Карим сорвал ленту полицейского ограждения и опустился на колени перед дверью склепа, так и оставшейся приоткрытой. Надев перчатки, он сунул руку в щель и резко потянул дверь на себя. Она отворилась. Не колеблясь, сыщик зажег фонарь и скользнул внутрь. Согнувшись под низким сводом, он спустился по ступеням. Луч света заиграл отблесками на черной поверхности воды: струи дождя, попадая в открытую дверь, залили склеп чуть ли не до потолка, образовав настоящее озеро.

Карим сказал себе: «Ну что ж, у меня больше нет выбора». Затаив дыхание, он вошел в воду, разгребая ее правой рукой, по-индейски, и держа фонарик в левой. По мере того как он продвигался вперед, шум дождя становился все глуше, а запахи гнили и плесени, наоборот, усиливались. Сыщик вытянул шею, стараясь держать голову над водой. Он то и дело оскальзывался в жидкой грязи и сплевывал попадавший в рот мусор.

И вдруг в его голову толкнулось сзади что-то твердое. В панике Карим вскрикнул и медленно обернулся, пытаясь взять себя в руки. Рядом с ним на воде, словно лодка, колыхался маленький гроб.

Сыщик мысленно повторил: «У меня больше нет выбора». Он зажал фонарик в зубах и обогнул гроб вплавь, внимательно разглядывая его со всех сторон. Крышка была прикреплена несколькими винтами, но теперь он увидел то, чего не успел заметить в прошлый раз, когда его накрыл сторож. Дерево вокруг винтов было слегка раскрошено, а краска облупилась. Вполне вероятно, что гроб открывали. «У меня больше нет выбора». Карим вытащил из кармана складные клещи-отвертку и начал отвинчивать крышку. Наконец он вынул последний винт. Стукаясь головой о свод (прибывавшая вода уже доходила ему до плеч), он с трудом отодвинул крышку, вытер рукавом глаза и, задержав дыхание, посмотрел в гроб.

Ужас едва не свалил его с ног: детского скелета в гробу не было. Так же, как и следов осквернения. Гроб был до краев заполнен мелкими белыми косточками. Кладбище грызунов. Тысячи высохших скелетиков. Тысячи крошечных остроконечных черепов. Тысячи ребрышек, загнутых, как хищные когти. Тысячи спинных позвонков.

Едва держась на ватных ногах, вцепившись одной рукой в край гроба, Карим протянул другую к этому жуткому костехранилищу. В свете его фонаря миниатюрные скелеты выглядели какими-то доисторическими существами.

И в этот миг за его спиной прогремел голос, заглушивший барабанный стук дождя:

– Зря ты пришел сюда, Карим.

Сыщик яростно сжал кулаки. Ему даже не требовалось оборачиваться, чтобы узнать говорившего. Поникнув головой, едва не касаясь мерзкого содержимого гроба, он прошептал:

– Крозье, только не говорите мне, что вы замешаны в этом деле!

Голос ответил:

– Напрасно я допустил тебя до этого расследования.

Карим искоса взглянул на дверной проем, где четко вырисовывался грузный силуэт его шефа. Крозье держал в руке «манюрен» – ту же модель, что у Ньемана. Шесть пуль в барабане. Запасные обоймы в карманах. За несколько секунд можно расстрелять полную обойму и вставить новую без всякого риска осечки. В общем, все как положено. Лейтенант тоскливо повторил:

– Неужели вы замешаны в этой мерзости?

Крозье молчал. Карим поднял мокрые руки над головой.

– Могу я, по крайней мере, выйти из этого дерьмового склепа?

Крозье повел в сторону револьвером.

– Давай выходи. Только медленно. Очень, очень медленно.

Карим кое-как добрел до ступеней. Он взбирался наверх, а Крозье отступал, держа лейтенанта на мушке. Дождь налетал на них бешеными шквальными порывами. Карим, мокрый насквозь, выпрямился, взглянул на комиссара и спросил:

– Так какова же ваша роль в этом деле? Что вам известно?

Крозье наконец заговорил:

– Это случилось в восьмидесятом году. Когда она приехала, я сразу же ее засек. Это ведь мой город, малыш. Моя территория. А в то время я был практически единственным сыщиком в Сарзаке. Эта женщина, слишком высокая, слишком красивая, собиралась работать у нас учительницей... Я сразу заподозрил, что дело нечисто...

Карим иронически присвистнул:

– Ну как же! Всеведущий Крозье, недремлющее око Сарзака!

– Да-да, не смейся. Я провел небольшое расследование. И обнаружил, что при ней живет ребенок. Мне удалось вызвать ее на откровенность, и она мне все рассказала. Она говорила, что ее ребенка хотят убить демоны.

– Я знаю все это.

– Но ты не знаешь другого: я решил защитить эту семью. Раздобыл им фальшивые документы и...

Кариму почудилось, будто перед ним разверзлась пропасть.

– Кто же были эти демоны?

– Однажды в город явились двое. Они якобы разыскивали старые журналы по всем школам. Эти парни приехали из Гернона – из того города, где прежде работала Фабьенн. И я сразу же понял, что они-то и есть демоны...

– Их имена?

– Кайлуа и Серти.

– Вы смеетесь надо мной: в те времена Реми Кайлуа и Филиппу Серти было лет по двенадцати!

– Их звали иначе. Этьен Кайлуа и Рене Серти. Обоим лет по сорок. Морды бледные, испитые, а глаза горят, как у одержимых.

Карим не смог удержаться от горькой гримасы. Как же он не догадался? Вина «пурпурных» рек лежала на нескольких поколениях. До Реми Кайлуа был Этьен Кайлуа; до Филиппа Серти – Рене Серти. Карим спросил шепотом:

– А дальше?

– Я разыграл перед ними настоящего инквизитора. Проверил документы от корки до корки и все прочее. Но придраться было не к чему, все в ажуре, все по закону. Они уехали, не успев разыскать Фабьенн и ребенка. Так я по крайней мере думал. Однако Фабьенн узнала, что эти парни наведывались в Сарзак, и тотчас решила бежать. И снова я не стал мучить ее лишними расспросами. Мы уничтожили бумаги, касавшиеся ребенка, повырывали листы из школьных журналов – в общем, подчистили все, что смогли... Фабьенн изменила имя ребенка, но...

Карим прервал его. Их разделяла стена колючего ледяного дождя.

– Серти-младший явился сюда в воскресенье ночью; вам известно, что он искал в этом склепе?

– Нет.

Абдуф кивнул в сторону входа.

– Этот проклятый гроб набит крысиными скелетами. От одного их вида рехнуться можно. Что же все это значит?

– Говорю тебе, не знаю. Но ты не должен был открывать гроб. Это неуважение к мертвым...

– К каким еще мертвым? Где они, эти мертвые? Где тело Жюдит Эро? Да и умерла ли она?

– Умерла и похоронена, малыш. Я сам занимался погребением.

Сыщик вздрогнул.

– Так это вы ухаживаете за могилой?

– Да, я. По ночам.

Карим в бешенстве заорал, кинувшись прямо на дуло револьвера:

– Говорите, где она? Где она теперь – Фабьенн Эро?

– Ее нельзя трогать, Карим.

– Комиссар, это дело давно вышло за рамки простого осквернения могилы. Речь идет о нескольких убийствах.

– Знаю.

– Откуда?

– Это уже сообщили по всем телеканалам. И в сегодняшних газетах.

– Значит, вам известно, что речь идет о целой серии зверских преступлений с пытками, увечьями и жуткими инсценировками... Крозье, скажите мне, где можно найти Фабьенн Эро!

Лицо Крозье было неразличимо в темноте, словно у скрывающегося злоумышленника. Он все еще целился в грудь арабу.

– Говорю тебе, ее нельзя трогать.

– Крозье, никто не собирается ее трогать. Но сейчас Фабьенн Эро – единственный человек, способный пролить свет на это проклятое дело. Все, что случилось, свидетельствует против ее дочери, вам хоть это ясно? Все против Жюдит Эро, которая должна была мирно покоиться в этом склепе!

Несколько минут прошло в молчании под унылый шепот дождя, затем Крозье медленно опустил револьвер. Араб затаил дыхание; он понял, что наступил тот самый момент, когда нужно заткнуться и ждать. Наконец комиссар заговорил:

– Фабьенн живет в двадцати километрах отсюда, на холме Эрзин. Я еду с тобой. И если ты ее тронешь, я тебя убью.

Карим с улыбкой отступил назад. Молниеносный оборот вокруг оси, и он ударил каблуком в горло Крозье, отбросив комиссара к соседней могиле.

Араб подошел ближе и нагнулся над распростертым стариком. Он застегнул ему капюшон, усадил, прислонив к какому-то гранитному памятнику, и мысленно попросил у Крозье прощения. Он обошелся с ним жестоко.

Но ему была необходима свобода действий.