ЧАСТЬ ПЯТАЯ

То утро началось, как и любое утро в июне. Цы проснулся чуть свет, умылся во внутреннем дворике Мина и воздал положенные почести усопшим предкам. Позавтракав, побежал в библиотеку и с головой погрузился в написание отчета, который к вечеру следовало представить в совет профессоров; это был свод методов и приемов для осмотра трупов, который должен был дать представление о его работе в качестве ассистента Мина. Но вскоре юноша с ужасом обнаружил, что забыл вставить в свой отчет несколько ключевых положений из «Чжубин Юаньхоу Цзунлунь» — «Общих рассуждений о причинах и последствиях всех болезней». А сам трактат остался в кабинете Мина.

Цы в раздражении грохнул кулаком по столу. Трактат был ему необходим срочно, но именно в это утро академика неожиданно вызвали в областную управу, и вернется он еще не скоро. Если дожидаться его возвращения, к вечеру с отчетом не управиться. Цы понимал, насколько это дерзостный поступок — проникнуть в личный кабинет профессора без его дозволения. Но ведь ему нужен трактат…

«Это плохая идея».

Цы толкнул дверь и вошел в кабинет Мина. Здесь было темно, так что к стеллажу с книгами он брел почти вслепую.

Сердце юноши бешено колотилось. Пальцы его пядь за пядью ощупывали полку, где обычно стоял «Чжубин Юаньхоу», — и ничего. Пустота. Цы пробрала нервная дрожь.

Он снова проклял свою несчастную судьбу. Но не сдался и начал шарить на соседних полках.

И вот наконец Цы разглядел нужную книгу — она лежала на столе, под другим фолиантом в шелковом переплете. Цы приближался к столу медленно, бесшумно скользя по полу. Вот он протянул руку. Вот прикоснулся к трактату, но робость сковала его движения. Юноша замер в нерешительности.

«Это плохая идея», — повторил он про себя.

Цы уже готов был отступить, когда дверь неожиданно распахнулась. Рука юноши дернулась, книга упала на пол, увлекая за собой и другую, ту, что в шелке.

На пороге стоял Мин. Учитель прошел внутрь и зажег фонарь. Увидев Цы, он удивленно заморгал:

— Что ты тут делаешь?

— Я… мне нужно было заглянуть в «Чжубин Юаньхоу», — выдавил Цы.

— А я тебя предупреждал: не трогай мои вещи! — Мин был вне себя от ярости.

Цы быстро наклонился, чтобы подобрать книги и вручить их владельцу. Шелковый переплет распахнулся, и Цы увидел иллюстрации: голые мужчины в разнообразных позах. Мин поспешил убрать книгу подальше.

— Это трактат по анатомии, — произнес он, как будто оправдываясь.

Цы кивнул, не понимая, отчего это учитель пытается его обмануть.

Он хорошо знал подобные труды — в них никогда не изображались однополые парочки. Юноша еще раз извинился и попросил разрешения выйти.

— Забавно: ты просишь моего дозволения, чтобы выйти, а можно ли войти — ты меня не спрашивал. И возьми свой трактат. Или он тебе больше не нужен?

— Простите меня, господин. Я повел себя как последний дурак.

Мин затворил дверь и велел юноше садиться. И сам сел напротив. Вены на его лице вздулись от гнева; взгляд был исполнен того же чувства.

— Скажи-ка, Цы: ты хоть раз задумывался, отчего это я проявляю к тебе столько заботы?

— Да, много раз. — Цы пристыженно склонил голову.

— Ну так ответь откровенно: думаешь, ты этого заслуживаешь?

Цы насупился еще больше:

— Полагаю, что нет, господин.

— Он полагает! Ты знаешь, где я сейчас был? — Мин почти кричал. — Я ходил в областную управу. Мне было приказано явиться в Императорскую высшую судебную палату, чтобы проконсультировать тамошних судей. А все потому, что некто, похоже, совсем сбился с дороги и совершил преступление столь кошмарное, что его не в состоянии был бы измыслить и самый разнузданный дикарь. Мне было велено явиться ко двору — и знаешь, что я сделал? Я завел разговор о тебе. Да-да, именно о тебе. — Мин горько улыбнулся. — Я рассказал, что в академии сейчас учится поистине исключительный студент. Лучше меня! Молодой человек, наделенный даром невероятной, просто фантастической наблюдательности. И я умолял их — да-да, умолял! — чтобы тебе было дозволено сопровождать меня. Я рассказывал о тебе, как отец, гордящийся своим сыном, я описывал им человека, которому готов доверить заботы о собственном доме и даже о собственной жизни. И чем ты мне платишь? Обманываешь мое доверие? Шмыгаешь в мои покои и роешься в моих книгах? Что еще я должен для тебя сделать, Цы? Отвечай же! Я дал тебе работу, я вытащил тебя из грязи, я тебя защищал и оберегал. Чего же еще я не сделал? — Мин ударил кулаком по столу.

Цы онемел от услышанного. Все тело его дрожало, и пожелай он что-нибудь ответить Мину, он не сумел бы выговорить ни слова. Цы было больно даже от собственных мыслей. Он мог бы сказать, что никогда не вошел бы в кабинет к учителю, если б не отчаянная необходимость. Объяснить, что если бы не его любовь к учению, не благодарность за все, что для него сделано, не чувство долга и искреннее желание оправдать надежды Мина, — он никогда не позволил бы себе вторгнуться в частную жизнь учителя. И что само это столь непростительное вторжение объясняется одним-единственным желанием: не подвести профессора на совете и дать ему возможность, гордясь своим учеником, посрамить тех, кто выступал против него.

Вот только объяснения эти сейчас выплескивались одной лишь соленой влагой в глазах.

Стыдясь своей слабости, Цы молча поднялся, но профессор схватил его за плечо.

— Не так быстро. — Он снова повысил голос. — Я дал судьям слово, что ты явишься ко двору, и так оно и будет. А после этого ты уйдешь. Соберешь свои вещи и навсегда исчезнешь из академии. Я не желаю тебя видеть больше ни минуты.

Мин выпустил его плечо, и это значило: теперь — прочь.

Любой из смертных в здравом рассудке отдал бы руку на отсечение за возможность проникнуть за стены императорского дворца. А вот Цы сейчас отдал бы обе руки — лишь бы добиться приветливого взгляда Мина.

Понурившись, он брел в пыльном облаке, которое поднимал большой судейский кортеж. Они двигались по Императорскому проспекту к холму Феникса. Шествие открывали двое слуг, неистово колотивших в барабаны, возвещая о явлении областного судьи; а тот, раскачиваясь, будто плыл в своем паланкине посреди толпы зевак, жадных до любых зрелищ — в особенности до пыток и казней. Угрюмо опустив голову, Мин шел следом. И каждый раз, глядя на него, Цы терзал себя вопросом: как мог он предать своего учителя?

Мин больше не перемолвился с ним ни словом. Единственное, что он сообщил, даже не глядя на Цы, — это что во дворце их ожидает император Нин-цзун.

Нин-цзун, Сын Неба, Умиротворяющий Предок. Немного было избранных, коим дозволялось простереться перед императором ниц, и еще меньше — тех, кто имел право на него взглянуть. Только ближайшие советники осмеливались к нему подойти, только его жены и дети могли к нему прикоснуться, только его евнухам удавалось на него повлиять. Жизнь императора протекала внутри Запретного Города, за стенами, отгораживавшими его от городской гнили и всеобщего несчастья. Запертый в золотую клетку, Сын Неба тратил жизнь на нескончаемый протокол приемов, церемоний и конфуцианских ритуалов, не имея ни малейшей возможности что-то переменить. Всякий знал, что быть императором — это величайшая ответственность, тяжкая повинность. Его служение исполнено было не радости, но постоянного самопожертвования.

И вот теперь Цы стоит на пороге, отделяющем преисподнюю от небес, — только сам еще точно не знает, где одно, а где другое.

Когда судейский кортеж вступил за стены, перед юношей открылся мир богатства и роскоши. Фонтаны, вырубленные прямо в скале, орошали зеленый сад, по которому бегали косули и чинно вышагивали павлины такой насыщенной синевы, что казалось, их специально подкрасили к прибытию судьи. Между газонами, засаженными пионами, и деревьями с узловатыми стволами весело журчали ручьи; на скатах крыш, колоннах и перилах состязались между собой в пышности блеск золота и яркость киновари. Цы удивили причудливые изгибы крыш — края их как будто стремились вернуться обратно к середине. По мере продвижения глазам юноши открывался потрясающий архитектурный ансамбль: здания были собраны в идеальный квадрат и сориентированы по оси север — юг, они высились грозно и самодовольно, словно исполинские солдаты, уверенные в своей мощи и даже не думающие об обороне. И все-таки по обе стороны дороги, соединявшей ворота во внешней стене с дворцовым ансамблем, частоколом тянулись цепи караульных.

Кортеж в молчании продвигался вперед. А потом остановился перед лестницей, ведущей к первому из дворцов, Павильону приемов, который располагался между Дворцом холода и Дворцом жары. Там под мозаичным портиком их нетерпеливо дожидался полный мужчина с дряблым морщинистым лицом: судя по знакам на его шапочке, то был досточтимый Кан, министр Син бу — страшной Палаты наказаний. Присмотревшись, Цы разглядел пустую впадину на месте его левого глаза. Веко над правым глазом министра нервно подергивалось. Дворцовый распорядитель с угрюмым лицом приступил к церемонии приветствия. Когда протокольные поклоны завершились, он предложил прибывшим следовать за ним. Процессия молча двинулась по нескончаемой галерее. Цы миновал вместе с судейскими несколько залов, украшенных молочно-белыми фарфоровыми вазами, выделявшимися на фоне лакированных алых стен; затем они миновали квадратное помещение с потолком, который своим блеском не уступил бы нефриту; далее их ожидал еще один зал, пусть и не столь пышный, но не менее величественный. Как только все вошли, дворцовый распорядитель повелительно взмахнул рукой:

— Досточтимые эксперты, приветствуйте императора Нин-цзуна! — Распорядитель указал на пустой трон, занимавший самое почетное место в этом зале.

При этих словах все присутствующие простерлись перед троном и ударили головами в пол — будто перед ними действительно восседал император. Тотчас по завершении ритуала чиновник предоставил слово министру Кану. Одноглазый с трудом взобрался на подмостки рядом с троном и внимательно оглядел присутствующих. Цы отметил отпечаток пережитого ужаса на его грозном лице.

— Как вам уже известно, я призвал вас сюда из-за поистине омерзительного дела. Обстоятельства таковы, что вам придется полагаться не столько на проницательность, сколько на чутье. То, что вам предстоит увидеть, выходит за рамки человеческого разумения, принадлежа, скорее, миру чудовищ. Я не знаю, каков он, этот преступник, бросивший нам вызов, — человек ли, зверь или призрак, однако, кем бы он ни был, вы призваны сюда, дабы изловить это мерзостное существо.

Кан спустился с подмостков и направился к следующему залу, который охраняли двое солдат столь же невероятно огромных, сколь и воздетые алебарды в их руках. Но еще больше юношу поразила дверь из черного дерева, на которой были вырезаны десять царей преисподней. Когда дверь открылась, Цы ощутил знакомое зловоние гнилой человеческой плоти.

На входе помощник Кана раздавал пришедшим нитки, пропитанные камфарным маслом; судейские, скатав те в шарики, поспешно засовывали их в ноздри. А потом всех пригласили в Комнату ужаса.

По мере того как эксперты обступали груду окровавленного мяса, любопытство на их лицах сменялось замешательством, а замешательство — паникой. Под саваном легко можно было различить очертания искалеченного тела, напоминавшего человеческое. На ткани проступали алые пятна — там, где у нормального человека находятся грудь и шея. А потом саван резко опадал вниз — у этого тела отсутствовала голова.

По знаку чиновника верховная управительница дворца откинула покров, в зале послышались вздохи и вскрики. Одному из приглашенных стало дурно, другого стошнило. Все гости Комнаты ужаса попятились назад. Все, кроме Цы. Юноша даже глазом не моргнул. Он бестрепетно рассматривал окровавленное тело, которое совсем недавно было женским. Эта нежная плоть, теперь безжалостно изувеченная, напоминала останки животного, которым уже успели поживиться падальщики… Голова была срезана начисто, обрубки пищевода и трахеи свисали из шеи, точно свиные кишки. Ноги тоже были обрезаны на уровне лодыжек. На туловище выделялись две страшные раны: одна открывалась под правой грудью и напоминала глубокий кратер — как будто какой-то зверь проедал это место, пока не добрался до легкого. Вторая рана была еще страшнее, от ее вида у Цы все же закружилась голова: ужасная треугольная прорезь шла от промежности и почти до пупка, обнажая месиво из мяса, жира и крови. Вся «пещера наслаждений» была вырезана подчистую — это наводило на мысль о каком-то загадочном ритуале. Ни головы, ни других отрубленных частей под саваном не было.

Цы неуместно взгрустнулось. Девушка с такими изящными руками никак не заслуживала столь бесчеловечной расправы. Слабый аромат ее духов все еще пытался бороться с гнилостью разложения. Чиновник сделал знак отойти от трупа, Цы повиновался. Кан зачитал экспертам предварительный отчет, составленный по результату первичного обследования, проведенного под руководством верховной управительницы. Помимо того, что Цы и сам успел увидеть, в отчете почти ничего не было, только мелкие детали: приблизительный возраст женщины — около тридцати лет; описание ее грудей и сосков — маленькие и мягкие; кожа — белая и шелковистая. Упоминалось также, что женщина была обнаружена одетой — лежала в переулке поблизости от Соляного рынка. Под конец приводились соображения управительницы по поводу того, какое животное способно так изувечить женщину — предположительно тигр, собака или дракон.

Заслушав этот отчет, судейские разом принялись бормотать, вполголоса обмениваясь первыми впечатлениями; Цы молча покачал головой. Несомненно, верховная управительница многое знает про роды, про ведение хозяйства и устроение праздников, однако вряд ли эта женщина способна отличить укус насекомого от ожога. Но Цы ничем не мог помочь расследованию. Мужчинам решительно запрещено прикасаться к трупам женщин. Таковы установления конфуцианства, и никто в здравом рассудке не станет им противоречить.

Кан тотчас же потребовал, чтобы эксперты высказали свое мнение.

Первым решился выступить судья из областной управы. Он шагнул вперед, медленно обошел вокруг трупа и попросил управительницу перевернуть тело, чтобы увидеть также и спину.

Остальные воспользовались моментом и тоже придвинулись ближе. Женщина осторожно перевернула покойницу, и взорам присутствующих предстала молочно-белая спина без видимых повреждений. Талия убитой была полновата. Ягодицы казались мягкими и рыхлыми. Судья еще раз обошел труп по кругу, то и дело дергая себя за реденькую бородку. Потом осмотрел одежду, которая была на убитой при обнаружения тела. Одежда была самая простая, льняная — из тех, что носит прислуга. Судья почесал голову и обернулся к советнику Кану:

— Досточтимый министр наказаний! При виде столь чудовищного зверства даже слова со страхом слетают с языка. Полагаю, было бы неуместно заново описывать характер и количество ранений, достоверно изученных теми, кто осматривал тело прежде меня. Разумеется, я согласен с моими коллегами в том, что касается нападения чудовища; какого именно — я даже предположить не могу из-за совершенно необычайного характера телесных повреждений. — Судья задумался над следующей фразой. — Однако в свете всех фактов я беру на себя смелость утверждать, что мы столкнулись с одной из сект, практикующих темные искусства ведовства. Быть может, это приверженцы Белого Лотоса, или манихеи, или же христиане-несторианцы, или Посланцы Майтрейи. Мои слова подтверждаются тем, что убийцы, движимые отвратительными страстями, на своем кровавом сборище отрубили ступни этой несчастной, но, не удовлетворившись и этим, потешили свои извращенные желания и свою кровавую похоть, дав какому-то зверю выесть жертве печень. — Судья посмотрел на Кана в ожидании согласия. — Мотивы преступления? Кто угадает побуждения, что порождены вывернутыми наизнанку мозгами этих убийц: обряд инициации, расплата за непослушание, жертва демонам, изготовление чудодейственного эликсира, в состав которого должны входить человеческие органы…

Кан покивал, обдумывая речь судьи. А затем предоставил слово Мину.

Цы внимательно следил за академиком, когда тот не спеша всходил на подмостки. Юноша ловил каждое его слово, каждую тень на лице.

— Досточтимейший министр наказаний, позвольте мне склониться перед вашим величием. — Мин низко поклонился. — Я всего-навсего скромный преподаватель и поэтому не могу даже слов найти для выражения благодарности за то, что вы сочли меня достойным участвовать в расследовании этого кошмарного события. Надеюсь, духи просветлят мой разум и мне удастся хоть немного рассеять тьму, в коей мы пребываем. — (Кан жестом велел академику продолжать.) — Я также хотел бы принести извинения тем, кто мог бы оскорбиться, услышав, что мои предположения расходятся с изложенными ранее. Если такое и впрямь случится, я вверяю себя вашему милосердию.

Мин замолчал, разглядывая спину покойницы. Потом попросил управительницу вернуть тело в первоначальное положение. Увидев вблизи дыру на месте промежности, Мин не сдержал гримасы отвращения. И все-таки он внимательно осмотрел каждую рану. Затем потребовал бамбуковый жезл, чтобы с его помощью покопаться в ранах; Кан это дозволил. Закончив, Мин окинул труп последним взглядом и обернулся к советнику.

— Раны — надежные свидетели, повествующие нам о случившемся. Иногда они сообщают — как; порою — когда; а бывает, даже и почему. Однако мы, здесь собравшиеся, добиваемся справедливого возмездия. Умение исследовать трупы позволяет нам установить, глубока ли рана, преднамеренно нанесен удар или нет, силен преступник или слаб, — однако, чтобы раскрыть преступление, всенепременно требуется проникнуть в побуждения убийцы. — Мин сделал паузу, Кан нервно забарабанил пальцами. — И хотя все это лишь мои умозаключения, я полагаю, что вырезание «пещеры наслаждений» было деянием извращенца. Порыв дурного сладострастия привел к преступлению невиданной жестокости. Я не уверен, что в этом деле замешана какая-то тайная секта. Быть может, отверстие на груди и наводит на эту мысль, но я убежден, что убийца отрезал голову и ступни вовсе не из-за приверженности зловещему культу. Он это сделал, скорее, чтобы затруднить опознание жертвы. Надо думать, любой смог бы узнать эту женщину по лицу. А ступни пришлось удалить потому, что они указывали на ее происхождение или общественное положение.

— Я вас не понимаю, — перебил Кан.

— Эта женщина — не простая крестьянка. Изящество рук, ухоженные ногти и даже ощутимый аромат духов, который до сих пор исходит от тела, — все это говорит нам, что женщина принадлежала к высшему кругу. А вот убийца пытается убедить нас в обратном, для того он и обрядил ее в грубые одежды. — Мин не спеша прошелся по залу. — Всем известно, что женщины знатного происхождения с детства заботятся о своих ступнях, перевязывая их так туго, чтобы они не могли расти. Но мало кто знает, что эта болезненная деформация, превращающая ступни в маленькие кулачки, у каждой женщины проходит по-разному. Скованные повязкой, большие пальцы загибаются кверху, а прочие — к подошве; бинтование продолжается до тех пор, пока не достигается желаемый результат. И для нас важно, что у каждой ее маленькие ножки будут отличаться от любых других. Потому что, хотя благородные дамы никогда не демонстрируют свои «цветки лотоса» прилюдно, они не оставляют ухода за ногами — и этим занимаются служанки. Итак, любую женщину, пусть даже и без лица, легко опознают их служанки — стоит только взглянуть на их ступни. А именно этого и стремился избежать преступник.

— Да, любопытно… А что насчет раны на груди?

— Ах да! Эта странная выемка! Мой досточтимый предшественник говорил о жестокости убийцы — и это факт бесспорный, вот только я не вижу, по какой причине нам следует заключить, что эта рана была нанесена непосредственно после смерти. Да, верно, она напоминает укусы животного, однако не менее верно и то, что любая собака могла выгрызть этот проем, когда труп уже валялся в проулке.

Кан поджал губы. Затем он в задумчивости перевел взгляд с Мина на клепсидру, отмеряющую время.

— Ну что же, господа. От имени императора благодарю вас за усердие. Если вы снова нам понадобитесь, мы сразу же вас призовем, — объявил министр наказаний. — А теперь, будьте так любезны, мой помощник проводит вас к выходу. — Кан уже повернулся к другой двери.

— Прошу прощения, ваше превосходительство! — осмелился нарушить церемонию Мин. — Еще не высказался Толкователь… Я говорил о нем судье управы, и его степенство согласился пригласить его сюда.

— Толкователь? — удивился Кан.

— Толкователь трупов. Мой лучший ученик. — Мин указал на Цы.

— Мне ничего не докладывали об этом. — Министр сурово взглянул на своего приближенного, тот опустил голову. — А что он может помимо того, что уже сделали вы?

— Вероятно, вас это удивит, однако его глаза способны видеть то, что для остальных — потемки.

— Действительно, это меня удивляет. — Кан посмотрел на юношу с таким недоверием, как если бы ему сказали, что тот способен оживлять мертвых. Немного поразмыслив, министр решился. — Ну хорошо, только давайте побыстрее. Что ты можешь добавить?

Цы вышел вперед и достал нож. «Я почти уверен», — шепнул он себе под нос.

И в следующий момент, к изумлению всех собравшихся, он ткнул ножом в живот покойницы.

— Теперь вы понимаете? — спросил Цы, окровавленной рукой раздвигая кишки.

— Что я должен понимать? — выговорил Кан.

— Что перед нами труп мужчины. А не женщины.