кофе, поскольку все равно поедет в то утро в центр. Это было неправдой. Такой же неправдой, как и ответ, который она дала Микаэлю на вопрос, где она находится. Она тогда сказала, что хочет встретиться с подругой. Она не собиралась ему врать, просто вопрос оказался совершенно неожиданным, и Улла мгновенно поняла, что ей надо было сразу признаться Микаэлю: она договорилась выпить кофе с его бывшим коллегой. Почему же не сказала? Потому что где-то в глубине души подозревала, что эта встреча имеет какое-то отношение к Микаэлю? Она уже жалела, что пришла. Улла снова посмотрела на часы.

Портье уже пару раз бросал на нее взгляд. Она сняла пальто, под которым были свитер и брюки, подчеркивавшие стройность ее фигуры. Она не так часто ездила в центр, поэтому потратила чуть больше времени на макияж и укладку длинных светлых волос, из-за которых манглерудские парни, увидев ее сзади, стремились посмотреть и на фасад, чтобы убедиться, что лицо соответствует красоте волос. По выражению их лиц она понимала, что их ожидания оправдались. Отец Микаэля сказал ей однажды, что она похожа на красотку из группы «The Mamas & the Papas», но она не знала, о ком он говорит, да и не пыталась выяснить.

Улла посмотрела на крутящуюся дверь. Внутрь постоянно входили какие-то люди, но ни у кого не было ищущего взгляда, которого она ждала.

Двери лифта с приглушенным звуком открылись, и оттуда вышла высокая женщина в мехах. Улла подумала, что, если бы какой-нибудь журналист спросил у нее, натуральный ли это мех, она наверняка ответила бы, что нет, потому что политики Рабочей партии не любят гладить избирателей против шерсти. Исабелла Скёйен. Член городского совета, отвечающая за социальную политику. Она была на празднике у них дома после назначения Микаэля. На самом деле они собирались отметить новоселье, но вместо друзей Микаэль пригласил людей, важных для его карьеры. Или «их» карьеры, как он говорил. Трульс Бернтсен был одним из немногих присутствующих, с кем она была знакома, но он не принадлежал к тем людям, с которыми можно проболтать целый вечер. Да и времени у нее не было, у хозяйки всегда множество дел.

Исабелла Скёйен бросила на нее взгляд и продолжила свой путь. Но Улла успела заметить крошечную заминку. Заминку, которая означала, что она узнала Уллу и перед ней возник выбор: сделать вид, что не узнала, или подойти и обменяться парой слов. А последнего ей хотелось бы избежать. Улле же было все равно. Взять, к примеру, того же Трульса. Он в чем-то нравился ей, они выросли вместе, он всегда был добрым и верным. Но ей все равно. Она надеялась, что Исабелла выберет последнее и облегчит жизнь им обеим. К своей радости, Улла увидела, что Исабелла движется по направлению к крутящейся двери. Но внезапно она передумала и развернулась на сто восемьдесят градусов, уже натянув широкую улыбку и включив радостный блеск в глазах. Она подошла к Улле плавной походкой, да, именно плавной. Плывущая в ее сторону Исабелла Скёйен напомнила Улле слишком большую и чрезвычайно выразительную скульптуру на носу галеона.

— Улла! — прокричала она с расстояния в несколько метров, как будто здесь происходила встреча двух давно разлученных подруг.

Улла встала, уже начиная испытывать неловкость при мысли, что ей придется ответить на следующий неизбежный вопрос: «Что ты здесь делаешь?»

— Спасибо за приглашение в гости, дорогая, у вас получился чудесный маленький праздник!

Исабелла Скёйен положила руку на плечо Уллы и потянулась к ней щекой, так что Улле ничего не оставалось, как приложить свою щеку к щеке Исабеллы. Маленький праздник? Да на нем было тридцать два гостя!

— Прости, что мне пришлось рано уйти.

Улла помнила, что Исабелла хорошо набралась в тот раз. И что, пока она сама обслуживала гостей, высокая красивая городская советница на какое-то время удалилась вместе с Микаэлем на террасу. И что Улла на мгновение почувствовала укол ревности.

— Ничего страшного. То, что ты смогла прийти, для нас большая честь, Исабелла.

Улла понадеялась, что ее улыбка не кажется такой натянутой, какой была на самом деле.

Член городского совета, отвечающая за социальную политику, посмотрела на нее сверху вниз изучающим взглядом. Как будто что-то искала. Например, ответ на еще не прозвучавший вопрос: «Что ты здесь делаешь, дружочек?»

Улла решила рассказать ей правду. Ее же она расскажет сегодня вечером Микаэлю.

— Я должна идти, — заявила Исабелла, не делая ни малейшего движения и не сводя взгляда с Уллы.

— Да, ты, конечно, более занятой человек, чем я, — произнесла Улла и с раздражением заметила, что снова издала тот глупый короткий смешок, которого решила всячески избегать.

Исабелла по-прежнему смотрела на нее, и Улле внезапно показалось, что эта посторонняя женщина хочет заставить ее ответить на незаданный вопрос: «Что ты, жена начальника полиции, делаешь в холле „Гранд-отеля“?» Боже мой, неужели она подумала, что Улла встречается здесь с любовником? Неужели она поэтому ведет себя так сдержанно? Улла почувствовала, что улыбка ее перестала быть натянутой, что сейчас она улыбается так, как делает всегда, когда хочет улыбнуться. Она знала, что еще до того, как рассмеяться, она начала улыбаться глазами. До того, как рассмеяться прямо в лицо Исабелле Скёйен. Но зачем ей так поступать? Самым удивительным было то, что ей показалось, будто Исабелла тоже сейчас рассмеется.

— Надеюсь, мы скоро снова увидимся, дорогая, — сказала Исабелла, пожимая руку Уллы своими большими сильными пальцами.

Потом она развернулась и поплыла через гостиничный холл к выходу, где один из швейцаров поспешил помочь ей выйти на улицу. Улла успела заметить, что, перед тем как покинуть гостиницу, Исабелла достала мобильный телефон и набрала номер.

Микаэль стоял у лифта, расположенного в нескольких больших шагах от номера саамской дамочки. Он посмотрел на часы. Прошло всего три-четыре минуты, но этого должно было быть достаточно; в любом случае самое главное — чтобы их не видели вместе. Номер всегда снимала Исабелла. Она приходила за десять минут до него, ложилась в кровать и ждала. Ей так нравилось. А ему так нравилось?

К счастью, от «Гранд-отеля» до городского совета, где его ждет председатель, быстрым шагом идти всего три минуты.

Двери лифта открылись, Микаэль вошел внутрь и нажал на кнопку с цифрой «один». Лифт поехал и почти тут же остановился. Двери открылись.

— Guten Tag.

Немецкие туристы. Пожилая пара. Старый фотоаппарат в коричневом кожаном футляре. Микаэль почувствовал, что улыбается и вообще пребывает в отличном настроении. Он подвинулся. Исабелла оказалась права: ему действительно стало лучше после смерти пациента. Он ощутил, как с длинных волос на затылке упала на шею капля воды, как она покатилась вниз и намочила воротник рубашки. Улла сказала, что для новой должности ему не мешает подстричься покороче, но зачем? Разве тот факт, что он молодо выглядит, не подчеркивает лишний раз главное? То, что он, Микаэль Бельман, самый молодой в истории Осло начальник полиции.

Пара с беспокойством смотрела на кнопки лифта. Их волновала старая проблема: цифра «один» означает этаж, расположенный на одном уровне с улицей, или этаж над ним? Как принято здесь у них, в Норвегии?

— It’s the ground floor, — сказал Микаэль и нажал на кнопку закрытия дверей.

— Danke, — пробормотала женщина.

Мужчина закрыл глаза и стал шумно вдыхать и выдыхать воздух. «Как в подводной лодке», — подумал Микаэль.

Они в тишине погружались в недра здания.

Когда двери открылись и они вышли в холл, по ногам Микаэля пробежала дрожь. Это завибрировал телефон, который в лифте находился вне сети. Он достал аппарат и увидел, что пропустил звонок от Исабеллы. Он уже собрался перезвонить ей, как вдруг его снова сотрясла дрожь. Он получил эсэмэску:

Микаэль резко остановился и огляделся. Слишком поздно.

Прямо перед ним в кресле сидела Улла. Она была красива. Она выглядела более ухоженной, чем обычно. Красавица, застывшая в кресле.

— Привет, дорогая, — выпалил он и сам заметил, как фальшиво прозвучали его слова.

И прочитал по ее лицу, как фальшиво они прозвучали.

В ее взгляде, прикованном к нему, еще были различимы следы замешательства, которое вот-вот сменится чем-то другим. Мозг Микаэля Бельмана работал на полную мощность. Собирал и обрабатывал информацию, искал связи, делал выводы. Он знал, что ему нелегко будет объяснить, почему у него влажные волосы. И что она видела Исабеллу, что ее мозг, совсем как его собственный, молниеносно обрабатывает информацию. Потому что человеческий мозг так устроен. Он неумолимо логичен, когда маленькие кусочки информации внезапно складываются в одну общую картину. И он увидел, как нечто иное пришло на смену замешательству. Знание. Улла опустила глаза, так что, когда он подошел и встал перед ней, ее взгляд уперся ему в живот.

Микаэль едва узнал ее голос, когда она прошептала:

— Ты получил ее эсэмэску слишком поздно.

Катрина повернула ключ в замке и потянула дверь, но та не открылась.

Гуннар Хаген подошел и рванул ее.

Влажный жар и запах затхлости ударили в нос пятерым людям, стоявшим у двери.

— Здесь, — сказал Гуннар Хаген. — Мы ничего не трогали с момента последнего использования.

Катрина вошла первой и нажала выключатель.

— Добро пожаловать в региональное управление Бергена в Осло, — смущенно произнесла она.

Беата Лённ переступила через порог:

— Значит, мы будем прятаться здесь.

Холодный голубой свет люминесцентной лампы освещал квадратную бетонную комнату с серо-синим линолеумом на полу и голыми стенами. В комнате без окон стояли три стола со стульями, на каждом из столов находился компьютер. На одном из столов были также кофеварка с подпалинами и канистра воды.

— У нас будет кабинет в подвале Полицейского управления? — с недоверием произнес Столе Эуне.

— Формально вы находитесь на территории следственного изолятора Осло, — сказал Гуннар Хаген. — Этот подземный ход проходит под парком. Если подняться по железной лестнице за дверью, вы окажетесь в приемнике изолятора.

В ответ прозвучали первые звуки «Рапсодии в стиле блюз» Гершвина. Хаген вынул телефон. Катрина заглянула ему через плечо и увидела, что на дисплее высветилось имя Антона Миттета. Хаген нажал клавишу «Отклонить» и убрал телефон в карман.

— Сейчас у нас будет собрание следственной группы, поэтому бросаю вас одних, — сказал он.

После ухода Хагена четверо оставшихся некоторое время стояли и смотрели друг на друга.

— Жарковато здесь, — заговорила Катрина, расстегивая пальто. — Но батарей не видно.

— Да просто за стенкой находятся котлы центрального отопления всей тюряги, — рассмеялся Бьёрн Хольм, вешая замшевую куртку на спинку стула. — Мы называли этот кабинет Котельной.

— Ты бывал здесь раньше? — Эуне ослабил бабочку.

— Конечно. Тогда наша группа была еще меньше. — Он кивнул на столы: — Трое нас было, как видите. И все равно раскрыли дело, а как же. Но тогда шефом был Харри… — Он посмотрел на Катрину. — В смысле, я не хотел…

— Все нормально, Бьёрн, — ответила Катрина. — Я не Харри, и я здесь не шеф. Хорошо, если формально вы будете отчитываться мне, чтобы у Хагена были развязаны руки. Но мне и себя-то организовать непросто. Начальник у нас Беата. У нее и стаж хороший, и опыт руководства имеется.

Остальные посмотрели на Беату. Та пожала плечами:

— Если все этого хотят, я могу осуществлять руководство в той степени, в которой это будет необходимо.

— Это будет необходимо, — сказала Катрина.

Эуне и Бьёрн кивнули.

— Хорошо, — произнесла Беата. — Давайте начнем. Мобильные у нас работают. Интернет есть. У нас имеются… кофейные чашки. — Она подняла белую кружку, стоявшую за кофеваркой, и прочитала надпись тушью: — Хэнк Уильямс?

— Это моя, — откликнулся Бьёрн.

Она подняла следующую:

— Джон Фанте?

— Это Харри.

— Ладно, тогда распределим задания, — сказала Беата, опуская кружку. — Катрина?

— Я слежу за Интернетом. По-прежнему нет никаких признаков существования ни Валентина Йертсена, ни Юдаса Юхансена. Для того чтобы скрыться от электронного ока, надо проявить немало смекалки. Это подтверждает версию: из тюрьмы бежал не Юдас Юхансен. Он знает, что его поимка не станет первоочередной задачей полиции, и вряд ли стал бы ограничивать свою свободу, полностью уйдя в подполье, только ради того, чтобы не досиживать два месяца своего срока. Валентину, конечно, есть что терять. В любом случае, если один из них жив и если он произведет малейшее колебание в информационном поле, я его засеку.

— Хорошо. Бьёрн?

— Я штудирую отчеты обо всех делах, в которых были замешаны Валентин и Юдас, ищу связи с Триванном или Маридаленом. Люди, всплывающие в нескольких делах, технические улики, которые мы оставили без внимания. Я начал составлять список тех, кто их знавал и может помочь нам в поисках. Те, с кем я успел перекинуться парой слов, охотно говорят о Юдасе Юхансене. А вот о Валентине Йертсене…

— Они боятся?

Бьёрн кивнул в ответ.

— Столе?

— Я тоже просматриваю дела Валентина и Юдаса, но для того, чтобы составить психологические портреты каждого из них. Я также изложу свое мнение о том, может ли каждый из них быть серийным убийцей.

В комнате мгновенно стало тихо. Впервые этот термин был произнесен вслух.

— В данном контексте серийный убийца — это всего лишь технический, механический термин, а не диагноз, — поспешил добавить Столе Эуне. — Это определение лица, которое убило более одного человека и, вероятно, может убить еще. Хорошо?

— Хорошо, — сказала Беата. — Я же просмотрю фотографии и записи всех камер наблюдения из районов поблизости от мест совершения преступлений: с бензоколонок, из круглосуточных магазинов, с фиксаторов скоростного режима. Я уже посмотрела ряд записей по убийствам полицейских, но еще не все. А потом все то же самое по старым преступлениям.

— Работы хватает, — произнесла Катрина.

— Работы хватает, — повторила Беата.

Четыре человека стояли и смотрели друг на друга. Беата подняла кружку с надписью «Джон Фанте» и убрала ее обратно за кофеварку.