Седьмой предрождественский день дышал холодом, который словно железная рукавица хватал людей, быстро и молча спешивших по улицам Осло туда, где можно спастись от стужи.

Харри сидел в красной зоне управления, слушал удручающее заключение Беаты Лённ, стараясь игнорировать газеты на столе. Везде на первой полосе — убийство, везде — зернистая фотография по-зимнему темной площади Эгерторг. С отсылом к той или иной внутренней странице. «Верденс ганг» и «Дагбладет» сварганили материал, который с натяжкой мог сойти за портрет Роберта Карлсена, основанный на скоропалительных беседах с друзьями и знакомыми. «Хороший парень». «Всегда готов помочь». «Трагедия». Харри все внимательно прочитал, не найдя ничего мало-мальски полезного. С родителями никто связаться не сумел, и только «Афтенпостен» цитировала Юна: «Уму непостижимо». Эта короткая реплика была воспроизведена под фотографией парня с недоуменным выражением на лице и взлохмаченными волосами, у дома на Гётеборггата. Подписана заметка старым знакомцем — Рогером Йеннемом.

Сквозь прореху в джинсах Харри почесал ногу и подумал, что зря не надел кальсоны. На работу он пришел в половине восьмого и первым делом заглянул к Хагену спросил, кто возглавит дознание. Хаген посмотрел на него и ответил, что они с начальником уголовной полиции посовещались и решили пока поручить дело ему. Харри не стал допытываться, что значит это «пока», кивнул и ушел.

С десяти часов двенадцать сотрудников убойного отдела плюс Беата Лённ и. Гуннар Хаген (он решил просто «поприсутствовать») сидели на совещании.

И итог, подведенный вчера вечером Tea Нильсен, по-прежнему оставался в силе.

Во-первых, нет очевидцев. Ни один из тех, кто находился на Эгерторг, не видел ничего примечательного. Пленки с окрестных камер наблюдения еще изучались, но толку от них, похоже, не будет. Беседы с персоналом магазинов и ресторанов на Карл-Юханс-гате тоже ничего не дали, никакие другие свидетели о себе не заявляли. Беата, которой накануне вечером переслали из «Дагбладет» фотографии публики, доложила, что на отснятых кадрах либо достаточно крупные планы улыбающихся девчонок, либо это вообще обзорные снимки, слишком крупнозернистые, чтобы разглядеть лица. Она увеличила фрагменты с публикой, стоящей перед Робертом Карлсеном, но не заметила ни оружия, ни чего-либо другого, что помогло бы идентифицировать искомого киллера.

Во-вторых, кроме гильзы, никаких вещественных улик нет, и эксперт-баллистик из криминалистического отдела пришел к выводу, что найденная пустая гильза соответствует пуле, пробившей голову Роберта Карлсена.

А в-третьих, отсутствует мотив.

Беата Лённ закончила, Харри предоставил слово Магнусу Скарре.

— Утром я беседовал с начальницей магазина «Фретекс» на Хиркевейен, где работал Роберт Карлсен, — сказал Скарре, которого судьба, склонная к плохому юмору, наделила слегка скрипучим голосом. — Она была потрясена, сказала, что Роберта все любили, обаятельный парень, всегда в хорошем настроении. Иной раз, правда, опрометчивый. Вдруг возьмет и не придет. Но она не припоминала, чтобы у него были враги.

— Те, с кем беседовал я, дали такую же характеристику, — вставил Халворсен.

Все это время Гуннар Хаген сидел заложив руки за голову и смотрел на Харри с легкой выжидательной улыбкой, словно на иллюзиониста, который вот-вот вытащит из шляпы кролика. Увы. Никаких чудес. Только версии.

— Предположения? — сказал Харри. — Валяйте выкладывайте, после совещания будет поздно.

— Застрелен средь бела дня при всем честном народе, — сказал Скарре. — Так действует только одна лавочка. Это казнь, осуществленная профессионально, для острастки и в назидание другим, у кого долги за наркоту.

— Та-ак, — сказал Харри. — В отделе наркотиков никто слыхом не слыхал про Роберта Карлсена и в глаза его не видал. Он чист, судимостей не имеет, по нашим базам данных нигде не проходит. Кто-нибудь из вас слыхал о безденежных наркоманах, которые ни разу ни на чем не попались?

— Судмедэкспертиза не нашла в анализах крови никаких следов противозаконных веществ, — сказала Беата. — Следов от инъекций и прочих улик также не обнаружено.

Хаген кашлянул, все повернулись к нему.

— Солдат Армии спасения конечно же не замешан в подобных вещах. Продолжайте.

Харри заметил, что на лбу у Магнуса Скарре выступили красные пятна. Скарре — невысокий крепыш, в прошлом гимнаст, гладкие каштановые волосы зачесаны на косой пробор. Один из самых молодых в отделе, заносчивый, амбициозный, себе на уме, он во многом напоминал молодого Тома Волера. Только без особой волеровской смекалки и способностей к полицейской работе. Правда, за последний год самоуверенности у Скарре несколько поубавилось, и Харри решил, что со временем он, возможно, все-таки станет вполне приличным полицейским.

— С другой стороны, Роберт Карлсен, похоже, по натуре был экспериментатор, — сказал Харри. — И нам известно, что в магазинах «Фретекс» работают наркоманы с условным сроком. Любопытство и доступность — скверная комбинация.

— Вот именно, — кивнул Скарре. — А когда я спросил фретексовскую начальницу, была ли у Роберта подружка, она ответила: «Думаю, нет». Хотя несколько раз туда заходила девушка-иностранка, спрашивала его, но слишком уж молоденькая. Откуда-то из бывшей Югославии. Готов поспорить, косовская албанка.

— Почему это? — спросил Харри.

— Косовские албанцы. Наркота, верно?

— Ну-ну, — буркнул Хаген, покачиваясь на стуле. — Все это смахивает на большую предвзятость, молодой человек.

— Правильно, — сказал Харри. — Но наша предвзятость раскрывает дела. Так как основана не на нехватке знания, а на сухих фактах и опыте. И здесь мы, стало быть, оставляем за собой право дискриминировать всех, независимо от расы, вероисповедания и пола. А оправдывает нас только одно: мы дискриминируем отнюдь не исключительно самых слабых с точки зрения общественной позиции.

Халворсен хихикнул. Он это уже слыхал.

— Голубые, религиозно активные люди и женщины, по статистике, более законопослушны, чем гетеросексуальные мужчины от восемнадцати до шестидесяти. Но если ты женщина, лесбиянка да еще, как говорят, косовская албанка, шансы, что ты употребляешь наркоту, выше, чем у говорящей по-норвежски толстухи-рокерши с татуировкой на лбу. Так что если отдавать кому-то предпочтение — а нам иначе нельзя, — то первым делом мы допросим эту албанку. Несправедливо по отношению к законопослушным косовским албанцам? Конечно. Но мы работаем с вероятностями и при ограниченных ресурсах, а потому нам непозволительно отказываться от любой возможной информации. Если опыт покажет, что среди тех, кого мы взяли на таможне в Гардермуэне, непропорционально много инвалидов-колясочников, которые провозят наркоту в телесных отверстиях, то мы поднимем их из кресел, наденем резиновые перчатки и прощупаем каждого. Только в разговорах с прессой об этом умолчим.

— Любопытная философия, Холе. — Хаген огляделся по сторонам, проверяя реакцию остальных, но не смог ничего прочесть на замкнутых лицах. — Давайте вернемся к делу.

— О'кей, — сказал Харри. — Мы продолжим искать орудие убийства, но расширим радиус поисков до шести кварталов. Продолжим также опрос свидетелей и обойдем магазины, которые вчера вечером были закрыты. А пока у нас на руках нет ничего конкретного, не будем тратить время на просмотр видеозаписей с камер наблюдения. Ли и Ли, вы получили адрес и разрешение на обыск квартиры Роберта Карлсена. Гёрбиц-гате, верно?

Ли и Ли кивнули.

— Проверьте также его контору, может, там обнаружится что-нибудь полезное. Изымите всю корреспонденцию и жесткие диски, посмотрим, с кем он поддерживал связь. Я потолковал с Управлением уголовной полиции, они сегодня свяжутся с Интерполом, выяснят, не было ли аналогичных дел в Европе. Халворсен, поедешь со мной в штаб-квартиру Армии спасения. А с тобой, Беата, мне бы надо потолковать после совещания. За дело!

Шарканье стульев и ног.

— Минутку, господа!

Тишина. Все смотрели на Гуннара Хагена.

— Я вижу, кое-кто из вас является на работу в дырявых джинсах и в футболках, которые, как я полагаю, рекламируют футбольный клуб «Волерэнген». Возможно, мой предшественник это одобрял, но я нет. Пресса будет следить за нами как стоглазый Аргус. С завтрашнего дня я хочу видеть одежду без дыр и без рекламы чего бы то ни было. На нас смотрят люди, и мы должны выглядеть как серьезные, нейтральные служащие. Сотрудников в ранге инспектора и выше попрошу остаться.

Комната опустела, остались только Харри и Беата.

— Я намерен издать распоряжение, чтобы все инспекторы отдела со следующего понедельника имели при себе оружие, — сказал Хаген.

Харри и Беата недоверчиво уставились на него.

— Война ужесточается, — сказал Хаген, вздернув подбородок. — Нам необходимо осознать, что в будущем без оружия не обойтись. И руководство должно показывать пример. Оружие — это не чуждый элемент, а естественный рабочий инструмент вроде мобильного телефона или компьютера. Согласны?

— Ну, у меня нет разрешения на ношение оружия, — сказал Харри.

— Это что, шутка? — спросил Хаген.

— Осенью я пропустил стрельбы. Пришлось сдать пистолет.

— Я выдам вам разрешение, это в моей власти. Соответствующую бумагу найдете в почте и получите оружие. Увильнуть никому не удастся. За дело.

Хаген ушел.

— Совсем сбрендил, — сказал Харри. — На кой черт нам оружие?

— Что ж, придется теперь латать джинсы и покупать портупею? — обронила Беата, в ее глазах искрился смех.

— Хм. Я вообще-то хотел бы взглянуть на газетные фото с Эгерторг.

— Пожалуйста. — Она протянула ему желтую папку — Можно спросить у тебя одну вещь, Харри?

— Конечно.

— Зачем ты так делаешь?

— Что делаю?

— Зачем ты защищал Магнуса Скарре? Ты же знаешь, он расист, и сам ты не веришь ни единому слову из того, что говорил про дискриминацию. Просто хотел позлить нового комиссара? Решил с первого дня вызвать к себе неприязнь?

Харри открыл папку.

— Попозже верну.

Он стоял у окна в гостинице «Рэдиссон-САС» на Хольберг-гате, смотрел на белый закоченевший город в рассветных сумерках. Дома низкие, хлипкие, странно думать, что это столица одной из богатейших в мире стран. Королевский дворец — безликая желтая постройка, этакий компромисс между пиетистской демократией и безденежной монархией. Сквозь ветви голых деревьев виден большой балкон. Оттуда король обращается к своим подданным. Он вскинул на плечо воображаемую винтовку, зажмурил один глаз, прицелился. Балкон немедля раздвоился.

Во сне он видел Джорджи.

Когда они встретились в первый раз, Джорджи сидел на корточках возле скулящей собаки. Собака была знакомая, Тинто, но кто этот парнишка, голубоглазый, со светлыми курчавыми волосами? Вместе они уложили собаку в деревянный ящик и отнесли к городскому ветеринару, который жил у реки в сером двухкомнатном домике среди одичавшего яблоневого сада. Ветеринар выяснил, что у собаки болит зуб, только ведь он зубы не лечит. Вдобавок кто ему заплатит за старую больную собаку, которая скоро и остальные зубы растеряет? Лучше усыпить ее, и дело с концом, ни от боли страдать не придется, ни от голода. И тут Джорджи расплакался. Громко, с надрывом, прямо-таки мелодично. А когда ветеринар спросил, почему он плачет, Джорджи ответил, что собака эта, может, Иисус, так ему говорил отец: мол, Иисус иной раз ходит среди нас как один из малых сих, к примеру как бедная несчастная собака, у которой нет ни приюта, ни еды. Ветеринар покачал головой и позвонил дантисту. После уроков они с Джорджи вернулись и увидели весело машущего хвостом Тинто, а ветеринар показал у него в пасти новые темные пломбы.

Хотя Джорджи учился классом старше, после этого они иной раз играли вместе. Ближайшие несколько недель. Потом начались летние каникулы. Осенью же, когда опять начались занятия, Джорджи вроде как забыл его. Во всяком случае, не обращал на него внимания, словно не желал больше иметь с ним дела.

Он забыл Тинто, но не Джорджи. А через несколько лет, во время осады, наткнулся в развалинах на южной окраине города на отощавшую собаку. Она подбежала к нему, лизнула в лицо. Ошейника у нее уже не было, и, только увидев пломбы в зубах, он вспомнил Тинто.

Посмотрел на часы. Автобус в аэропорт отходит через десять минут. Он взял чемодан, последний раз обвел взглядом комнату, удостоверился, что ничего не забыл. Когда открывал дверь, что-то зашуршало. В коридоре на полу возле двери лежала газета. Он оглядел коридор, увидел, что такие же газеты лежат у многих дверей. На первой полосе — фото места происшествия. Он нагнулся, поднял толстую газету с нечитабельным названием, набранным готическим шрифтом.

Ожидая лифта, попробовал читать, но, хотя некоторые слова слегка напоминали немецкий, все равно ничего не понял. Однако же перевернул несколько страниц, нашел место, к которому отсылали на первой полосе. Тут дверь лифта открылась, он решил было сунуть толстую неудобную газету в урну возле лифта. Но в лифте было пусто, и он взял газету с собой, нажал на кнопку нулевого этажа и сосредоточился на фотографиях. Текст под одной из них привлек его внимание. Сперва он не поверил своим глазам. Лифт пришел в движение, и в тот же миг до него с ужасающей ясностью дошло случившееся, даже голова закружилась, и он прислонился к стене. Газета выскользнула из рук, он даже не заметил, как дверь лифта скользнула в сторону.

А когда наконец поднял взгляд, впереди был мрак, и он сообразил, что попал в подвал, а не в холл, который по неведомой причине обозначался здесь как первый этаж.

Он вышел из лифта, двери закрылись. В потемках он присел и попробовал все обдумать, Поскольку все перевернулось с ног на голову. До отправления автобуса восемь минут. Пока есть время принять решение.

— Я пробую рассмотреть кой-какие снимки, — задумчиво сказал Харри.

Халворсен поднял голову, он сидел за столом напротив.

— Да пожалуйста.

— Может, кончишь щелкать? Что это такое?

— Вот ты о чем! — Халворсен посмотрел на свои пальцы, быстро выдохнул и слегка смущенно сказал: — Дурацкая привычка.

— Откуда она?

— Мой отец был фанатом Льва Яшина, русского вратаря шестидесятых.

Харри ждал продолжения.

— И ему хотелось, чтобы я стал вратарем в команде Стейнхьера. Когда я был маленький, он вечно щелкал меня меж глаз. Вот так. Закаливал, чтобы я не боялся мяча. Отец Яшина наверняка поступал так же. Если я не моргал, получал сахарок.

После этих слов в комнате воцарилась полная тишина.

— Фуфло травишь, — сказал Харри.

— Не-а. Коричневый такой, вкусный.

— Я про щелчки. Это правда?

— Само собой. Он постоянно раздавал мне щелбаны. За обедом, и у телевизора, и даже когда ко мне приходили ребята. В конце концов я начал сам себя щелкать. Написал «Яшин» на всех своих школьных сумках, вырезал на парте. До сих пор, если на компьютере или еще где нужен пароль, я использую слово «Яшин». Хотя знаю, что отец мной манипулировал. Понимаешь?

— Нет. Помогли щелбаны-то?

— Мяча я не боюсь.

— Значит, ты…

— Нет. Как выяснилось, футбольным талантом я не обладаю.

Харри прищемил пальцами верхнюю губу.

— Что-нибудь нашел на снимках? — спросил Халворсен.

— Нет, пока ты щелкаешь да разглагольствуешь.

Халворсен медленно покачал головой.

— Мы вроде собирались в штаб-квартиру Армии спасения?

— Вот закончу, тогда и поедем! Халворсен?

— Да?

— Тебе непременно надо так… пыхтеть?

Халворсен захлопнул рот и задержал дыхание. Харри быстро взглянул на него и опять уткнулся в снимки. Халворсену почудилось, что он слегка улыбнулся. Хотя он бы не поручился. Улыбка вмиг исчезла, меж бровей инспектора залегла глубокая складка.

— Поди-ка сюда, взгляни, Халворсен.

Халворсен подошел. Перед Харри лежало два снимка, на обоих — публика на Эгерторг.

— Видишь вот тут, сбоку, парня в шапке, с шейным платком? — Харри показал на зернистое лицо. — Как бы там ни было, он стоит прямо перед Робертом Карлсеном, сбоку от музыкантов, так?

— Ну…

— А теперь смотри сюда. Вот. Та же шапка, та же косынка, но стоит он посередине, прямо напротив музыкантов.

— И что тут особенного? Протолкался в середину, чтоб лучше видеть и слышать.

— А если все было в обратном порядке?

Халворсен не ответил, и Харри продолжил:

— Никто не станет менять место в центре на боковое, чтоб динамик орал в ухо, а группу было не видно. Разве только для этого есть причина.

— Ты имеешь в виду — выстрел?

— Прекрати треп.

— Ладно. Но ведь ты не знаешь, какой снимок сделан раньше. Спорим, он продвинулся в середину.

— На сколько спорим?

— На две сотни.

— Идет. Взгляни на свет под фонарем на обеих фотографиях. — Харри протянул Халворсену лупу. — Замечаешь разницу?

Халворсен медленно кивнул.

— Снег, — сказал Харри. — На снимке, где он сбоку, идет снег. А кончился снегопад только ночью. Значит, этот снимок сделан последним. Надо позвонить Ведлогу в «Дагбладет». Если камера была цифровая, с часами, возможно, мы узнаем точное время, когда был сделан снимок.

Ханс Ведлог из «Дагбладет» по-прежнему предпочитал зеркалки и кассеты с пленкой. Поэтому, к разочарованию инспектора Холе, точное время съемки он назвать не мог.

— Ладно, — сказал Харри. — А позавчера вы снимали во время концерта?

— Да, мы с Рёдбергом, вся музыка — наша.

— Раз вы пользуетесь пленкой, кадры с публикой у вас, наверно, сохранились?

— Конечно. Снимай я цифровой камерой, давно бы их стер.

— Так я и думал. А еще думал попросить вас об одной услуге.

— Да?

— Можете просмотреть позавчерашние кадры, нет ли там парня в вязаной островерхой шапке и черной штормовке. С косынкой на шее. У нас есть одна ваша фотография, где он присутствует. Халворсен отсканирует и перешлет вам, если у вас компьютер под рукой.

Харри услышал, что Ведлог медлит в нерешительности.

— Снимки я, разумеется, прислать могу, но проверять вообще-то задача полиции, а мне, репортеру, не больно-то охота с этим валандаться.

— Мы в цейтноте, понимаете? Ну так как? Переслать вам фото, где указан человек, которого ищет полиция, или нет?

— Это что же, означает, нам позволено использовать сей факт?

— Угу

Голос у Ведлога здорово оживился:

— Я сейчас в лаборатории, так что могу сразу же и проверить. Кадров с публикой полно, стало быть, надежда есть. Пять минут.

Халворсен отсканировал и отправил снимок, а Харри сидел, в ожидании барабаня пальцами по столу.

— Почему ты уверен, что он был там накануне вечером? — спросил Халворсен.

— Ни в чем я не уверен. Но если Беата права и он профи, то наверняка предпринял рекогносцировку, причем в такое время, когда условия примерно совпадают с запланированным моментом убийства. А накануне вечером тоже был концерт.

Пять минут миновали. Но телефон зазвонил только через одиннадцать.

— Ведлог. Извините. Ни шерстяной шапки, ни черной штормовки, ни косынки на шее.

— Черт! — громко и отчетливо воскликнул Харри.

— Сожалею. Переслать вам, чтоб вы сами посмотрели? В тот вечер я направил один софит на публику, там лица видны лучше.

Харри колебался. Время надо использовать с предельной эффективностью, особенно сейчас, в критические первые сутки.

— Пришлите, потом посмотрим, — сказал Харри и, собираясь продиктовать Ведлогу свой электронный адрес, добавил: — Кстати, переправьте эти кадры заодно и Лённ в криминалистический отдел. У нее особенная память на лица, может, она что заметит. — Он дал Ведлогу оба адреса. — Но завтра в газете обо мне ни слова, ладно?

— Само собой, «анонимный источник в полиции». Приятно иметь с вами дело.

Харри положил трубку, посмотрел на изумленного Халворсена:

— О'кей, Младший. Едем в штаб-квартиру Армии спасения.

Халворсен оглянулся на Харри. Инспектор нетерпеливо переминался с ноги на ногу, разглядывая доску объявлений с анонсами приезжих проповедников, расписанием репетиций хора и графиком дежурств. Но вот седовласая женщина в форме закончила телефонный разговор и с улыбкой повернулась к ним.

Харри коротко и быстро изложил суть дела, она согласно кивнула, будто ожидала их визита, и объяснила, куда идти.

Пока дожидались лифта, оба молчали, но Халворсен заметил бисеринки пота на лбу инспектора. Он знал, что Харри недолюбливает лифт. Выйдя из кабинки на пятом этаже, Халворсен чуть не бегом двинулся следом за Харри по желтому коридору, в конце которого виднелась открытая дверь. Харри остановился так резко, что Халворсен едва не налетел на него.

— Привет, — сказал Харри.

— Привет, — отозвался женский голос. — Опять вы?

Высоченная фигура Харри заслоняла дверной проем, и Халворсен не видел, к кем он разговаривает, но отметил, что тон голоса изменился.

— Совершенно верно. Командир на месте?

— Да. Он ждет вас. Заходите.

Следом за Харри Халворсен прошел через маленькую приемную и успел кивнуть миниатюрной девушке за письменным столом. Стены в командирском кабинете были увешаны деревянными щитами, масками и копьями. На заставленных книгами полках стояли деревянные статуэтки и фотографии, изображавшие, как решил Халворсен, семью командира.

— Спасибо, что так быстро нашли для нас время, Экхофф, — сказал Харри. — Это — полицейский Халворсен.

— Трагическая история. — Экхофф стоял за столом, жестом предлагая им сесть в кресла. — Пресса одолевает нас целый день. Рассказывайте, что вам удалось выяснить.

Харри и Халворсен переглянулись.

— До поры до времени мы предпочитаем не вдаваться в подробности, Экхофф.

Брови командира грозно нахмурились, Халворсен беззвучно вздохнул и приготовился к очередной ожесточенной перепалке. Но лицо командира вновь разгладилось.

— Простите, Холе. Привычка. Сидя в кресле начальника, порой забываешь, что не все обязаны давать отчет. Чем могу служить?

— Коротко говоря, хотелось бы узнать ваши соображения насчет возможных мотивов случившегося.

— Что ж, я, конечно, думал об этом. И затрудняюсь назвать какую-либо причину. Роберт был сорвиголова, но парень хороший. Хотя совершенно не такой, как его брат.

— Юн не хороший?

— Не сорвиголова.

— И в каких же беспорядках Роберт был замешан?

— Замешан? Я ничего такого в виду не имел. Просто жил Роберт как-то сумбурно, не то что Юн. Я ведь хорошо знал их отца. Юсеф Карлсен был одним из лучших наших офицеров. Но утратил веру.

— Вы говорили, это долгая история. Можно услышать краткую версию?

— Хороший вопрос. — Командир тяжело вздохнул, посмотрел в окно. — Юсеф работал в Китае во время наводнения. Там мало кто слышал о Господе, а люди мерли как мухи. Согласно Юсефову толкованию Библии, все те, кто не принял Иисуса, не обретут спасения, будут гореть в аду. Они работали в провинции Хунань, распределяли лекарства. Из-за наводнения повсюду плавали гадюки Рассела, кусали людей. Хотя Юсеф и его команда имели хороший запас сыворотки, они, как правило, опаздывали, потому что яд этой гадюки быстро разрушает стенки кровеносных сосудов, отчего у укушенных начинается кровотечение из глаз, ушей и прочих телесных отверстий и в течение одного-двух часов они умирают. Я сам видел действие такого яда, когда был миссионером в Танзании и сталкивался с жертвами укусов древесных гадюк. Жуткое зрелище. — На миг Экхофф закрыл глаза. — Короче говоря, Юсеф с медсестрой давали пенициллин двум близнецам, которые хворали воспалением легких. И тут вошел их отец, в воде на рисовом поле его только что укусила гадюка Рассела. У Юсефа Карлсена была с собой одна ампула сыворотки, и он велел медсестре сделать пострадавшему укол. А сам тем временем вышел по нужде, потому что, как и все, мучился поносом и спазмами желудка. Он присел в воде на корточки, и тут гадюка укусила его в яички, он упал навзничь и так закричал, что все поняли, что произошло. Когда он вернулся в дом, медсестра сказала, что язычник китаец не позволяет ей ввести сыворотку. Раз уж так случилось и Юсеф тоже укушен, он хочет, чтобы укол сделали Юсефу. Ведь, коли Юсеф останется в живых, он спасет еще многих детей, а сам он всего-навсего крестьянин, у которого теперь и хозяйства не осталось. — Экхофф вздохнул. — Юсеф рассказывал мне, что от ужаса даже не подумал отказаться от предложения и позволил медсестре ввести ему сыворотку. А потом заплакал, и китаец-крестьянин пытался его утешить. В конце концов Юсеф взял себя в руки и попросил медсестру спросить у язычника, слышал ли он об Иисусе, но она не успела, штаны крестьянина окрасились кровью, и через секунду он умер.

Экхофф смотрел на них, словно давая им время осмыслить рассказ. Искусная пауза опытного проповедника, подумал Харри.

— Значит, бедный китаец горит в аду?

— Да, согласно Юсефу Карлсену. Вообще-то теперь он отрекся от Писания.

— По этой причине он утратил веру и уехал из Норвегии?

— Так он мне сказал.

Харри кивнул и, глядя на блокнот, который достал из кармана, сказал:

— Значит, теперь Юсеф Карлсен сам будет гореть в аду, поскольку не смог принять этот… этот парадокс с верой. Я правильно выразился?

— Вы ступили на почву теологической проблематики, Холе. Вы христианин?

— Нет. Я дознаватель. Я верю в улики.

— То есть?

Харри взглянул на свои часы и, помедлив, быстро безучастным тоном ответил:

— У меня проблемы с религией, которая утверждает, что вера как таковая — входной билет в Царствие Небесное, а стало быть, идеал — это способность манипулировать собственным разумом, заставив его принять неприемлемое для рассудка. По сути, та же модель интеллектуального подчинения, какую использовали все диктатуры во все времена, идея высшего разума, которая не подлежит доказательству.

Командир кивнул.

— Философское замечание, инспектор. И вы, разумеется, не первый сделали такой вывод. Тем не менее люди куда более умные, чем вы или я, веруют. Вам это не кажется парадоксальным?

— Нет, — сказал Харри. — Я встречаю множество людей, которые гораздо умнее меня. Иные из них отнимают человеческие жизни по причинам, непонятным ни мне, ни вам. Как вы думаете, убийство Роберта может быть выпадом против Армии спасения?

Командир невольно выпрямился в кресле.

— Если вы намекаете на группировки с политическими интересами, то я сомневаюсь. Армия спасения всегда придерживалась политического нейтралитета. Причем весьма и весьма последовательно. Даже во время Второй мировой войны мы не выступали с публичным осуждением немецкой оккупации, но пытались по мере возможности, как и прежде, делать свою работу.

— Поздравляю, — сухо сказал Халворсен и тотчас перехватил предостерегающий взгляд Харри.

— Единственное вторжение, которое мы благословляли, случилось в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом, — невозмутимо продолжал Экхофф. — Шведская Армия спасения решилась тогда оккупировать Норвегию, и в самом бедном рабочем районе Осло, там, где сейчас полицейское управление, появилась первая бесплатная столовая.

— Ну это не причина для злобы, по-моему, — сказал Харри. — Мне кажется, Армия спасения сейчас популярна, как никогда.

— Да как сказать, — вздохнул Экхофф. — Население нам доверяет, это мы, конечно, замечаем. Но с пополнением обстоит не ахти. Нынешней осенью в Офицерском училище в Аскере набралось всего одиннадцать курсантов, а казарма там рассчитана на шестьдесят. Поскольку мы неизменно следуем консервативному толкованию Библии, например касательно проблем гомосексуализма, то, понятно, не пользуемся популярностью ни в одном лагере. Запаздываем мы слегка по сравнению с более либеральными церковными организациями. Но знаете что? По-моему, в наше время перемен вовсе не страшно, если кое-что меняется медленнее. — Он улыбнулся Халворсену и Харри, будто они с ним согласились. — Как бы то ни было, на смену приходят молодые. Со свежим взглядом на вещи, я полагаю. Вот как раз сейчас мы будем назначать нового главного управляющего, и кандидаты на этот пост очень молоды. — Он положил ладонь себе на живот.

— Роберт был из их числа? — спросил Харри.

Командир с улыбкой покачал головой:

— Могу твердо заявить: нет. Среди кандидатов его брат, Юн. Управляющему предстоит распоряжаться значительными ценностями, в частности всей нашей недвижимостью, а Роберт не из тех, кто созрел для такой ответственности. Да и Офицерского училища он не кончал.

— Недвижимость расположена на Гётеборггата?

— Не только. На Гётеборггата проживают лишь кадровые сотрудники Армии, в других же местах, например на Якоб-Оллс-гате, мы поселили беженцев из Эритреи, Сомали и Хорватии.

— Ага. — Харри глянул на блокнот, стукнул ручкой по подлокотнику кресла и встал. — Думаю, мы уже отняли у вас много времени, Экхофф.

— Ну что вы. Дело-то важное. — Он проводил их до двери. — Можно задать вам личный вопрос, Холе? Я где-то видел вас раньше. У меня прекрасная память на лица.

— Может, по телевизору или в газете, — сказал Харри. — Вокруг моей персоны была изрядная шумиха в связи с убийством норвежца в Австралии.

— Нет, фотографии я забываю, я где-то видел вас живьем, вот какое дело.

— Спускайся вниз, подгони машину, — сказал Харри Халворсену, а когда тот ушел, обернулся к командиру: — Не знаю, но однажды вы мне помогли. Подобрали меня зимой на улице, пьяного до бесчувствия. Солдат, который меня нашел, хотел сперва позвонить в полицию, полагая, что они лучше обо мне позаботятся. Однако я сумел объяснить, что работаю в полиции и что меня тогда уволят. Он отвез меня в медпункт, где мне сделали укол и дали проспаться. Так что я у вас в большом долгу.

Давид Экхофф кивнул:

— Я предполагал что-то в этом роде, просто не хотел сам говорить. Что же до вашего «в долгу», то, на мой взгляд, благодарить нас не за что. Это мы будем благодарны, если вы разыщете убийцу Роберта. Бог благослови вас, Холе, и вашу работу.

Харри кивнул, вышел в приемную и на секунду остановился, глядя на закрытую дверь экхоффовского кабинета.

— Вы здорово похожи, — сказал Харри.

— Да? — откликнулся низкий женский голос. — Он был суров?

— Я имею в виду на фото в кабинете.

— Девять лет, — сказала Мартина Экхофф. — Надо же, сумели меня узнать.

Харри тряхнул головой.

— Вообще-то я собирался с вами связаться. Надо поговорить.

— Вот как?

Харри сообразил, как она истолковала его слова, и поспешил добавить:

— Насчет Пера Холмена.

— А там есть о чем говорить? — Она равнодушно пожала плечами, но тепла в голосе поубавилось: — Вы делаете свою работу я — свою.

— Пожалуй, но я… я только хотел сказать, что все было совсем не так, как представлялось на первый взгляд.

— Как же именно?

— Я сказал вам, что мне есть дело до Пера Холмена. А кончилось тем, что я разрушил остатки его семьи. Такова порой бывает моя работа.

Мартина хотела ответить, но тут зазвонил телефон. Она сняла трубку, выслушала звонившего и сказала:

— Церковь Вестре-Акер. В понедельник, двадцатого, в двенадцать часов. Да. — Она положила трубку, принялась листать бумаги. — Все собираются на похороны. Политики, духовенство, знаменитости. Всем хочется быть с нами. Вчера звонил менеджер нашей новой вокальной звезды, предложил, чтобы она спела на похоронах.

— Ну что ж, — сказал Харри, пытаясь собраться с мыслями. — Я…

Снова зазвонил телефон, и он понял, что пора идти, кивнул и шагнул к двери.

— Я записала Уле на четверг, на Эгерторг, — услышал он за спиной. — Да, вместо Роберта. Вопрос в том, сможешь ли ты сегодня вечером подежурить вместе со мной на раздаче бутербродов, в автобусе.

В лифте он тихонько чертыхнулся, потер ладонями лицо. Потом растерянно засмеялся. Как смеются над плохими клоунами.

Робертова контора казалась сегодня почему-то совсем уж крохотной. И по-прежнему неприбранной. Флаг Армии спасения красовался возле замерзшего окна, карманный нож торчал возле стопки бумаги и невскрытых конвертов на письменном столе. Юн сидел за столом, скользил взглядом по стенам. Остановился на фото: он сам и Роберт. Когда это было? Снято в Эстгоре, конечно, но в какое лето? Роберт словно бы старался держаться серьезно и все равно невольно улыбался. Собственная его улыбка выглядела вымученной, натужной.

Он читал сегодняшние газеты. Уму непостижимо: хотя теперь он знал все подробности, речь шла как бы о ком-то другом, не о Роберте.

Дверь открылась. На пороге стояла высокая блондинка в куртке-косухе защитного цвета. Губы узкие, бескровные, глаза жесткие, безразличные, лицо без всякого выражения. За ее спиной виднелся невысокий рыжеволосый парень с пухлой физиономией и ехидной ухмылкой, которая у иных людей будто навсегда приклеена к лицу и которой они встречают и хорошие и плохие дни.

— Кто вы?

— Юн Карлсен, — ответил он и добавил, заметив, что взгляд у нее стал еще жестче: — Брат Роберта.

— Примите соболезнования, — ровным голосом сказала блондинка, шагнула в комнату, протянула руку. — Туриль Ли, полицейская, убойный отдел. — Рука у нее была костлявая, жесткая, но теплая. — А это полицейский Ула Ли.

Парень кивнул, Юн тоже.

— Нам очень жаль, что так случилось, — продолжала полицейская. — Но, поскольку произошло убийство, нам придется опечатать это помещение.

Юн кивнул, снова устремив взгляд на фото на стене.

— Стало быть, мы должны просить вас…

— А-а, да, конечно, — сказал Юн. — Извините, я немного рассеян.

— Вполне понятно, — улыбнулась Туриль Ли. Улыбка была не широкая и сердечная, а чуть заметная, любезная, под стать ситуации. Юн подумал, что они, наверно, не раз сталкивались с подобными вещами, ведь работают с убийствами и прочим. Прямо как священники. И как отец.

— Вы что-нибудь трогали? — спросила полицейская.

— Трогал? Нет, зачем? Просто сидел в кресле.

Юн встал и, сам не зная почему, выдернул из столешницы нож, сложил и сунул в карман.

— Прошу вас. — С этими словами он вышел, тихонько затворив дверь. Уже у лестницы до него вдруг дошло, что он сделал глупость — унес с собой складной нож; он повернулся, решил вернуть его. Но у закрытой двери замер, услышав смеющийся женский голос:

— Ух я и перепугалась! Он похож на брата как две капли воды, я сперва подумала, что вижу призрак.

— Да не похожи они совсем.

— Видел бы ты фото!

Страшная мысль поразила Юна.

Борт SK-655 на Загреб вылетел из ословского аэропорта ровно в 10.40, над озером Хурдал сделал поворот налево и взял курс на юг, на ольборгский навигационный маяк. Поскольку день выдался необычайно морозный, то холодный атмосферный слой, называемый тропопаузой, опустился так низко, что MD-81 вошел в него, еще находясь над центром Осло. А поскольку именно в этом слое самолет оставляет инверсионный след, он — если бы посмотрел вверх, когда, дрожа от холода, стоял возле таксофонов на Йернбанеторг, — мог бы увидеть самолет, билет на который лежал в кармане его верблюжьего пальто.

Сумку он оставил в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале. Ему нужна комната в гостинице. И необходимо выполнить работу. А значит, требуется оружие. Но где взять оружие в городе, не имея никаких контактов?

Он слушал женщину из телефонной справочной службы, которая на певучем скандинавском английском сообщила, что в Осло зарегистрированы семнадцать Юнов Карлсенов и, к сожалению, она не может дать ему все адреса. Но телефон Армии спасения, разумеется, предоставит.

Дама из штаб-квартиры Армии спасения сказала, что у них есть только один Юн Карлсен, но сегодня у него выходной. Он объяснил, что хочет послать рождественский подарок, и спросил, не даст ли она ему домашний адрес.

— Сейчас посмотрю. Гётеборггата, четыре, почтовый индекс ноль-пять-шесть-шесть. Как мило, что кто-то думает сейчас о нем, о бедняге.

— О бедняге?

— Да, ведь вчера застрелили его брата.

— Брата?

— Да, на Эгерторг. Сегодня все газеты пишут об этом.

Он поблагодарил за помощь и повесил трубку.

Кто-то похлопал его по плечу, он резко обернулся.

Картонная кружка в руках у парня все объяснила. Джинсовая куртка, довольно грязная, зато стрижка вполне модная, свежевыбрит, одет прилично, взгляд живой, открытый. Парень что-то сказал, а когда он пожал плечами, показывая, что по-норвежски не понимает, перешел на превосходный английский:

— I'm Kristoffer. I need money for a room tonight. Or else I'll freeze to death.

Все это прозвучало как заученный маркетинговый слоган, короткое, емкое сообщение, которому упоминание имени придавало действенную эмоциональную конкретность. Затем парень широко улыбнулся.

Он покачал головой и хотел уйти, но попрошайка с кружкой заступил дорогу:

— Мистер! Вам когда-нибудь приходилось ночевать на улице и от холода всю ночь плакать?

— Yes, actually I have. — На миг у него возникло безумное желание рассказать, как однажды он четверо суток лежал в мокрой лисьей норе, дожидаясь сербского танка.

— Тогда вам известно, о чем я толкую, мистер.

В ответ он медленно кивнул. Сунул руку в карман, вытащил купюру и не глядя протянул Кристофферу.

— Вы же все равно будете ночевать на улице, верно?

Кристоффер поспешно спрятал деньги в карман, потом кивнул и виновато улыбнулся:

— Я вынужден отдавать предпочтение лекарству, мистер.

— А где вы обычно ночуете?

— Вон там, — показал наркоман длинным тонким пальцем с ухоженным ногтем. — На контейнерном складе. Летом там начнут строить оперу. — Кристоффер опять широко улыбнулся. — Я люблю оперу

— Но ведь сейчас там холодновато, а?

— Сегодня ночью, наверно, пойду в Армию спасения. В Приюте всегда найдется свободная койка.

— Вот как? — Он посмотрел на парня. С виду вполне обеспеченный, ровные зубы сверкали белизной, когда он улыбался. И все же от него веяло тленом. Прислушиваясь, он словно бы слышал чавканье тысяч челюстей, пожиравших изнутри его плоть.