Когда хоронили сестру, Цы казалось, будто в этом маленьком гробике сейчас навсегда закапывают в землю часть его души. А та часть, что оставалась с ним, являла собою что-то вроде тела преступника, подвергнутого четвертованию, — кровавое месиво, которому никогда уже не стать единым.

Он плакал, пока не кончились слезы. Только тогда он бросил последнюю горсть земли на ее могилу. Он ощущал себя пустым, точно выеденная скорлупа. Не было вообще никаких чувств — только горечь и разочарование. Вначале умерли сестры. Потом — брат и его родители. А теперь — и младшая сестра.

Никого не было рядом. Только Сюй. Предсказатель шел рядом с повозкой, на которой везли гроб, и пожевывал корешки. Молча ждал, пока Цы рыдал у могильного холмика. Но когда Цы заканчивал раскладывать цветы, предсказатель подошел вплотную и сунул под нос рабскую купчую. Цы вырвал у Сюя из рук бумагу и порвал на тысячу клочков. Однако на Сюя это действие словно бы не произвело впечатления. Он нагнулся, спокойно собрал клочки и принялся аккуратно их складывать, будто желая восстановить документ.

— Не желаешь ли расписаться, Цы? — ухмыльнулся предсказатель. — Скажи мне только одно. Ты всерьез полагаешь, что я соглашусь упустить лучшую сделку в моей жизни?

Цы смерил предсказателя презрительным взглядом. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда вновь услышал голос Сюя.

— Ну и куда ты пойдешь? Без меня ты — ничто. Просто чванливый паренек, умирающий от голода.

— Куда? — не выдержал Цы. — Подальше от тебя и твоей мерзкой жадности. Одно только мое слово — и меня примут в Академию Мина!

Цы почти не мог здраво мыслить. Закончив фразу, он сразу же устыдился того, что ее произнес.

— Ты и вправду считаешь, что так будет? Неслыханная наивность! — Сюй просто потешался. — Я тут же донесу на тебя тому стражу, который приходил на кладбище. А после помочусь на могилку твоей сестры и пойду по девкам развеяться.

Разглагольствования Сюя прервал удар кулаком, стремительный и страшный, как молния. Второй удар вышиб у предсказателя остатки зубов. Цы потряс ушибленной рукой, сдерживая себя, чтобы не раскроить Сюю череп. Предсказатель сплюнул кровью, но самодовольная улыбочка так и не сползла с разбитого лица.

— Ты будешь либо со мной, либо ни с кем.

— Слушай меня внимательно! — рявкнул Цы. — Надевай опять свою распроклятую маску и подбирай крошки, которые тебе достанутся. Ты наверняка сумеешь обмануть достаточно простаков, чтобы заработать себе на жизнь. А если я когда-нибудь узнаю, что ты и впрямь говорил с Гао, я пушу по городу слух о том, как ты издеваешься над несчастными родственниками усопших, и тогда посмотрим, успешно ли пойдут дальше твои дела. — Цы собрался уходить, но повернулся и добавил: — А если я узнаю, что ты тронул хоть ком земли отсюда, я порву тебя надвое и сожру твое сердце.

Он положил еще один цветок на могилу Третьей и пошел прочь с кладбища в направлении Линьаня.

Цы едва видел голые ивы, обдуваемые ветром. Даже их лишенные листвы ветви не казались ему такими неприкаянными, каким чувствовал себя он сам. Холодный дождь проникал сквозь одежду и бил по коже, пока Цы брел, ни о чем не думая, наедине со своей печалью. Дорога вывела его к человечьей толчее, которой он не заметил, но и в огромной толпе ни один человек не обращал внимания на него.

Все утро Цы, сам того не понимая, бродил по кругу вдоль тех же каналов, по тем же переулкам. Он не поднимал глаз. Грязь чавкала под его ступнями и будто поднималась по ногам все выше, грозя задушить. В полдень он наконец остановился, чтобы перевести дух. Попытался оглядеться — и тут до него дошла правда, еще более страшная, чем одиночество. Бессильно привалившись спиной к деревянной колонне, Цы спросил себя: а что ему делать в академии? Разве новые знания вернут ему ту радость, которую давала Третья? Воскресят нежность матери или честь отца, которых он оказался лишен?

Зыбкие воспоминания о сестре, о ее легкой улыбке, о ее живых глазках, блестящих от лихорадки, — все это таяло под дождем, исчезало, превращаясь в серую свинцовую грязь, в безграничное, ужасающее безверие.

Цы подумал о семье. О матушке, об отце, о брате и сестрах… Ему вспомнилось время, когда все они жили счастливо, когда мечтали вместе, передавая свою уверенность в будущем один другому. Время, которое никогда больше не вернется.

Цы сидел, точно каменный, и капли дождя стекали по его лицу, по глазам, застилая реальность дрожащей мутной пеленой; точно так же слепило его душу одиночество. Он так и остался бы здесь, если бы по соседству с ним бесцеремонно не уселся в поисках прибежища нищий юнец без обеих рук; у него оставались лишь две культи, к которым было привязано по мешку, чтобы парень мог таскать зерно. Он улыбался, выставляя напоказ свои беззубые десны, глаза его жмурились от удовольствия. Безрукий признался, что дождь ему нравится, потому что моет лицо. Цы поправил его мешки и вытер лицо своим платком. И тогда ему с поразительной четкостью вспомнилось лицо Третьей — всегда лучезарное, несмотря на терзавшую ее болезнь. Цы понял, что душа Третьей рядом с ним, он ощутил ее присутствие. Может быть, до нее можно было бы даже дотронуться…

Цы погладил безрукого по голове и поднялся. Чувство безнадежности отступило. Если он поторопится, то добежит до Академии Мина еще засветло.

Цы явился даже раньше, чем рассчитывал. Еще поодаль от старинного дворца он увидел беспечных студентов. Их смех звенел между плотными рядами слив, груш и абрикосов, что росли вдоль мощной каменной ограды, окружавшей здание. Плотной единой группой ребята шагали по переулку, ведшему к вратам академии; они болтали о книгах, взятых в библиотеке, и даже делали ставки — кто из них первым сдаст экзамены, открывающие им судейскую карьеру. А позади двое слуг катили тележку, нагруженную фруктами, сластями, еще какими-то яствами… Сердце Цы сжалось. Он спросил себя, действительно ли его место — среди этих выходцев из благородных семейств, отпрысков судей с туго набитой мошной; мальчишки опасливо разглядывали его, будто тревожась, что грязь его одежды способна запятнать их благородное происхождение. Цы отвел взгляд; а те нашептывали что-то один другому и кидали на Цы полные презрения взгляды.

А потом все они исчезли по ту сторону двустворчатых врат, за которыми открывались территории дворца. Внутри царили мудрость и чистота. Снаружи оставались мусор, шум и невежество.

Цы запасся мужеством и вошел за ними следом.

Он уже шагал по фруктовому саду, когда навстречу выбежал человечек с палкой, потрясавший ею, будто хотел прогнать муху. Когда Цы сообщил привратнику о своем намерении увидеться с учителем Мином, тот смерил Цы презрительным взглядом и объявил, что это невозможно. Цы настаивал, утверждая, что его пригласил сам Мин, однако слуга не верил.

— Учитель нищеброда не позовет. — С этими словами привратник толкнул юношу к двери, ведущей прочь из сада академии.

Пятясь назад, Цы заметил укрывшихся за деревьями студентов, которые смотрели на него и смеялись.

Этого он стерпеть уже не мог. Вот его шанс, и он не собирается его упускать. Цы, проворно обогнув привратника, бросился к зданию; за его спиной зазвучали тревожные крики. Юноша миновал порог, пересек первый зал, а в это время к спешащему за ним привратнику уже примкнули десятки добровольных помощников-студентов. Цы затворил за собой дверь и сквозь окно запрыгнул в комнату, где медитировали несколько учащихся. Не успели те что-либо сообразить, Цы пробежал зал насквозь и, оказавшись в библиотеке, столкнулся с группой студентов, углубленных в объемистые ксилографы; драгоценные книги попадали на пол. В библиотеке Цы наконец смог оглядеться. К привратнику, который, натужно дыша, бежал за ним по пятам, присоединялись все новые ловцы. Цы был окружен и загнан. Но вот он увидел лесенку, ведущую к верхнему книгохранилищу, и, прыгая через две ступени, бросился по ней. Дверь, ведшая с верхнего яруса наружу, оказалась заперта. Цы ударил плечом; дверь не поддавалась. Внизу уже собралась внушительная толпа разгневанных студентов, вооруженных чем попало — прутьями, шестами, палками… Первые из них, размахивая своим дрекольем, уже продвигались наверх. Цы прижался спиной к двери и еще раз поднажал; его тело уже предчувствовало жесткий бамбук и хлесткую иву. Он лишь прикрыл руками лицо в ожидании, но ощутил только слабый ветерок пролетевшего мимо удара; дверь от его усилий все-таки распахнулась, и он повалился спиной назад.

И неожиданно, точно воочию узрев бессмертного небожителя, свора ловцов остановила свой натиск.

Цы не сразу понял, в чем дело. Пока не обернулся.

Прямо за его спиной немым, но яростным изваянием стоял академик Мин.

Объяснения Цы не помогли. Мин, выслушав рассказ привратника, распорядился вывести нарушителя порядка вон. И тут же на юношу навалились с полдюжины студентов, стащили его вниз, вышвырнули в сад и предупредили, что в следующий раз столь мягкого обхождения он не дождется.

Цы все еще ворочался в грязи, когда чья-то рука помогла ему встать. Перед ним стоял тот самый привратник. Когда Цы поднялся на ноги, он протянул ему миску с рисом. Цы не понимал, что происходит; у него едва хватило сил поблагодарить этого человека.

— Благодари учителя. — С этими словами привратник указал туда, где располагался кабинет академика Мина. — Учитель сказал, что готов тебя принять завтра, если ты явишься достойным образом.

Цы жадно набросился на пищу, но давно опустевший желудок взбунтовался и отверг щедрый подарок академика. А потом часы до захода солнца потянулись нестерпимо медленно.

Цы ночевал под открытым небом, свернувшись, как собака, у дверей академии. Он почти не спал. Просто прикрывал глаза, представляя Третью, и тем был счастлив. Юноша ничего не мог для нее теперь сделать — оставалось лишь просто почитать ее, как и всех прочих членов своей семьи, и молиться, чтобы дух девочки был доволен и тоже его защищал.

Наутро юношу встряхнула чья-то рука.

Цы увидел того самого привратника, который вчера гонялся за ним с палкой, а теперь улыбался, без тени смущения демонстрируя беззубые десны, и торопил юношу подняться и привести себя в порядок. Цы отряхнулся и убрал волосы под шапочку. Затем он двинулся следом за человечком, семенившим мелкими шажками, будто у него были связаны ноги. Привратник остановился у фонтана, чтобы дать юноше возможность умыться, а потом двинулся дальше по направлению к библиотеке. Войдя, человечек почтительно склонился перед учителем Мином, невозмутимо листавшим какую-то книгу. Заслышав шаги, академик закрыл ее и отложил на стоявший перед ним низкий столик. А потом поднял взгляд и с любопытством воззрился на Цы.

Тот согнулся в поклоне, однако Мин знаком велел ему сесть рядом. Когда Цы уселся, учитель еще долго хранил молчание, внимательно разглядывая своего гостя. Цы, в свою очередь, обратил внимание на светлую кожу и кошачьи усики Мина. На профессоре была все та же куртка из красного шелка, в которую он был облачен при их первой встрече. У Цы, с нетерпением ожидавшего, что скажет Мин, от волнения дрожали пальцы. В конце концов учитель поднялся из-за столика.

— Мальчик-мальчик… Как же мне к тебе обращаться? — Мин принялся прохаживаться. — Прозорливец? Или все-таки просто незваный гость?

Цы покраснел от стыда. Он кое-как сумел пробормотать, что его имя — Цы, однако, когда учитель спросил о фамилии, сразу вспомнил о недостойном поступке отца и о судебном отчете, хранящемся совсем неподалеку от академии. Избегая предсказуемой череды вопросов, юноша предпочел хранить молчание.

— Ну хорошо, стало быть, Цы без роду без племени. Ответь тогда на другой вопрос, — продолжал Мин. — Почему я должен повторять свое предложение человеку, который со странной забывчивостью отказывается от своих предков? В тот день на кладбище мне и впрямь подумалось, что некто, обладающий такой проницательностью, как твоя, не только заслуживает определенного шанса, — я даже рискнул предположить, что он мог бы что-то привнести в непростую науку о мертвых. Однако после твоего вчерашнего вторжения, характерного скорее для обыкновенного бандюги с большой дороги, нежели для достойного юноши, у меня возникли немалые сомнения.

Цы попробовал мыслить с прежней ясностью. Он не мог признаться в своем происхождении, не ставя под удар собственную безопасность, однако ему не хотелось и порождать цепь вранья. Он уже подумал было назваться сиротой, но понял, что и тогда вопросов не избежать. Так пробежали несколько мгновений. В конце концов Цы принял решение.

— Три года назад произошла ужасная катастрофа, величайшее потрясение, которое стерло все мои воспоминания. — Цы не торопясь расстегнул рубаху и предъявил академику шрамы, уродовавшие его грудь. — Я только знаю, что в один прекрасный день очнулся посреди поля. Некая семья подобрала меня и позаботилась о моих ранах, но она уехала на юг, а я постарался добраться до большого города. Эти люди всегда мне твердили, что мое место — здесь.

— Достаточно. — Мин заботливо причесал свои усики. — При всем при том тебе известны методики обнаружения скрытых ран, ты откуда-то знаешь, где татуируют имя преступника, какие ножевые ранения приводят к смерти, а какие нет…

— С той семьей я работал на скотобойне, — нашелся Цы. — Всему остальному — выучился на кладбище.

— Послушай, мальчик. На кладбище можно выучиться только хоронить… или врать.

— Досточтимый господин, я…

— И я еще не сказал ни слова о твоем вчерашнем безобразном вторжении, — прервал его Мин.

— Да этот привратник был просто тупой. Я прямо сказал ему о приглашении, которое получил от вас на кладбище, но он отказывался меня слушать.

— Молчать! Да как ты осмелился оскорблять не знакомого тебе человека? В этих стенах все делают то, что от них требуется, включая этого привратника, которого ты столь необдуманно наградил званием тупицы… — Мин указал ему на книгу, лежащую на столике. — Узнаешь?

Цы присмотрелся. У него перехватило горло; он попытался сглотнуть, но не смог. Он прекрасно ее знал — ведь то была книга его отца. Та самая, которую украли возле канала во время его бегства от Гао.

— Где… где вы ее нашли? — пробормотал Цы.

— А где ты ее потерял? — парировал Мин.

В поисках ответа юноша отвел глаза. Что бы он ни выдумал, Мин это почувствует.

— У меня ее украли, — произнес он наконец.

— Ну да. Так, может быть, этот самый вор мне ее и продал? — снова не растерялся Мин.

Цы молчал. Академик, без сомнения, его узнал. Быть может, ему было известно и о том, что за Цы гоняется стража. Его приход в академию, как ни крути, оказался ошибкой. Юноша положил книгу на низенький стол и вздохнул. Потом поднялся, готовый уходить, однако академик ему не позволил.

— Я купил книгу на рынке, у одного прохвоста. Когда мы встретились на кладбище, твое лицо показалось мне смутно знакомым, однако тогда я тебя еще не узнал. Память у меня уже не та, что прежде, — посетовал он. — Зато еще через неделю, во время обычной моей прогулки по книжному рынку, мое внимание привлек этот томик на лотке, что далеко не из самых достойных. Вот тогда-то я о тебе и вспомнил. Я подумал, что рано или поздно ты объявишься, и поэтому приобрел книгу. — Мин нахмурился и провел по лицу ладонью; несколько раз глубоко и размеренно вздохнул, будто раздумывая, что предпринять. И вновь предложил юноше сесть. — Милый мальчик! Возможно, мне придется об этом пожалеть, но, несмотря на твою ложь и на то, что весомые причины, которые, полагаю, у тебя для нее имеются, могут оказаться еще хуже лжи… я оставляю свое предложение в силе и намерен предоставить тебе шанс. — Мин положил руку на книгу. — Нет сомнения, ты наделен исключительными способностями, и было бы по-настоящему жаль, если бы они расточались на пустяки. Итак, если ты действительно готов делать то, что тебе будет велено… — Учитель протянул ему отцовскую книгу. — Держи. Она твоя.

Цы принял дар, внутренне содрогнувшись. Он до сих пор не понимал, почему академик Мин принимает его в ученики, но из того, что он говорил, следовало, но крайней мере, что он ничего не знает о Гао. Цы повалился ниц, но учитель заставил его подняться.

— И не надо слов благодарности. Ты должен будешь доказывать ее делом день за днем.

— Вам не придется раскаиваться, господин.

— Надеюсь на это, мальчик. Очень надеюсь.

Цы познакомился с будущими своими однокашниками в Зале важных дискуссий, роскошном помещении, обитом липовым деревом, где, как правило, проходили общие дебаты и экзамены. Как велел ритуал, преподаватели и студенты, разделенные на группы соответственно дисциплинам, выстроились в безупречном порядке, чтобы своими глазами оценить кандидата и высказать свои замечания. Цы стоял посреди зала в перекрестии сотни взглядов, стараясь, чтобы никто не заметил ни дрожи его рук, ни того, как трепещет он сам.

В почтительной тишине академик Мин вступил на старый деревянный помост, царивший над залом. Учитель поднялся по лесенке, склонился перед преподавателями, потом повторил свой поклон перед студентами в знак благодарности за то, что они пришли. Затем рассказал о том, что случайно повстречал Цы на кладбище, — и это сразу позволило ему перейти к описанию особого таланта Цы, который он охарактеризовал как редкостную смесь чародейства, знахарства и реальных глубоких познаний. Самого же Цы он назвал Толкователем трупов, чья непритязательная внешность и, быть может, грубые манеры — он подчеркнул это «быть может» — в процессе обучения будут облагорожены и отточены, так что талант его заблистает, словно мастерски ограненный камень. В силу этих причин Мин ходатайствовал о временном предоставлении Цы комнаты, пустующей после отъезда заболевшего студента, чтобы Цы получил возможность усовершенствовать образованием качества, присущие ему от природы.

К вящему изумлению Цы, когда присутствующие стали спрашивать о происхождении кандидата, Мин, словно и впрямь ему поверил, серьезно повторил рассказ о катастрофе, из-за которой юноша утратил память, продолжая говорить о его прошлом исключительно как о прошлом могильщика, разрезателя мертвечины и предсказателя.

Представив нового студента, Мин жестом подозвал Цы на помост. Пришло время отвечать на вопросы. Цы пытался найти на многочисленных лицах хоть тень доброжелательности, однако внизу стояли словно ряды статуй. Сначала ему задавали вопросы по классическим сочинениям, потом — о законах, какой-то преподаватель с заднего ряда поинтересовался его познаниями в поэзии. В конце концов, после целой серии нелестных замечаний, взял слово сухопарый густобровый профессор:

— Сказать по правде, наш коллега Мин, ослепленный твоим искусством строить гипотезы, без колебаний охарактеризовал тебя самым лестным образом. И я его за это не осуждаю… — Профессор запнулся, подыскивая нужные слова. — Порою бывает сложно отличить блеск золота от сверкания жестянки. Вот только, по-видимому, правдоподобие твоих предположений навело моего коллегу на мысль, что перед ним — особое существо, человек просветленный, способный без труда пренебрегать теми, кто посвятил познанию всю свою жизнь. Все это, конечно, меня не удивляет. Мин известен своей странной одержимостью почками, внутренностями и вообще всякой требухой — в противовес тому, что воистину достойно ученого: литературе и стихосложению. Вообще-то, — профессор обернулся к юноше, — раздражение вызывают даже не столько твои ошибочные ответы, сколько сам твой подход. Тебе надлежит знать: раскрытие преступлений и последующее исполнение правосудия куда сложнее, чем простые гадания о том «что?» и «как?». Свет истины возгорается лишь при осознании мотивов, побуждающих к действиям, при проникновении в суть всех тревог, ситуаций, причин… А этого не увидеть ни в ранах, ни в кишках. Для этого необходимо иметь представление об искусстве, о живописи, о каллиграфии.

Профессор завершил свою речь. Цы молча смотрел на него. Отчасти юноша признавал его правоту, однако его полного презрения к медицине никак не мог принять. Если, что не раз бывало, естественную смерть не отличать от насильственной, то как же, черт подери, вершить правосудие? Цы продумал ответ и заговорил.

— Досточтимый профессор! — с подчеркнутой вежливостью начал он. — Я здесь вовсе не для того, чтобы победить в каком-либо сражении или состязании. Я не намерен ни превозносить мои ничтожные навыки, ни умалять те великие познания, которыми обладают учителя и студенты академии. Я всего-навсего желаю учиться. Учению неведомы стены, границы и любые пределы. Неведомы ему также и предрассудки. Если вы позволите мне поступить в академию, заверяю, что буду работать так же старательно, как и любой другой студент, и даже оставлю в покое — если возникнет такая необходимость — все эти внутренности и кишки, которые вам столь не милы.

Полный, мягкотелый профессор с обвислым ртом поднял руку, прося слова. Он тяжело и одышливо отдувался; несколько шагов, которые пришлось проделать толстяку, совсем сбили его дыхание, как будто он забрался на гору. Сцепив руки на животе, профессор внимательно уставился на Цы:

— Насколько мне известно, вчера ты запятнал доброе имя академии, ворвавшись в здание, подобно дикарю. Этот случай заставил меня припомнить историю о человеке, про которого соседи отзывались так: «Ну ладно, он разбойник, зато знали бы вы, какой он великолепный флейтист!» На что я ответил: «Ну ладно, он великолепный флейтист, но все-таки разбойник!» — Тонкий язык профессора увлажнил мясистые губы, пальцы почесали жирную шею. Толстяк медленно склонил голову, точно размышляя, что бы еще добавить. — Где правда, Цы? То ли, что молодой человек нарушает правила, но зато умеет обследовать трупы? Или то, что молодой человек умеет обследовать трупы, но зато нарушает правила? Скажу и больше. Почему мы должны допускать в столь уважаемую академию бродягу вроде тебя?

Цы вздрогнул. Он для себя заранее решил, что Мин, как директор академии, в силах навязать свое мнение всем прочим учителям, но в сложившихся обстоятельствах предпочел изменить свою речь.

— Досточтимый учитель. — Юноша снова поклонился. — Умоляю вас простить мое неприемлемое поведение. Я совершил постыдное деяние, которое можно объяснить лишь моей неопытностью, бессилием и отчаянием. Я понимаю, что слова мало чего стоят и что в любом случае я должен доказать своими поступками, что достоин вашего доверия. Но чтобы привести ряд доказательств, я, в свою очередь, прошу вашего дозволения меня выслушать.

Юноша снова поклонился и обернулся к остальной части аудитории.

— Людям свойственно ошибаться. Даже мудрейшим из них, — продолжал Цы. — А я всего-навсего — молодой поселянин. Но молодой поселянин, охочий до знаний. А разве не столь уважаемая академия призвана распространять знания? Да если бы я уже знал все правила, соблюдал все предписания, если бы не жаждал познавать новое — тогда зачем мне вообще учиться? И как бы тогда я мог стараться избавиться от собственного несовершенства? Сегодня я могу получить возможность столь же великую, сколь и сама жизнь. Ведь что есть жизнь без знания? Нет зрелища более печального, чем слепой или, например, глухой. А я — в какой-то мере — именно таков. Так разрешите мне видеть и слышать, и заверяю вас: вы об этом не пожалеете.

Учитель-толстяк пару раз шумно вздохнул. Затем кивнул и тяжело попятился на свое место в общем ряду, тем самым передавая слово последнему из профессоров — сгорбленному старичку с потухшим взглядом. Тот поинтересовался, по какой причине юноша соглашается принять предложение Мина. Цы нашел только один ответ:

— Потому что это моя мечта.

Старик покачал головой:

— Только поэтому? Жил-был человек, мечтавший летать по небу, и вот он прыгнул в глубокую пропасть, однако все, что ему удалось, — это разбиться о камни.

Цы смотрел в умирающие глазки старика. Да, это была самая заветная мечта. Юноша сбежал с помоста и приблизился к профессору с пустым взглядом.

— Когда мы желаем чего-то, что уже видели, нам стоит просто протянуть руку. Когда то, чего мы желаем, — есть только мечта, мы должны тянуться к ней сердцем.

— Ты так уверен? Порою мечтанья приводят нас к поражению…

— Может быть. Но если бы мы не мечтали, если бы совершенные мудрецы прошлых эпох не придумали для нас лучший мир, мы до сих пор ходили бы в звериных шкурах, как варвары. Однажды мой батюшка сказал, — голос юноши задрожал, — что если вдруг мне возжелается построить воздушный замок, за дело нужно браться не откладывая. Ведь только в воздухе ему и место. Просто нужно постараться и сначала выложить для него надежный фундамент.

— Твой батюшка? Вот странно! А Мин говорил, что ты потерял память.

Цы прикусил губу; слезы заволокли ему глаза.

— Это все, что я о нем помню.

Еще до появления нового ученика студенты в Судейском зале нетерпеливо переговаривались, перебивая друг друга. Все и каждый задавались вопросом — кто же на самом деле этот Толкователь трупов и каковы его необычайные способности, позволившие ему избежать сложнейшей процедуры отбора — ведь ее проходил каждый, кто поступал в академию. Главные фантазеры уже пустили слух, что странные таланты этого малого имеют магическую природу; юноши более скептического склада, которых здесь тоже было немало, отказывали Цы в сверхъестественных свойствах и поговаривали насчет опыта, приобретенного им на скотобойне. А поодаль от спорщиков стоял седовласый студент — он дожидался появления Цы, покусывая веточку солодки. Когда Мин ввел нового студента в зал, Серая Хитрость выплюнул солодку на пол, вовсе не заботясь о чистоте академического зала, отошел еще подальше и лишь искоса поглядывал оттуда с презрением.

Мин представил Цы ученикам, вместе с которыми ему теперь предстояло жить, — все они претендовали на места в императорской системе судопроизводства. Большинство — юные аристократы с длинными ногтями и приглаженными волосами; их изысканные манеры поневоле напомнили Цы поведение знакомых с давних времен куртизанок. Мин успел ему сообщить, что в академии обучаются разным искусствам, в том числе живописи и поэзии, однако ему предстоит поселиться среди законоведов. Несмотря на некоторое недоверие, все студенты приветствовали новичка вежливо — за исключением седого угрюмца, так и не вышедшего из своего угла. Как только Мин это заметил, он громко велел студенту подойти. Седовласый юноша, не торопясь, отлепился от стены и с равнодушным видом предстал перед учителем.

— Я вижу, ты не разделяешь любопытства, которое проявляют твои товарищи, Серая Хитрость.

— Не понимаю, что тут интересного. Я пришел сюда учиться, а не соблазняться выдумками умирающего с голоду щенка.

— Прекрасно сказано, мой юный друг… Ведь тебе придется все время наблюдать за ним и самому убедиться, насколько правдивы эти «выдумки».

— Мне? Я не совсем понимаю…

— Отныне этот юноша — твой новый сосед по комнате. У вас будут общие книги и общий отдых.

— Но, учитель! Я не смогу жить рядом с крестьянином… Я…

— Замолчи! — прикрикнул Мин. — В этой академии не имеют никакого значения ни деньги, ни род занятий, ни связи семьи! Либо ты подчиняешься и приветствуешь Цы, либо собираешь свои книжки и укладываешь вещи!

Серая Хитрость склонил голову, но глаза его сверкали недобрым блеском. Затем он попросил разрешения удалиться. Мин разрешил, однако, когда седовласый был уже на пороге, академик остановил его властным окриком:

— Прежде чем уйдешь, подбери ветку солодки, которую ты сплюнул на пол.

Остаток дня Цы провел, знакомясь с распорядком жизни, принятым в академии. Ему сообщили, что подниматься здесь следует на рассвете — чтобы без спешки привести себя в порядок и воздать должное предкам. Затем студенты завтракают и приступают к занятиям. Еще будет перерыв на обед, а вечер проходит за чтением книг или же обсуждением практических примеров из пройденного днем материала. После ужина Цы ожидает работа в библиотеке — в уплату за пребывание в академии. Мин объяснил юноше, что, хотя Университетский совет и закрыл медицинский факультет, он все равно посвящает часть своей академической программы изучению медицины и, в частности, проблеме выяснения причин смерти. Иногда он водит студентов в судебные морги, чтобы они могли собственными глазами увидеть, как проводят вскрытия, а порою они ходят в суд, чтобы своими глазами увидеть, как ведут себя преступники и что делают судьи, дабы уличить их во лжи и покарать.

— Экзамены у нас раз в три месяца. Мы должны быть уверены, что ученики справляются с программой. А если нет — мы стараемся избавляться от тех, кто не заслуживает наших усилий. И помни: твое место здесь — временное, — добавил профессор.

— Со мной не случится того, что случается с некоторыми сынками богатеев, — заверил Цы.

Мин посмотрел на него, прищурившись:

— Хочу дать тебе пару советов, юноша. Пусть тебя не обманывает изысканная внешность этих ребят. И главное, не путай ее с нерадивостью. Их семьи действительно принадлежат к элите государства, но мальчики хотят добиться своего и учатся с прилежанием. — Мин указал на кучку студентов, не отрывавших глаз от книжек. — А стоит им почувствовать, что ты настроен против них, они разорвут тебя, как кролика.

Цы молча поклонился.

«И все же, — подумал он, — мотивация у них куда слабее моей».

В начале вечера всех позвали ужинать в Абрикосовую столовую — зал, украшенный великолепными шелками с пейзажами и изображениями фруктовых деревьев. Когда Цы вошел, студенты уже расселись по местам, вокруг маленьких ивовых столиков. Юношу поразило целое море плошек и тарелочек, наполненных супами, соусами и жареным мясом, которое, казалось, переваливается через края, — а еще были блюда с рыбой и фруктами, ожидавшие своей очереди на столах поодаль. Цы поискал свободное место, однако стоило ему увидеть пустое пространство, как студенты за столом сдвинулись, мешая ему сесть. За соседним столом все повторилось. На четвертый раз Цы догадался, что ученики, не дававшие ему приняться за еду, ловили выражение лица седовласого юноши, сидевшего в самом углу. Цы мрачно взглянул на Серую Хитрость. Студент не только не отвел взгляда, но еще и ответил ехидной ухмылкой.

Цы понял, что, если сейчас спасует, ему придется сносить выходки седого до последнего дня пребывания в академии. Он столько выстрадал вовсе не для того, чтобы его здесь унижали. Цы прямиком подошел к столу, за которым сидел Серая Хитрость, и просунул ногу между двумя не пускавшими его учениками, прежде чем они успели как-то отреагировать. Юноши наградили чужака зверскими взглядами, но Цы не дрогнул. С усилием протиснувшись, он освободил себе достаточно места и уже хотел садиться, когда Серая Хитрость вскочил:

— За этим столом ты не встретишь любезного приема!

Цы уселся, не обращая внимания на седовласого. Придвинул к себе тарелку с супом и принялся за ужин.

— Ты меня что, не слышал? — взорвался Серая Хитрость.

— Тебя-то я слышал, но никаких возражений со стороны супа что-то не поступало. — Цы продолжал есть, не глядя на соперника.

— То, что ты не знаешь собственного отца, вовсе не означает, что ты не можешь познакомиться с моим, — пригрозил седовласый.

Цы отставил тарелку с супом и медленно поднялся, пока его глаза не оказались на одном уровне с глазами противника. Если бы Цы умел убивать взглядом, Серая Хитрость был бы уже испепелен.

— А теперь ты меня послушай, — отчётливо произнес Цы. — Если ты хоть сколько-нибудь дорожишь своим языком, постарайся никогда больше не упоминать о моем батюшке, иначе тебе придется изъясняться знаками. — Цы снова сел и вернулся к прерванному ужину, будто ничего не случилось.

Серая Хитрость смотрел на Цы, багровея от ярости. Потом, не прибавив ни слова, развернулся и покинул столовую.

Цы поздравил себя с удачей. Его соперник явно нарывался на ссору, чтобы опозорить новичка в первый же день его пребывания в академии, но удалось ему только выставить себя на посмешище перед собственными товарищами. И хотя Цы понимал, что Серая Хитрость не успокоится от первого же поражения, теперь победу на людях тому одержать будет трудно.

К ночи напряжение только возросло. Спальня, которую им предстояло делить с Серой Хитростью, оказалась крохотной клетушкой, отделенной от других таких же лишь панелями из рисовой бумаги, так что вся ее отъединенность сводилась к тому, что свисающие с потолка фонарики давали мало света. Места здесь едва хватало для двух лежанок, расположенных впритык одна к другой, двух столиков и двух шкафчиков для одежды, книг и личных вещей. Цы отметил, что шкаф Серой Хитрости был набит шелками, словно у девицы на выданье, но там же виднелась и порядочная коллекция книг в роскошных переплетах. В его собственном шкафу пока что висела только паутина. Цы смел ее рукой и посреди верхней полки уложил отцовское Уложение. Затем опустился на колени и помолился за своих родных — под презрительными взглядами Серой Хитрости, который уже начал раздеваться перед отходом ко сну. Цы тоже разделся, надеясь, что темнота скроет ожоги на его теле; но седовласый все равно их разглядел.

Студенты улеглись по кроватям и долго молчали. Цы прислушивался к дыханию Серой Хитрости с такой же боязнью, с какой ощущают близость дикого зверя. В голове юноши бурлили тысячи противоречивых мыслей: гибель сестры, утрата семьи, ужасное известие о батюшке… А теперь, когда духи как будто решились предоставить ему шанс изменить к лучшему всю его жизнь, один дурно воспитанный студент решил, казалось, все испортить. Некоторое время Цы прикидывал, как смягчить враждебность Серой Хитрости, но так ничего и не придумал. В конце концов он пришел к выводу, что нужно обо всем посоветоваться с Мином. Ну конечно же, учитель придумает, как ему помочь, — эта мысль успокоила юношу. И вот сон уже начал смежать его веки, когда шепоток с кровати Серой Хитрости заставил его насторожиться.

— Эй ты, уродец! — сквозь зубы смеялся седовласый. — Ведь это и есть твоя тайна, верно? Ты умен, тут ничего не скажешь, но отвратителен, как таракан. — Он снова рассмеялся. — Меня ничуть не удивляет, что ты понимаешь в трупах: ты сам похож на сгнившего мертвеца.

Цы не отвечал. Только стиснул зубы и зажмурился, стараясь не слушать соседа по комнате, — а едкая ярость грызла его изнутри. Цы настолько свыкся со своими шрамами, что совсем перестал думать о том, какое впечатление они производят на окружающих. И хотя, по словам его бывших знакомых, у Цы было приятное лицо и честная улыбка, грудь его и руки действительно напоминали обожженные ошметки мертвой плоти. Цы плотнее завернулся в одеяло и принялся втискиваться виском в камень, по обычаю служивший студенту подушкой, — пока не ощутил, что эта неподатливая подушка грозит продавить ему мозг; и в который раз он проклял коварный дар нечувствительности, из-за которого он, сколько ни печалься, просто не мог не отличаться ото всех.

Но вот, совсем уже засыпая, Цы подумал, что как раз ожоги, быть может, и смогут примирить его с Серой Хитростью. С этой мыслью юноша и заснул.

Следующие дни понеслись так, что голова шла кругом. Цы вскакивал раньше всех — притом что накануне до последнего лучика закатного света повторял выученное за день. Редкие моменты отдыха, выпадавшие ученикам, он посвящал перечитыванию отцовской книги, пытаясь запомнить любые мелочи, связанные с криминалистикой.

Когда это позволяло расписание занятий, юноша сопровождал Мина в его походах по больницам. Там хватало разного рода целителей, травников, иглоукалывателей и прижигателей, но редко — несмотря на очевидную необходимость — встречались хирурги. Конфуцианское учение запрещало прямое вторжение в человеческое тело, поэтому вся хирургия сводилась к самым необходимым операциям: вправление костных смещений при открытых переломах, накладывание швов, ампутации. В отличие от большинства своих коллег, критиковавших практикующих хирургов, Мин проявлял живейший интерес к новой медицине. И горько сетовал на закрытие медицинского факультета.

— Торжественно открыли всего двадцать лет назад, а теперь вот закрывают. Эти традиционалисты из ректората утверждают, что хирургия есть шаг назад. А потом требуют от наших судей, чтобы они находили преступников, используя свои познания в области литературы и поэзии…

Цы был согласен с Мином: до закрытия он имел возможность посещать основные курсы на факультете, и теперь этих занятий ему не хватало. Хотя в целом медицинские занятия мало кому нравились. Большинство студентов сосредоточивалось на конфуцианских канонах, каллиграфии и поэтике, заранее зная, что эти сведения пригодятся им больше всего в час, когда придется сдавать императорские экзамены. В конце концов, добившись места судьи, большую часть времени они будут тратить на работу бюрократического характера, а если придется иметь дело с убийством, всегда можно призвать мясника или скотобойца, дабы тот отмыл тело и высказал свое мнение.

Все в академии представлялось Цы новым, хотя он многое уже пережил во время первого студенчества. Находиться среди людей со схожими интересами, снова толковать о философии и участвовать в общих церемониях — само по себе все это было не менее увлекательно, чем изучать деревянные анатомические модели или излагать свое мнение в горячих юридических спорах. Вот отчего Цы был так счастлив в Академии Мина. Каждый день он узнавал что-то новое — и, к удивлению товарищей, вскоре доказал, что разбирается вовсе не только в смертях или ранах, но имеет понятие о содержимом объемистого Уложения о наказаниях, о бюрократических препонах в судах, о методах допроса подозреваемых. Мин направил его в группу преуспевающих учеников, тех, кому по окончании академического курса была открыта прямая дорога в государственную судебную систему.

Но чем более крепла вера Мина в Цы, тем возрастала зависть Серой Хитрости.

Цы получил возможность в этом убедиться, когда Мин спешно готовил их группу к ноябрьскому экзамену, объявив, что в этот раз лучшие студенты будут проходить его все вместе и что он состоится не в стенах академии, а в областной управе.

— Экзамен пройдет в Комнате мертвецов. Никаких вопросов не будет, каждый из вас столкнется с неразрешенным делом об убийстве, — пояснил Мин. — Так, как это бывает в реальности, половина из вас попробует себя в роли судьи первой инстанции и постарается написать первый вердикт. Второй вердикт напишет ваш напарник, который будет как бы верховным судьей, — то есть он постарается создать свой собственный текст. В конце концов вам надо будет вырабатывать единый итоговый вердикт. И состязаться вам придется пара на пару, так что крепость вашего духа может вас подвести и обратиться в вашу слабость. И могу вас уверить: так же, как это в подобных случаях делают преступники, такую слабость непременно используют ваши соперники на экзамене. Посему в каждой паре вам надлежит работать сообща, а не состязаясь. Если вы сложите ваши познания воедино, то выйдете победителями. Если же начнете пререкаться, победит только распря. Вы все уяснили?

Мин рассматривал кандидатов так пристально, что никто из двоих, ни Цы, ни Серая Хитрость не мог шевельнуть ни единым мускулом. Прежде чем отвести взгляд, академик глубоко вздохнул.

— И еще кое-что, — добавил он. — Тот, кто лучше всех пройдет эту проверку, получит ранг чиновника, полагающийся нам ежегодно по квоте императорского двора. Я говорю о постоянном месте, о котором вы всегда мечтали. Итак, готовьтесь лучше и работайте усердней.

Когда Серая Хитрость, упреждая выбор учителя, сам потребовал для себя роль верховного судьи, Цы вовсе не обиделся. Что действительно его задело — так это аргументация седовласого: Цы, мол, не готов взять на себя такую важную функцию. Мин согласился с предложенным Серой Хитростью распределением ролей не столько из-за его доводов, сколько потому, что Цы поступил в академию относительно недавно; однако при этом заверил, что из них выйдут отменные напарники.

От Цы Мин получил смиренное согласие. От Серой Хитрости — всего лишь ухмылку.

Они находились в Зале тишины — месте, предназначенном для самостоятельной учебы. Цы решил: случай дает ему слишком важный шанс, чтобы им не воспользоваться. За прошедшее время у него не было серьезных проблем с Серой Хитростью — если не считать подначек и шуточек в первый день; понемногу седовласому пришлось утихнуть, поняв, как мало его насмешки задевают товарища по комнате. С другой стороны, Цы приходилось признать, что Серая Хитрость превосходит его познаниями в юриспруденции и литературе и сам Цы нуждается в способностях товарища, если их команда претендует на победу в состязании. После ужина он попытался обсудить их шансы с седовласым.

Цы подыскал подходящий момент, когда ученики поднимались из-за столов. Некоторые бросились вперед в библиотеку, стремясь поскорее продолжить занятия, и Цы предложил напарнику последовать их примеру.

— Комната мертвецов! Завтра нас ждет великий день. Мы могли бы проработать типичные случаи и…

— Ты живешь здесь четыре месяца — и что же, уверен, что я буду с тобой работать? — насмешливо перебил Серая Хитрость. — Мы вместе только потому, что нам так было приказано, но я в сопляках не нуждаюсь. Ты делай свою работу, а со своей я как-нибудь справлюсь. — И он отправился спать такой спокойный, будто назавтра ему предстояло не важнейшее испытание, а увеселительная прогулка.

Цы не ложился вовсе. Он до поздней ночи перечитывал свои записи, повторял учебные задания, которые выполнял под руководством Мина. Однако волновала юношу не только учеба. Как только Цы узнал, что экзамен пройдет в Комнате мертвецов, он понял, что подвергается большой опасности. Прошло уже полгода с того дня, как Гао неожиданно появился на кладбище, и Цы ничего о нем с тех пор не слышал, однако прорицатель Сюй ведь упоминал, что за поимку беглеца назначена награда, и, быть может, его описание распространили по всей области.

Но шанс выпадал такой редкостный, что Цы готов был рискнуть.

Под утро, когда иероглифы начали плясать у него перед глазами, Цы уложил набор инструментов, служивших ему еще во время работы на кладбище, и добавил к нему большие листы бумаги, угольки, иголки с заранее продетыми в них шелковыми нитями, а еще склянку с камфарой, купленную у знакомых поваров. Он поставит свою суму в Комнате мертвецов в ряду форменных сумок, принадлежащих однокашникам, — все будет, как надо. Затем Цы приступил к преображению.

С превеликой осторожностью он засунул в обе ноздри кусочки ваты; ножиком он подрезал усики и упрятал волоски в отворот новой шапочки, которую одолжил ему один из учеников. Изучив результат в полированном бронзовом зеркальце, Цы довольно улыбнулся. Перемены, конечно, небольшие, однако и это имело значение.

Пока он возился, Серая Хитрость давно уже покинул спальню. Желудок юноши перехватило судорогой. Он умылся над лоханью с водой и, уже на ходу надевая перчатки, бросился вслед за товарищами. Голова гудела так, будто по ней потоптались ногами, так что Цы почти не слышал криков, призывавших его в строй учеников академии. С сумой в руках он бегом спустился по лестнице.

Мин только головой покачал:

— Где тебя носило? Что ты сделал со своим носом?

Цы отвечал, что заранее смазал ватные комочки камфарой, чтобы ему не мешало зловоние. Вот почему он опоздал.

— Ты меня расстраиваешь, — заметил учитель и промокнул вспотевший лоб своей красной шапочкой.

Цы ничего не сказал. Он только склонил голову и встал в один ряд с Серой Хитростью, чье поведение и внешность были безукоризненны.

Вскоре студенты подошли к зданию управы — окруженной стеной крепости между главными каналами, обозначавшими границы Императорской площади; на таком пространстве хватило бы места для четырех обычных домов. Нескончаемые голые стены, возле которых не увидишь ни одного нищего, контрастировали с их ближайшим окружением, представлявшим собой бурлящий котел прилавков, фруктовых и зеленных лотков, среди которых, точно муравьи, кишели торопливые покупатели, бездельничающие бродяги и шныряющие в поисках поживы прощелыги. На этом фоне управа казалась вымершим, опустошенным остовом, будто внезапный разлив реки смыл всех, кто посмел приблизиться к ее стенам, Каждый житель Линьаня знал это место и страшился его. Но никого, пожалуй, управа не пугала так, как Цы.

Руки его задрожали.

Юноша натянул шапочку до самых висков и плотнее закутался в куртку. Входя внутрь, он прилепился к Серой Хитрости, словно сделавшись его тенью, и отважился поднять голову, лишь когда их группа добралась до Комнаты мертвецов. Камфарное масло не слишком-то помогло. Цы вдохнул запах смерти — зато, по крайней мере, он все еще дышал. Помещение оказалось удушающе тесным, сюда едва-едва могли вместиться пришедшие студенты. В центре, на длинном столе, лежало покрытое саваном тело, распространяющее нестерпимый запах мертвечины. В дверях появился тощий страж с лицом борзой собаки, объявил о скором прибытии главы областной управы и дал предварительные указания. По его словам, студентам предстояло столкнуться с темным делом, которое потребует от них великого прилежания и о котором — по этой самой причине — им не расскажут всех деталей.

Две ночи назад в канале выловили мертвое тело. Это был мужчина средней комплекции, лет сорока; обнаружили его рабочие шлюза. Утопленник был одет и сжимал в руке винный кувшин; при нем не нашли ни документов, ни денег, ни ценностей; одежда помогла определить род его занятий, но эта информация от студентов будет скрыта. Рано утром эксперты управы уже осмотрели тело под руководством одного из судей, их выводы также останутся в секрете. Теперь лучшим студентам предоставлена возможность высказать и сопоставить свои мнения. Пояснив все это, страж передал слово Мину.

В их распоряжении — один час.

Профессор еще раз наскоро проинструктировал распределенных на три двойки студентов, которым предстояло изучать труп. Чтобы справедливо разделить между ними время, Мин будет поджигать одну за другой три палочки ладана — каждая пара работает, пока палочка не сгорит. Учитель посоветовал пренебречь формальностями и сразу заняться делом, а еще — записывать все, что только будет обнаружено; эти записи помогут составить отчет, который будет затем сопоставлен с официальным вердиктом. Затем академик установил очередность; первыми берутся за дело два брата-кантонца, специализирующиеся на литературе, потом двое законоведов и последними — Серая Хитрость и Цы.

Серая Хитрость сразу же выразил недовольство тем, что придется работать с трупом, с которым проведут уже так много манипуляций. Для Цы это не представлялось столь уж важным. В конце концов, пары, идущие первыми, не обладая познаниями в анатомии, почти и не притронутся к телу; с другой стороны, ожидая своей очереди, они смогут воспользоваться результатами и выводами предшественников. Когда кантонцы подошли к столу, Цы уже приготовил кисточку и бумагу для записей. Он выбрал наилучшую позицию для наблюдения и принялся смачивать чернильный камень. Мин поджег палочку: состязание началось. Сначала кантонцы поклонились профессору. Потом разошлись по обе стороны стола и вдвоем стащили с трупа саван. Но не успели они начать осмотр, за спинами у них раздался короткий грохот. Все разом обернулись на звук: по полу растекалось громадное чернильное пятно.

Это снова проштрафился Цы. Его пальцы в перепачканных перчатках одеревенели, словно все еще держа чернильный камень; но сейчас в них была пустота, а выпавший камень разбился на тысячу кусков. На столе для осмотра лежало тело старшего стражника Гао.